Анализ стихотворения Пастернака Марбург
Анализ стихотворения Б. Пастернака "Марбург"
Лирический герой выходит на площадь. Он чувствует себя рожденным вторично - любая деталь окружающей обстановки, ранее незначительная, несла колоссальную нагрузку для его восприятия.
Но он избегал взглядов, не замечал приветствий, не хотел никаких богатств.
Инстинкт ведет его мудро, советует, как поступать.
Одних людей "это все ослепляло", другим казалось тьмою. А в Марбурге жизнь шла своим чередом: "Кто, громко свища, мастерил самострел, / Кто молча готовился к Троицкой ярмарке".
База
стихотворений
Темы стихов
Авторы стихов
Похожие стихи
Наша группа
Я трясся. Я сделал сейчас предложенье,-
Но поздно, я сдрейфил, и вот мне - отказ.
Как жаль ее слез! Я святого блаженней.
Я вышел на площадь. Я мог быть сочтен
Вторично родившимся. Каждая малость
Жила и, не ставя меня ни во что,
B прощальном значеньи своем подымалась.
Плитняк раскалялся, и улицы лоб
Был смугл, и на небо глядел исподлобья
Булыжник, и ветер, как лодочник, греб
По лицам. И все это были подобья.
Но, как бы то ни было, я избегал
Их взглядов. Я не замечал их приветствий.
Я знать ничего не хотел из богатств.
Я вон вырывался, чтоб не разреветься.
Инстинкт прирожденный, старик-подхалим,
Был невыносим мне. Он крался бок о бок
И думал: "Ребячья зазноба. За ним,
К несчастью, придется присматривать в оба".
"Шагни, и еще раз",- твердил мне инстинкт,
И вел меня мудро, как старый схоластик,
Чрез девственный, непроходимый тростник
Нагретых деревьев, сирени и страсти.
"Научишься шагом, а после хоть в бег",-
Твердил он, и новое солнце с зенита
Смотрело, как сызнова учат ходьбе
Туземца планеты на новой планиде.
Одних это все ослепляло. Другим -
Той тьмою казалось, что глаз хоть выколи.
Копались цыплята в кустах георгин,
Сверчки и стрекозы, как часики, тикали.
Плыла черепица, и полдень смотрел,
Не смаргивая, на кровли. А в Марбурге
Кто, громко свища, мастерил самострел,
Кто молча готовился к Троицкой ярмарке.
Желтел, облака пожирая, песок.
Предгрозье играло бровями кустарника.
И небо спекалось, упав на кусок
В тот день всю тебя, от гребенок до ног,
Как трагик в провинции драму Шекспирову,
Носил я с собою и знал назубок,
Шатался по городу и репетировал.
Когда я упал пред тобой, охватив
Туман этот, лед этот, эту поверхность
(Как ты хороша!)- этот вихрь духоты -
О чем ты? Опомнись! Пропало. Отвергнут.
Тут жил Мартин Лютер. Там - братья Гримм.
Когтистые крыши. Деревья. Надгробья.
И все это помнит и тянется к ним.
Все - живо. И все это тоже - подобья.
О, нити любви! Улови, перейми.
Но как ты громаден, обезьяний,
Когда над надмирными жизни дверьми,
Как равный, читаешь свое описанье!
Когда-то под рыцарским этим гнездом
Чума полыхала. А нынешний жуел -
Насупленный лязг и полет поездов
Из жарко, как ульи, курящихся дупел.
Нет, я не пойду туда завтра. Отказ -
Полнее прощанья. Bсе ясно. Мы квиты.
Да и оторвусь ли от газа, от касс,-
Что будет со мною, старинные плиты?
Повсюду портпледы разложит туман,
И в обе оконницы вставят по месяцу.
Тоска пассажиркой скользнет по томам
И с книжкою на оттоманке поместится.
Чего же я трушу? Bедь я, как грамматику,
Бессонницу знаю. Стрясется - спасут.
Рассудок? Но он - как луна для лунатика.
Мы в дружбе, но я не его сосуд.
Ведь ночи играть садятся в шахматы
Со мной на лунном паркетном полу,
Акацией пахнет, и окна распахнуты,
И страсть, как свидетель, седеет в углу.
И тополь - король. Я играю с бессонницей.
И ферзь - соловей. Я тянусь к соловью.
И ночь побеждает, фигуры сторонятся,
Я белое утро в лицо узнаю.
Порекомендуй это стихотворение друзьям.
Я вздрагивал. Я загорался и гас.
Я трясся. Я сделал сейчас предложенье,-
Но поздно, я сдрейфил, и вот мне - отказ.
Как жаль ее слез! Я святого блаженней.
Обсуждение стихотворения «Марбург»
Борис Пастернак — Я вздрагивал. Я загорался и гас ( Марбург )
Я вздрагивал. Я загорался и гас.
Я трясся. Я сделал сейчас предложенье, —
Но поздно, я сдрейфил, и вот мне — отказ.
№ 4 Как жаль ее слез! Я святого блаженней.
Я вышел на площадь. Я мог быть сочтен
Вторично родившимся. Каждая малость
Жила и, не ставя меня ни во что,
№ 8 В прощальном значеньи своем подымалась.
Плитняк раскалялся, и улицы лоб
Был смугл, и на небо глядел исподлобья
Булыжник, и ветер, как лодочник, греб
№ 12 По лицам. И все это были подобья.
Но, как бы то ни было, я избегал
Их взглядов. Я не замечал их приветствий.
Я знать ничего не хотел из богатств.
№ 16 Я вон вырывался, чтоб не разреветься.
Инстинкт прирожденный, старик-подхалим,
Был невыносим мне. Он крался бок о бок
И думал: «Ребячья зазноба. За ним,
№ 20 К несчастью, придется присматривать в оба».
«Шагни, и еще раз», — твердил мне инстинкт,
И вел меня мудро, как старый схоластик,
Чрез девственный, непроходимый тростник
№ 24 Нагретых деревьев, сирени и страсти.
«Научишься шагом, а после хоть в бег», —
Твердил он, и новое солнце с зенита
Смотрело, как сызнова учат ходьбе
№ 28 Туземца планеты на новой планиде.
Одних это все ослепляло. Другим —
Той тьмою казалось, что глаз хоть выколи.
Копались цыплята в кустах георгин,
№ 32 Сверчки и стрекозы, как часики, тикали.
Плыла черепица, и полдень смотрел,
Не смаргивая, на кровли. А в Марбурге
Кто, громко свища, мастерил самострел,
№ 36 Кто молча готовился к Троицкой ярмарке.
Желтел, облака пожирая, песок.
Предгрозье играло бровями кустарника.
И небо спекалось, упав на кусок
№ 40 Кровоостанавливающей арники.
В тот день всю тебя, от гребенок до ног,
Как трагик в провинции драму Шекспирову,
Носил я с собою и знал назубок,
№ 44 Шатался по городу и репетировал.
Когда я упал пред тобой, охватив
Туман этот, лед этот, эту поверхность
(Как ты хороша!) этот вихрь духоты —
№ 48 О чем ты? Опомнись! Пропало. Отвергнут.
Тут жил Мартин Лютер. Там — братья Гримм.
Когтистые крыши. Деревья. Надгробья.
И все это помнит и тянется к ним.
№ 52 Все — живо. И все это тоже — подобья.
О, нити любви! Улови, перейми.
Но как ты громаден, обезьяний,
Когда над надмирными жизни дверьми,
№ 56 Как равный, читаешь свое описанье!
Когда-то под рыцарским этим гнездом
Чума полыхала. А нынешний жуел —
Насупленный лязг и полет поездов
№ 60 Из жарко, как ульи, курящихся дупел.
Нет, я не пойду туда завтра. Отказ —
Полнее прощанья. Все ясно. Мы квиты.
Да и оторвусь ли от газа, от касс, —
№ 64 Что будет со мною, старинные плиты?
Повсюду портпледы разложит туман,
И в обе оконницы вставят по месяцу.
Тоска пассажиркой скользнет по томам
№ 68 И с книжкою на оттоманке поместится.
Чего же я трушу? Ведь я, как грамматику,
Бессонницу знаю. Стрясется — спасут.
Рассудок? Но он — как луна для лунатика.
№ 72 Мы в дружбе, но я не его сосуд.
Ведь ночи играть садятся в шахматы
Со мной на лунном паркетном полу,
Акацией пахнет, и окна распахнуты,
№ 76 И страсть, как свидетель, седеет в углу.
И тополь — король. Я играю с бессонницей.
И ферзь — соловей. Я тянусь к соловью.
И ночь побеждает, фигуры сторонятся,
№ 80 Я белое утро в лицо узнаю.
Ya vzdragival. Ya zagoralsya i gas.
Ya tryassya. Ya sdelal seychas predlozhenye, —
No pozdno, ya sdreyfil, i vot mne — otkaz.
Kak zhal yee slez! Ya svyatogo blazhenney.
Ya vyshel na ploshchad. Ya mog byt sochten
Vtorichno rodivshimsya. Kazhdaya malost
Zhila i, ne stavya menya ni vo chto,
V proshchalnom znachenyi svoyem podymalas.
Plitnyak raskalyalsya, i ulitsy lob
Byl smugl, i na nebo glyadel ispodlobya
Bulyzhnik, i veter, kak lodochnik, greb
Po litsam. I vse eto byli podobya.
No, kak by to ni bylo, ya izbegal
Ikh vzglyadov. Ya ne zamechal ikh privetstvy.
Ya znat nichego ne khotel iz bogatstv.
Ya von vyryvalsya, chtob ne razrevetsya.
Instinkt prirozhdenny, starik-podkhalim,
Byl nevynosim mne. On kralsya bok o bok
I dumal: «Rebyachya zaznoba. Za nim,
K neschastyu, pridetsya prismatrivat v oba».
«Shagni, i yeshche raz», — tverdil mne instinkt,
I vel menya mudro, kak stary skholastik,
Chrez devstvenny, neprokhodimy trostnik
Nagretykh derevyev, sireni i strasti.
«Nauchishsya shagom, a posle khot v beg», —
Tverdil on, i novoye solntse s zenita
Smotrelo, kak syznova uchat khodbe
Tuzemtsa planety na novoy planide.
Odnikh eto vse osleplyalo. Drugim —
Toy tmoyu kazalos, chto glaz khot vykoli.
Kopalis tsyplyata v kustakh georgin,
Sverchki i strekozy, kak chasiki, tikali.
Plyla cherepitsa, i polden smotrel,
Ne smargivaya, na krovli. A v Marburge
Kto, gromko svishcha, masteril samostrel,
Kto molcha gotovilsya k Troitskoy yarmarke.
Zheltel, oblaka pozhiraya, pesok.
Predgrozye igralo brovyami kustarnika.
I nebo spekalos, upav na kusok
Krovoostanavlivayushchey arniki.
V tot den vsyu tebya, ot grebenok do nog,
Kak tragik v provintsii dramu Shekspirovu,
Nosil ya s soboyu i znal nazubok,
Shatalsya po gorodu i repetiroval.
Kogda ya upal pred toboy, okhvativ
Tuman etot, led etot, etu poverkhnost
(Kak ty khorosha!) etot vikhr dukhoty —
O chem ty? Opomnis! Propalo. Otvergnut.
Tut zhil Martin Lyuter. Tam — bratya Grimm.
Kogtistye kryshi. Derevya. Nadgrobya.
I vse eto pomnit i tyanetsya k nim.
Vse — zhivo. I vse eto tozhe — podobya.
O, niti lyubvi! Ulovi, pereymi.
No kak ty gromaden, obezyany,
Kogda nad nadmirnymi zhizni dvermi,
Kak ravny, chitayesh svoye opisanye!
Kogda-to pod rytsarskim etim gnezdom
Chuma polykhala. A nyneshny zhuyel —
Nasuplenny lyazg i polet poyezdov
Iz zharko, kak ulyi, kuryashchikhsya dupel.
Net, ya ne poydu tuda zavtra. Otkaz —
Polneye proshchanya. Vse yasno. My kvity.
Da i otorvus li ot gaza, ot kass, —
Chto budet so mnoyu, starinnye plity?
Povsyudu portpledy razlozhit tuman,
I v obe okonnitsy vstavyat po mesyatsu.
Toska passazhirkoy skolznet po tomam
I s knizhkoyu na ottomanke pomestitsya.
Chego zhe ya trushu? Ved ya, kak grammatiku,
Bessonnitsu znayu. Stryasetsya — spasut.
Rassudok? No on — kak luna dlya lunatika.
My v druzhbe, no ya ne yego sosud.
Ved nochi igrat sadyatsya v shakhmaty
So mnoy na lunnom parketnom polu,
Akatsiyey pakhnet, i okna raspakhnuty,
I strast, kak svidetel, sedeyet v uglu.
I topol — korol. Ya igrayu s bessonnitsey.
I ferz — solovey. Ya tyanus k solovyu.
I noch pobezhdayet, figury storonyatsya,
Ya beloye utro v litso uznayu.
Z dplhfubdfk/ Z pfujhfkcz b ufc/
Z nhzccz/ Z cltkfk ctqxfc ghtlkj;tymt, —
Yj gjplyj, z clhtqabk, b djn vyt — jnrfp/
Rfr ;fkm tt cktp! Z cdznjuj ,kf;tyytq/
Z dsitk yf gkjoflm/ Z vju ,snm cjxnty
Dnjhbxyj hjlbdibvcz/ Rf;lfz vfkjcnm
;bkf b, yt cnfdz vtyz yb dj xnj,
D ghjofkmyjv pyfxtymb cdjtv gjlsvfkfcm/
Gkbnyzr hfcrfkzkcz, b ekbws kj,
,sk cveuk, b yf yt,j ukzltk bcgjlkj,mz
,eks;ybr, b dtnth, rfr kjljxybr, uht,
Gj kbwfv/ B dct nj ,skb gjlj,mz/
Yj, rfr ,s nj yb ,skj, z bp,tufk
B[ dpukzljd/ Z yt pfvtxfk b[ ghbdtncndbq/
Z pyfnm ybxtuj yt [jntk bp ,jufncnd/
Z djy dshsdfkcz, xnj, yt hfphtdtnmcz/
Bycnbyrn ghbhj;ltyysq, cnfhbr-gjl[fkbv,
,sk ytdsyjcbv vyt/ Jy rhfkcz ,jr j ,jr
B levfk: «Ht,zxmz pfpyj,f/ Pf ybv,
R ytcxfcnm/, ghbltncz ghbcvfnhbdfnm d j,f»/
«Ifuyb, b tot hfp», — ndthlbk vyt bycnbyrn,
B dtk vtyz velhj, rfr cnfhsq c[jkfcnbr,
Xhtp ltdcndtyysq, ytghj[jlbvsq nhjcnybr
Yfuhtns[ lthtdmtd, cbhtyb b cnhfcnb/
«Yfexbimcz ifujv, f gjckt [jnm d ,tu», —
Ndthlbk jy, b yjdjt cjkywt c ptybnf
Cvjnhtkj, rfr cspyjdf exfn [jlm,t
Neptvwf gkfytns yf yjdjq gkfyblt/
Jlyb[ nj dct jcktgkzkj/ Lheubv —
Njq nmvj/ rfpfkjcm, xnj ukfp [jnm dsrjkb/
Rjgfkbcm wsgkznf d recnf[ utjhuby,
Cdthxrb b cnhtrjps, rfr xfcbrb, nbrfkb/
Gkskf xthtgbwf, b gjkltym cvjnhtk,
Yt cvfhubdfz, yf rhjdkb/ F d Vfh,ehut
Rnj, uhjvrj cdbof, vfcnthbk cfvjcnhtk,
Rnj vjkxf ujnjdbkcz r Nhjbwrjq zhvfhrt/
;tkntk, j,kfrf gj;bhfz, gtcjr/
Ghtluhjpmt buhfkj ,hjdzvb recnfhybrf/
B yt,j cgtrfkjcm, egfd yf recjr
Rhjdjjcnfyfdkbdf/otq fhybrb/
D njn ltym dc/ nt,z, jn uht,tyjr lj yju,
Rfr nhfubr d ghjdbywbb lhfve Itrcgbhjde,
Yjcbk z c cj,j/ b pyfk yfpe,jr,
Ifnfkcz gj ujhjle b htgtnbhjdfk/
Rjulf z egfk ghtl nj,jq, j[dfnbd
Nevfy njn, ktl njn, ne gjdth[yjcnm
(Rfr ns [jhjif!) njn db[hm le[jns —
J xtv ns? Jgjvybcm! Ghjgfkj/ Jndthuyen/
Nen ;bk Vfhnby K/nth/ Nfv — ,hfnmz Uhbvv/
Rjunbcnst rhsib/ Lthtdmz/ Yfluhj,mz/
B dct nj gjvybn b nzytncz r ybv/
Dct — ;bdj/ B dct nj nj;t — gjlj,mz/
J, ybnb k/,db! Ekjdb, gthtqvb/
Yj rfr ns uhjvflty, j,tpmzybq,
Rjulf yfl yflvbhysvb ;bpyb ldthmvb,
Rfr hfdysq, xbnftim cdjt jgbcfymt!
Rjulf-nj gjl hswfhcrbv nbv uytpljv
Xevf gjks[fkf/ F ysytiybq ;etk —
Yfcegktyysq kzpu b gjktn gjtpljd
Bp ;fhrj, rfr ekmb, rehzob[cz legtk/
Ytn, z yt gjqle nelf pfdnhf/ Jnrfp —
Gjkytt ghjofymz/ Dct zcyj/ Vs rdbns/
Lf b jnjhdecm kb jn ufpf, jn rfcc, —
Xnj ,eltn cj vyj/, cnfhbyyst gkbns?
Gjdc/le gjhngktls hfpkj;bn nevfy,
B d j,t jrjyybws dcnfdzn gj vtczwe/
Njcrf gfccf;bhrjq crjkmpytn gj njvfv
B c ryb;rj/ yf jnnjvfyrt gjvtcnbncz/
Xtuj ;t z nheie? Dtlm z, rfr uhfvvfnbre,
,tccjyybwe pyf// Cnhzctncz — cgfcen/
Hfcceljr? Yj jy — rfr keyf lkz keyfnbrf/
Vs d lhe;,t, yj z yt tuj cjcel/
Dtlm yjxb buhfnm cflzncz d if[vfns
Cj vyjq yf keyyjv gfhrtnyjv gjke,
Frfwbtq gf[ytn, b jryf hfcgf[yens,
B cnhfcnm, rfr cdbltntkm, ctlttn d euke/
B njgjkm — rjhjkm/ Z buhf/ c ,tccjyybwtq/
B athpm — cjkjdtq/ Z nzyecm r cjkjdm//
B yjxm gj,t;lftn, abuehs cnjhjyzncz,
Z ,tkjt enhj d kbwj epyf//
Сравнительный анализ стихотворения Пастернака «Марбург» и поэмы Маяковского «Флейта — позвоночник»
Сравнительный анализ стихотворения Пастернака «Марбург» и поэмы Маяковского «Флейта — позвоночник»
Маяковский и Пастернак — величайшие поэты ХХ века. Они принадлежат к искусству авангарда. Пастернак примкнул к футуризму, но не к самой ранней, самой дерзкой и бескомпромиссной группировке «Гилея», в которую входили Хлебников и Маяковский, а вместе с Бобровым и Асеевым создал группу «Лирика» и именно в этот период сделал свои первые шаги в литературе.
Пути Пастернака и Маяковского в искусстве разошлись. Маяковский считал, что поэзия — это «ласка, и лозунг, и штык, и кнут». Пастернак во взглядах на искусство опирался на эстетику Канта. Немецкий философ писал, что у искусства нет целей вне самого себя. Но тем не менее, у двух поэтов есть точки соприкосновения. Давайте прислушаемся к их разговору.
— Поздравляю Вас, Борис Леонидович, Ваш «Марбург» гениален.
В тот день всю тебя от гребенок до ног,
Как трагик в провинции драму Шекспирову,
Носил я с собою и знал назубок,
Шатался по городу и репетировал,
— так о любви еще никто не писал.
— А что для Вас любовь, Владимир Владимирович?
— Любовь — это жизнь, это главное. От нее разворачиваются и стихи, и дела, и все прочее. Любовь — это сердце всего. Если оно прекратит работу, все остальное отмирает, делается лишним, ненужным.
Любовь так же проста и безусловна, как сознание и смерть, азот и уран. Это не состояние души, а первооснова мира.
— О чем говорили поэты?
— Почему мы сравниваем два произведения?
И так, гениальный «Марбург» был написан в 1916 году.
— Что явилось толчком к написанию стихотворения?
«Марбург» был открытием Пастернака. Именно в «Марбурге» Пастернак увидел жизнь «по-новому и как бы впервые». Новое рождение — это в «Марбурге» и тема и нечто большее. Как тема оно дано в лирической ситуации, любовном потрясении. Шире как принцип миропонимания и поэтики. Пастернак работал над этим стихотворением до 1928 года, постоянно внося что-то новое. Последнее дополнение было сделано в 1945 году.
— Какова же глубинная суть «Марбурга»?
В «Охранной грамоте» читаем:
«Мы перестаем узнавать действительность. Она предстает в какой-то новой категории. Категория эта кажется нам ее собственной, а не нашим состоянием».
«Меня окружали изменившиеся вещи. В существо действительности закралось что-то неиспытанное. Утро знало меня в лицо и явилось точно затем, чтобы быть при мне и меня никогда не оставить… Я должен был где-то в будущем отработать утру его доверие. И все кругом было до головокружения надежно, как закон, согласно которому по таким ссудам никогда в долгу не остаются».
Врачующая непреложность мира — сколько раз писал о ней Пастернак.
На свете нет тоски такой,
Которой снег бы не вылечивал.
(«Январь» 1919 год)
Оба отрывка взяты из той части «Охранной грамоты», которая повествует о драме неразделенной любви, пережитой Пастернаком в 1912 году в Марбурге.
— Почему мы сравниваем два произведения? (Муки любви и метания героя по городу, мотив самоубийства, ночь бессонницы-творчества и культурно-исторические ассоциации.)
— Назовите главные образы «Марбурга»? (Инстинкт-подхалим, бессонница, белое утро.)
— Что дает начало этим образам и одновременно их обобщает, концентрирует? (Тема нового, второго рождения, составляющая глубинное содержание «Марбурга».)
Я вышел на площадь. Я мог быть сочтен.
Вторично родившимся. Каждая малость.
Жила и, не ставя меня ни во что,
В прощальном значенье своем подымалась.
«Всякая любовь есть переход в новую веру», — сказано в «Охранной грамоте».
В «Марбурге» предстает двойное содержание окружающих человека вещей. Вещи — сами по себе, они не ставят человека ни во что, и они же — подобья, соучастники нового рождения человека в страсти, несущие на себе ее отпечаток.
— Мы видим в «Марбурге» меру смещения вещей страстью, но что же является спасительным для лирического героя?
Торжествует спасительная стабильность мира, вещи в конечном счете, обретая дополнительный смысл, возвращаются на свои места, страсть рождает новое знание о мире.
— Каково отношение лирического героя к отказавшей ему женщине?
Как жаль ее слез! Я святого блаженен.
Всего-то и сказано на эту тему в «Марбурге». Мимолетный штрих. Но за этим образ лирического героя (бескорыстный). Апостол Павел в своем послании коринфянам сказал: «истинная любовь не ищет своего». Этот штрих напрочь снимает обвинения в адрес любимой.
А у Маяковского:
Какому небесному Гофману Выдумалась ты, проклятая?!
У Пастернака сострадание к женской доле.
Чувство настоящего, родившись благодаря страсти, в то же время и вылечивает страсть. Душевное потрясение и связанная с ним романтическая обида (я страдаю, а мир стоит) оборачиваются новой верой в жизнь. Эта вера произрастает и изнутри человека как элементарный, почти позорный инстинкт самосохранения, как голос здоровья. Надо быть Пастернаком, чтобы в стихотворении о страсти, не боясь принизить страсть, ввести такую прозу. Инстинкт-подхалим — сродни стабильности мира, он вне страсти, вне исключительности. Через инстинкт герой Пастернака сообщается с миром как его часть, тогда как страсть стремится отделить его от мира:
Инстинкт прирожденный, старик-подхалим.
— Так какая же поэтика утверждает себя в «Марбурге»?
Не романтическая. Она формировалась в напряженном поиске, в сложном взаимодействии с искусством далеких предшественников и живых современников, прежде всего Маяковского.
— Как проявляется романтическая природа «Флейты-позвоночника»?
Версты улиц взмахами шагов мну…
Мы видим, что чувства в «Флейте» имеет масштабы абсолютные, разворачивается в пространстве всемирном.
— Что делает мука любовного переживания с лирическим героем в первой и второй частях поэмы?
В обоих случаях безмерность чувства контрастна по отношению к миру обычных измерений, обрекает героя на судьбу исключительную и роковую.
— Зачем понадобились Маяковскому высокие, запечатленные в прежнем искусстве образы любви?
— Каково чувство любви героя? (Тяготеет к противоположным полюсам: анафема и осанна любви. Соответственно любимая предстает то как исчадье ада, то как царица мира.)
— Как обновляет Маяковский романтические модели?
Вселенная насквозь телесна, а человек космичен.
В эту игру метаморфоз оказывается вовлеченной и любимая. Ее образ разрастается в масштабах.
Пастернак расходится с Маяковским по главным направлениям поэтической мысли.
— Какова роль образов и ассоциаций культурно-исторического ряда?
У Маяковского эти образы служат для передачи грандиозности чувства, однако и их ему мало, даже они принадлежат остальному миру. У Пастернака эти образы служат опорой, память о прошлом укрепляет чувство прочности миропорядка, в который заново включается герой «Марбурга».
Тут жил Мартин Лютер. Там — братья Гримм.
В конкретной любовной ситуации герой Пастернака даже более одинок: в «Марбурге» нет развернутого образа любимой.
О чем ты? Опомнись! Пропала. Отвергнут.
Но есть еще мир природы и вещей, привычный, необходимый, поддерживающий: Повсюду портпледы разложит туман.
— Что обозначают в общей системе «Марбурга» «туман, месяц, книги, оттоманка»?
Это ряд стабилизирующий, уравновешивающий.
Кто-нибудь, прочитав «Марбург», может даже обидеться за любовь: не слишком ли скоро она проходит? Но в «Марбурге» нет успокоения, есть равновесие. Пастернак не боится дать вылечивание от страсти как сюжетную канву, необходимую прозу, которая выводит содержание стихотворения к широким аспектам миропонимания.
Мир открыт заново, и он спасителен в своей непреложности, герой уже видит в этой обидной поначалу непреложности опору для себя, для своей души. Открытие мира для Пастернака есть восстановление единства человека с миром, который больше, полнее, первее любого из нас.
— Что же звучит в концовке «Марбурга»?
— Возможно ли такое в экспрессивно-романтической системе Маяковского?
— Что такое творчество в финале «Флейты»?
Вывод лучше меня сделают Марк Захаров, Алексей Рыбников и Андрей Вознесенский эпилогом своей рок-оперы «Юнона и Авось».
Марбург. Год создания: 1916 г. 1928 г. Опубликовано в издании: Борис Пастернак.
марбург пастернак анализ урока
Марбург, нем. Marburg an der Lahn. Таким увидел Борис Пастернак Марбург, сойдя с поезда в 1912 году.
"Марбург" Борис Пастернак YuriEdelshtein | Просмотров: 968. "Марбург" - музыка Юрия Эдельштейна на стихи Бориса Пастернака.
Читайте также
Реорганизацию — для консолидации «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
Одиночество — не так уж плохо «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
Комплекс дона Джиованни «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
Миражи любви «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
Хамство как болезнь «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
Школьный базар не терпит суеты «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
Марбург Бориса Пастернака «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
Самый «Крутой» ученик Кима «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
Август. Москва «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
Школа Глухенького «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
Относительная бедность — относительная жизнь? «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
«Все потерять – и вновь начать с мечты…» «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
Константинопольский патриархат и украинские церковные проблемы «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
«Волшебный меч» Владимира Ястребова «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
Дмитрий Соловей и главная тема его жизни «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
Отдых по-венски: искусство и наслаждение «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
Полюби ее или… «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
Семейный конфликт с печальным исходом «Зеркало недели. Украина» №31, 12 августа 2005
Мемориальная доска на доме по улице Гессельбергштрассе, 15, в Марбурге, где жил Пастернак
В феврале 2000 года мы получили из немецкого консульства в Киеве заказной конверт с разрешением на переезд в Германию на постоянное место жительства и извещением о том, что местом проживания там будет округ Марбург—Биденкопф в земле Гессен и, как определилось в дальнейшем, город Марбург. В эти же дни произошло нечто из области «обыкновенных чудес». Жене в руки попала жившая многие годы в нашем доме книжечка-приложение к «Огоньку» — «Стихотворения» Бориса Пастернака. И открыла она эту книжку на той странице, где было помещено стихотворение «Марбург». Первым моим знакомством с городом, в котором нам судьбой предназначалось отныне жить, были пастернаковские строки:
Там жил Мартин Лютер.
Там — братья Гримм.
Когтистые крыши.
Деревья. Надгробья.
И все это помнит
и тянется к ним.
Все — живо. И все это
тоже — подобья.
Позже я узнал, что у этого стихотворения, написанного в 1916 году, спустя четыре года после пребывания Пастернака в Марбурге, было несколько редакций, и в настоящее время оно печатается по последней редакции 1928 года. В первой же редакции этой строфы не было.
стихотворение МАРБУРГ Борис Пастернак (Boris Pasternak) один из лучших поэтов XX века.
А я, живя в Марбурге, поначалу не усматривал в этих строках буквального топографического значения. Однако, говоря словами Пастернака, «все это тоже — подобья».
Приезжайте в Марбург. Пройдитесь по одной из старейших улиц города Барфюсерштрассе — улице босоногих, названной так в честь францисканских монахов, имевших обыкновение ходить босиком, и вы воочию сможете увидеть эти дома и прочесть на памятных досках, укрепленных здесь на уровне вторых этажей, что в доме № 48 жил Мартин Лютер, а в доме № 35 — братья Гримм. А неподалеку, в одном из переулков Вендельгассе обитал в годы своей учебы в Марбургском университете Михаил Ломоносов. В нем и ныне обитают студиозы. На этой же улице можно увидеть дом, где жил профессор Марбургского университета Христиан Вольф, у которого Михайло Ломоносов учился философии, математике и другим наукам. Но пройдем далее по маршруту, обозначенному Пастернаком, и сможем увидеть старое кладбище с деревьями и надгробьями, а когтистые крыши, в основном из серого шифера, венчают фахверковые дома, выстроившиеся вдоль улицы.
Для студента философского отделения историко-филологического факультета Московского университета Бориса Пастернака марбургская эпопея началась со знаменательной встречи однокурсников, которую он упомянет в «Охранной грамоте»: «…Однажды не сговариваясь, по случайности, сошлись в этом голом павильоне (имеется ввиду летнее Cafe grec на Тверском бульваре. — В.И.) Локс, Самарин и я… Вдруг он (Самарин. — В.И.) заговорил о Марбурге. Это был первый разговор о городе, а не о школе, который я услышал. Впоследствии я убедился, что о его старине и поэзии говорить иначе и нельзя…».
Неудовлетворенность преподаванием в Московском университете вызывает у молодого Пастернака желание непосредственно познакомиться с философией в ее высшем профессиональном проявлении. Таковым по праву считалась Марбургская философская неокантиантская школа Германа Когена. В апреле 1912 года мать будущего поэта Розалия Исидоровна дает ему «сбереженные на хозяйстве» 200 рублей, что открывает молодому человеку горизонты Италии и Германии, и прежде всего вожделенного Марбурга.
Парадокс поездки в Марбург заключался в том, что в этот город своей мечты он ехал… уже готовый к отказу от профессиональных занятий философией, подобно тому, как в 1909 году в ожидании приезда Скрябина уже готов был к отказу от музыки. Оговорюсь, что так же, как владение музыкальной композицией оказалось необходимым Пастернаку в его литературной работе, так и философская самостоятельность и ясность суждений нашли в ней свое отражение. «Философия, — писал позже уже сложившийся как литератор Пастернак, — дело человека, чем бы он не стал».
Марбург. Пастернак Борис Леонидович на JeLirai! Литературный микроблог. Пастернак Борис 12 февраля 2014 г. 6:13:39.
И вот Пастернак на пороге осуществления своего зреющего уже несколько лет желания. 8 мая 1912 года он наконец-то в Марбурге. И все увиденное сразу ошеломило его. «Я стоял, заломя голову и задыхаясь. Надо мной высился головокружительный откос, на котором тремя ярусами стояли каменные макеты университета, ратуши и восьмиугольного замка. С десятого шага я стал понимать, где я нахожусь. Я вспомнил, что связь с остальным миром забыл в вагоне…» Уже стоя на привокзальной площади, Пастернак осознает сущность и магию этого необычного города. Города, в котором время как бы остановилось. Заглянув вновь в «Охранную грамоту», читаем: «Если бы это был только город! А то это какая-то средневековая сказка. Если бы только профессора! А то иногда среди лекции приоткрывается грозовое готическое окно, напряжение сотни домов заполняет почерневший зал, и оттуда с гор глядит великая Укоризна.
Если бы тут были только профессора! А то тут и Бог еще».
Окунувшись в университетскую атмосферу, Пастернак записался на курсы трех преподавателей, представлявших Марбургскую неокантиантскую школу, — «Логику» Наторпа, «Этику» Когена и «Историю новой философии» Гартмана.
К моменту появления Пастернака в Марбургском университете уже была довольно значительная русская студенческая колония — 27 человек. Больше любой другой группы иностранцев. На философском факультете было записано десять русских студентов. Среди них выделялся любимец Когена — одессит Сергей Рубинштейн, ставший в дальнейшем одним из основоположников советской психологической науки, членом- корреспондентом АН СССР. В это же время здесь готовились к доцентуре закончившие университетский курс Дмитрий Гавронский и Генрих Ланц.
В Марбурге Пастернак снимает комнату в доме «на краю города» недалеко от реки Лан у вдовы марбургского чиновника. Как пишет он все в той же «Охранной грамоте»: «Дом стоял в ряду последних по Гессенской дороге…» Сейчас город значительно расширился, и бывшая окраина расположена в центральном его районе. Дом, где жил Пастернак, сохранился. Ныне на нем по улице Гессельбергерг-штрассе, 15 укреплена мемориальная доска.
К главному для себя барьеру — выступлению у Когена — Пастернак приходит, попробовав себя вначале на семинарах его коллег. И первый доклад делает он у Гартмана во вторник вечером 18 июня на семинаре, посвященном лейбницевскому дискурсу о метафизике. Спустя три дня, вечером 21 июня, он снова читает реферат у Гартмана. А 2 и 5 июля рефераты по этике — на семинаре у Когена, и тот сразу же обращает внимание на эрудицию и незаурядные способности нового слушателя его семинара. В письме к отцу от 9 июля Пастернак пишет: «Теперь я живо вознагражден. Второй раз он сказал мне: «Aber Sie machen doch das alles sehr gut gut, seher schцn» (Но вы же делаете все хорошо, прекрасно). Он сказал, что хотел бы меня очень видеть у себя. Он, наверное, скоро пригласит меня к себе на дом». Приглашение на званый обед у Когена действительно последовало 13 июля, но в этот день Б.Пастернак поехал в Бад-Кисинген, чтобы присутствовать на дне рождения у Иды Высоцкой (о фатальной роли этой женщины в жизни Пастернака будет сказано ниже). Приглашение же на квартиру к Когену означало неформальное предложение остаться по окончании обучения в качестве доцента на философском факультете.
Ида Высоцкая. Каждый, кто знает романтическую историю любви Пастернака к ней, может создать свою версию ее роли в его постмарбургской жизни и судьбе. А событийно дело обстояло так. Ученик старших классов пятой московской гимназии Борис Пастернак бывал в семье известного чаеторговца и филантропа Д.Высоцкого, где росли две дочери — старшая Ида и младшая Елена. Ида стала первой юношеской любовью Бориса. Лирические письма, которые он ей посылал, не сохранились. Остались не отправленные. Вот одно из них. Весна 1910 года:
«Моя родная Ида! Ведь ничего не изменилось от того, что я не трогал твоего имени в течение месяца? Ты знаешь, ты владеешь стольким во мне, что даже когда мне нужно было сообщить что-то важное некоторым близким людям, я не мог этого только потому, что ты во мне как-то странно требовала этого для себя…» Прошло несколько лет. И вот, находясь в Марбурге, Пастернак узнает, что сестры Высоцкие проездом из Бельгии в Берлин, где в это время находились их родители, собираются заехать в Марбург. Переживая чувство необыкновенного волнения, он готовится к решительному объяснению. 31 мая Лена Высоцкая отправляет ему записку из Версаля. Судя по ее содержанию, можно сделать некоторые выводы об ее отношении к Пастернаку: «Дорогой мой Боря! Спасибо тебе за письмо, я так боялась его. Но сознаюсь, будь оно и менее хорошим, я бы все-таки приехала; мне ужасно хочется тебя увидеть… Твоя Лена». Вот вам и ирония судьбы.
Они приехали 12 июня и пробыли в Марбурге пять дней. Пастерн
марбург пастернак анализы
Особенности выращивания овощного (итальянского) фенхеля Этот вид фенхеля в России на огородах выращивают еще редко
Слушать стихотворение Пастернака Марбург
Темы соседних сочинений
Настроение произведения Марбург
