Анализ стихотворения Маяковского Себе любимому

Анализ стихотворения «Себе, любимому, посвящает эти строки автор». Часть 1

Стихотворение В. В. Маяковского 1916 года «Себе, любимому, посвящает эти строки автор», по-моему, одно из центральных и самых трагических стихов поэта о поиске своего места, своего призвания в этом мире, где явно прослеживается мотив богоборчества, постоянный в его творчестве. Стихотворение своеобразно и очень интересно построением, многочисленными аллюзиями на Библию. Также в этом стихотворении прослеживается связь с творчеством Ф. М. Достоевского.

Итак, «в своем раннем, столь ошеломительно ярком, дерзко талантливом творчестве Маяковский вынес тему, которой болело все новое время мировой истории, начиная с эпохи Возрождения, – пишет С. Г. Семенова в своей книге «Русская поэзия и проза 1920 – 1930-х годов». – Тема эта уже четко философски оформилась в сороковые годы прошлого века у Людвига Фейербаха, выразив стремление современного человечества, как писал Достоевский, окончательно «устроиться без Бога». (Недаром философ, идеолог сменовеховства Н. В. Устрялов назвал Маяковского «типичным героем Достоевского», имея в виду таких его героев, как Раскольников, Ставрогин, Кириллов, Иван Карамазов.)». Далее Семёнова приводит ещё слова Устрялова о том, что, «как и Ницше, Маяковский – религиозная натура, убившая Бога». В лирическом мире Маяковского субъект – художник – стремится занять место Бога. Мотив богооставленности мира, где «Христос из иконы бежал», отсутствие лица у мира – постоянный в творчестве Маяковского. Возникает ситуация хаоса, и ответственность за происходящее берёт на себя лирический герой. Также надо отметить тему одиночества героя в мире, и не просто одиночества вселенского, а первозданного одиночества, изначального одиночества Бога. В стихотворении «Себе, любимому, посвящает эти строки автор» мотив такого одиночества вырастает до невероятных размеров. Но обратимся непосредственно к анализу текста.

Тяжёлые, как удар.

«Кесарево кесарю – богу богово».

Четыре слова из Евангелий становятся невыносимо тягостными для поэта, ибо каждый получает своё, у каждого есть своё место и каждому отведена своя роль, один лирический герой Маяковского не знает, «ткнуться куда» такому, как он (появляется мотив отличия от других, выделения себя из массы людей), где для него «уготовано логово»? Замечательно, что своё искомое пристанище поэт называет «логовом» – звериным жилищем. Сразу вспоминается, как герой превращается в злое пугающее существо в более раннем стихотворении «Вот так я сделался собакой». Но можно также провести параллель с Евангельскими словами: «…лисицы имеют норы и птицы небесные – гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Ев. от Матфея 8:20). К этому мотиву мы вернёмся позже.

Но следует ещё обратить внимание на знаковое число 4, появляющееся в первой же строчке стихотворения. Ещё у Достоевского это число имеет особое значение. У него множество значений: 4 стороны света (которые, кстати, образуют перекрёсток, то есть попросту крест; в стихотворении «Я» лирический герой идёт «один рыдать, что перекрёстком распяты городовые»; к слову, здесь же появляется образ города как предателя, Иуды: «города повешены в петле облака»); 4 Евангелия, наконец, 4 стадии человеческой жизни (ребёнок, молодой человек, мужчина, старик). Образы старика и ребёнка особенно неприязненны Маяковскому – они отражают несовершенство мира: вспомним, например, строки из трагедии «Владимир Маяковский»: «…как будто женщина ждала ребёнка, а бог ей кинул кривого идиотика», – и здесь это несовершенство, уродство мира связано с образом бога; или из стихотворения «Несколько слов обо мне самом: «Я люблю смотреть, как умирают дети» (по поводу истолкования этой строчки мнений очень много, но есть и такое, что Маяковский писал о том, что ему нравится умирание детского – неполноценного – начала в человеке). Старость также неприемлема, поэт идеализирует, даже абсолютизирует молодость, его герой молод:

У меня в душе ни одного седого волоса,

и старческой нежности нет в ней!

Мир огромив мощью голоса,

иду – красивый,

Анализ стихотворения Маяковского «Себе любимому»

В лирическом мире Маяковского субъект – художник – стремится занять место Бога. Мотив богооставленности мира, где «Христос из иконы бежал», отсутствие лица у мира – постоянный в творчестве Маяковского. Возникает ситуация хаоса, и ответственность за происходящее берет на себя лирический герой. Также надо отметить тему одиночества героя в мире, и не просто одиночества вселенского, а первозданного одиночества, изначального одиночества Бога. В стихотворении «Себе, любимому, посвящает эти строки автор» мотив такого одиночества вырастает до невероятных размеров. Но обратимся непосредственно к анализу текста.

Тяжелые, как удар.

«Кесарево кесарю – богу богово».

Четыре слова из Евангелий становятся невыносимо тягостными для поэта, ибо каждый получает свое, у каждого есть свое место и каждому отведена своя роль, один лирический герой Маяковского не знает, «ткнуться куда» такому, как он (появляется мотив отличия от других, выделения себя из массы людей), где для него «уготовано логово»? Замечательно, что свое искомое пристанище поэт называет «логовом» – звериным жилищем. Сразу вспоминается, как герой превращается в злое пугающее существо в более раннем стихотворении «Вот так я сделался собакой». Но можно также провести параллель с Евангельскими словами: «… лисицы имеют норы и птицы небесные – гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Ев. от Матфея 8:20). К этому мотиву мы вернемся позже.

Но следует еще обратить внимание на знаковое число 4, появляющееся в первой же строчке стихотворения. Еще у Достоевского это число имеет особое значение. У него множество значений: 4 стороны света (которые, кстати, образуют перекресток, то есть попросту крест; в стихотворении «Я» лирический герой идет «один рыдать, что перекрестком распяты городовые»; к слову, здесь же появляется образ города как предателя, Иуды: «города повешены в петле облака»); 4 Евангелия, наконец, 4 стадии человеческой жизни (ребенок, молодой человек, мужчина, старик).

Образы старика и ребенка особенно неприязненны Маяковскому – они отражают несовершенство мира: вспомним, например, строки из трагедии «Владимир Маяковский»: «… как будто женщина ждала ребенка, а бог ей кинул кривого идиотика», – и здесь это несовершенство, уродство мира связано с образом бога; или из стихотворения «Несколько слов обо мне самом: «Я люблю смотреть, как умирают дети» (по поводу истолкования этой строчки мнений очень много, но есть и такое, что Маяковский писал о том, что ему нравится умирание детского – неполноценного – начала в человеке). Старость также неприемлема, поэт идеализирует, даже абсолютизирует молодость, его герой молод:

У меня в душе ни одного седого волоса,

и старческой нежности нет в ней!

Мир огромив мощью голоса,

Отсюда видно, что старение, прохождение всего жизненного пути со всеми его ступенями «тяжело» герою Маяковского.

Слова «богу богово» напоминают строки из трагедии «Владимир Маяковский»: «Это я попал пальцем в небо, доказал, он – вор!». К образу «вора» мы еще вернемся, а пока следует вспомнить начало трагедии:

душу на блюдце несу

к обеду идущих лет.

Борис Пастернак заметил здесь явную литургическую параллель: «Да молчит всякая плоть человеча и да стоит со страхом и трепетом, ничтоже земное в себе да помышляет. Царь бо царствующих и господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным». Лирический герой выступает в роли самого бога. Но в рассматриваемом стихотворении герой уже как бы перерастает бога, становится выше его, больше, причем практически буквально: «Если б был я маленький, как Великий океан, – на цыпочки б волн встал, приливом ласкался к луне бы. Где любимую найти мне, такую, как и я? Такая не уместилась бы в крохотное небо!» и т. д. подобными «если бы» изобилует стихотворение. «… на цыпочки б волн встал» – сравнимо с хождением по воде Иисуса; но герой слишком большой для этого, он и любимую себе не может найти, которая «уместилась бы в крохотное небо».

Эти «если б» напоминают еще кое-что, а именно: здесь появляется мотив искушения. Как известно, Иисуса трижды искушал в пустыне Дьявол (Ев. от Луки 4:1-13): предлагал сотворить из камня хлеб и насытиться им, на что Иисус отвечал ему, что не хлебом единым жив человек, а всяким словом Божиим; потом Дьявол предлагал ему власть надо всеми царствами вселенной и славу их; затем перенес Сатана Иисуса на храм и предложил ему броситься вниз, чтобы проверить, спасут ли его Ангелы Божии; но Иисус выстоял против искушений. В данном стихотворении можно найти все три искушения. Маяковский не упоминает о хлебах и насыщении ими, он сразу берет выше – слово: «Если б быть мне косноязычным, как Дант или Петрарка!» Это третья строфа. Во второй: «О, если б я нищ был! Как миллиардер! Что деньги душе? Ненасытный вор в ней». Здесь мы возвращаемся к образу вора – бога-вора, но герой оказывается еще большим вором, потому что самое ценное для него, и одновременно самое «дешевое», – «человечье слово», если проводить параллель со стихотворением «Дешевая распродажа»:

… ни за грош

продается драгоценнейшая корона.

За человечье слово –

не правда ли, дешево?

А в стихотворении «Нате!» поэт признается, что он – «бесценных слов мот и транжир».

Власть надо всеми царствами Вселенной герою так же не нужна, как не нужна и вся земля: «Я бы глаз лучами грыз ночи – о, если б был я тусклый, как солнце! Очень мне надо сияньем моим поить земли отощавшее лонце!» А если б герой был «тихий, как гром», если «всей его мощью» выревел «голос огромный», то «кометы заломят горящие руки, бросятся вниз с тоски» – не он, а кометы бросятся вниз – и на третье искушение не поддается герой. Да что там «не поддается»! Ему не нужно все это, он выше всего того, что ему могут предложить, он выше самого бога. И в этом заключается его огромное одиночество, он оказывается еще более одиноким, чем сам бог. Поэтому он с такой страстью восклицает: «О, если б я нищ был! Как миллиардер! … о, если б был я тусклый, как солнце!» – так страшно его одиночество:

Я одинок, как последний глаз

у идущего к слепым человека!» –

с тягостной болью говорит герой Маяковского в более раннем стихотворении «Несколько слов обо мне самом».

Поэт не может найти себе любимую, такую, как он, «душу к одной зажечь», «стихами велеть истлеть ей»: «И слова и любовь моя – триумфальная арка: пышно, бесследно пройдут сквозь нее любовницы всех столетий». Любовь героя остается невостребованной, хотя у него в сердце – «любовища». Мотив любви появляется уже в названии стихотворения: «Себе, любимому, посвящает эти строки автор». Напоминает библейскую заповедь «Возлюби ближнего своего, как самого себя». И любовь оказывается одним из основных качеств героя. Стоит вспомнить самое сильное и красивое стихотворение о любви Маяковского «Лиличка! Вместо письма» и провести параллель между образами моря, солнца и денег (богатства) в этих двух текстах:

Если быка трудом уморят —

разляжется в холодных водах.

Кроме любви твоей,

а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.

Захочет покоя уставший слон —

царственный ляжет в опожаренном песке.

Кроме любви твоей,

Если б так поэта измучила,

любимую на деньги б и славу выменял,

ни один не радостен звон,

кроме звона твоего любимого имени.

Но герой анализируемого стихотворения не может найти себе любимую, и его любовь оказывается просто аркой (ср. райские врата), сквозь которую бесследно пройдут «любовницы всех столетий» («Мытари и блудницы вперед нас идут в Царство Божие», — говорил Иисус (Ев. от Матфея 21:31)).

Строчка «Душу к одной зажечь!» связана с одним из настойчиво повторяющихся у Маяковского мотивов – «пожар сердца». Современный исследователь А. Жолковский отмечает, что «пожар сердца» соответствует концу мира с последующим возрождением, обновлением, но это возрождение здесь оказывается невозможным.

Далее мы встречаем почти прямое противопоставление героя богу: «О, если б был я тихий, как гром»: в трагедии «Владимир Маяковский» поэт называет бога «темным богом гроз». В следующей строфе: «Я бы глаз лучами грыз ночи – о, если б был я тусклый, как солнце!» Традиционный образ бога часто предстает как «всевидящее око»; солнце же у Маяковского предстает как «отец» (ср. «Несколько слов обо мне самом»). Перед нами противопоставление сына отцу, их противостояние.

В последней строфе герой предстает перед нами, «волочащим» свою «любовищу», словно Иисус свой крест на Голгофу. К этому образу мы еще вернемся, а теперь обратим внимание на слова «какими Голиафами я зачат – такой большой и такой ненужный?» Появляется ветхозаветный образ великана Голиафа – «необрезанного Филистимлянина, что так поносит воинство Бога живаго» (1-я кн. Царств 17:26). Этот образ, я думаю, соотносится с образом «логова» из первой строфы. Давид, победивший Голиафа, говорил ему: «… ныне предаст тебя Господь в руку мою, и я убью тебя, и сниму с тебя голову твою, и отдам [труп твой и] трупы войска Филистимского птицам небесным и зверям земным» (1-я кн. Царств 17:46). Учитывая сказанное нами ранее, появление образа Голиафа можно понимать как возможность обретения героем приюта, но только после смерти. Отсюда и мотив несения креста.

Семичастность строения стихотворения напоминает «Преступление и наказание» Достоевского, но если в последнем герою обещается нравственное, духовное возрождение в последней, седьмой, части (эпилоге), то в седьмой строфе стихотворения Маяковского присутствует еще более трагическое настроение, чем в других строфах. Мотив обретения приюта только в смерти, и больше – мотив самой смерти – нередок в творчестве поэта. Например, в трагедии «Владимир Маяковский», где герой «усталый, в последнем бреду» бросает «вашу слезу темному богу гроз у истока звериных вер», он же вдруг говорит:

в одеждах из лени

на мягкое ложе из настоящего навоза,

целующим шпал колени,

обнимет мне шею колесо паровоза.

Мария Белкина в книге «Скрещение судеб» пишет, что Лиля Брик «говорила, как часто Маяковский возвращался к теме самоубийства, и был даже случай, когда он позвонил ей и сказал, что он решил покончить с собой, и она гнала извозчика, чтобы успеть к нему, и успела и застала его в полной прострации: он сознался, что револьвер дал осечку…

Самоубийство «не там, где его видят, и длится оно не спуск курка» — говорила Марина Ивановна» Цветаева. В стихотворении «Дешевая распродажа» Маяковский предсказывает: «Через столько-то, столько-то лет – словом, не выживу – с голода сдохну ль, стану ль под пистолет».

В книге «Самоубийство Достоевского» Николай Наседкин высказывает мысль, причем он приводит примеры, что и до него об этом говорилось, о том, что «по существу, Иисус Христос, добровольно взойдя на крест ради спасения человечества, совершил самое настоящее альтруистическое самоубийство». После этого Иисус вознесся на небо, воскреснув, то есть он стал бессмертным. Бессмертие же имеет огромное значение для Маяковского как не нашедшего в настоящем понимания, истинного восприятия своего творчества, его герой вынужден стремиться к бессмертию – вечному рассказу о себе – в надежде когда-нибудь быть понятым.

Поэтому и последнее – четвертое – искушение не для него. (На мой взгляд, последним искушением Христа была возможность сойти с креста и не терпеть эту муку: «Проходящие же злословили Его, кивая головами своими и говоря: Разрушающий храм и в три дня Созидающий! спаси Себя Самого; если Ты Сын Божий, сойди с креста» (Ев. от Матфея 27:39-40)). Но и человеколюбивый Христос, по мнению Маяковского, зря предал себя распятию на кресте; и лирический герой горестно восклицает:

какими Голиафами я зачат –

и такой ненужный?

Отметим, что уже в самом раннем творчестве герой Маяковского подчеркивает свое несходство с остальными, с толпой (стихотворение 1913 года «А вы могли бы?») А в поэме 1914-1915 годов «Облако в штанах» бросает дерзкий вызов богу: «Долой вашу религию!» – и провозглашает себя «тринадцатым апостолом». Однако, по-моему, нигде трагизм одиночества героя и богооставленности мира не приобретал такой силы, как в стихотворении «Себе, любимому, посвящает эти строки автор».

Анализ

Маяковский. Себе, любимому, посвящает эти строки автор

Картинка Анализ стихотворения Маяковского Себе любимому № 4

Воскресенье, 07 Августа 2011 г. 16:23 + в цитатник

На спецкурсе "Проблемы поэтики Маяковского" на третьем курсе университета Большухин задал нам сделать анализ какого-нибудь стихотворения Маяковского. Насколько я помню, ему хотелось услышать от нас какие-то свои мысли и соображения. Тогдя я проанализировала стихотворение "Себе, любимому, посвящает эти строки автор", но побоялась зачитать свою работу перед группой, потому что считала, что в ней очень много надуманного, того, о чём автор и не думал, когда всё это писал, просто я углядела там именно такие аллюзии. Но всё равно мне нравится эта работа, в ней по большому счёту больше своих мыслей, чем во всех моих курсовых, и она мне интересна до сих пор.

Себе, любимому, посвящает эти строки автор

Четыре.
Тяжелые, как удар.
"Кесарево кесарю - богу богово".
А такому,
как я,
ткнуться куда?
Где мне уготовано логово?

Если бы я был
маленький,
как океан,-
на цыпочки волн встал,
приливом ласкался к луне бы.
Где любимую найти мне,
Такую, как и я?
Такая не уместилась бы в крохотное небо!

О, если б я нищ был!
Как миллиардер!
Что деньги душе?
Ненасытный вор в ней.
Моих желаний разнузданной орде
не хватит золота всех Калифорний.

Если б быть мне косноязычным,
как Дант
или Петрарка!
Душу к одной зажечь!
Стихами велеть истлеть ей!
И слова
и любовь моя -
триумфальная арка:
пышно,
бесследно пройдут сквозь нее
любовницы всех столетий.

О, если б был я
тихий,
как гром,-
ныл бы,
дрожью объял бы земли одряхлевший скит.
Я если всей его мощью
выреву голос огромный,-
кометы заломят горящие руки,
бросаясь вниз с тоски.

Я бы глаз лучами грыз ночи -
о, если б был я
тусклый, как солце!
Очень мне надо
сияньем моим поить
земли отощавшее лонце!

Пройду,
любовищу мою волоча.
В какой ночи
бредовой,
недужной
какими Голиафами я зачат -
такой большой
и такой ненужный?

Тяжёлые, как удар.

«Кесарево кесарю – богу богово».

У меня в душе ни одного седого волоса,

и старческой нежности нет в ней!

Мир огромив мощью голоса,

Слова «богу богово» напоминают строки из трагедии «Владимир Маяковский»: «Это я // попал пальцем в небо, // доказал, // он – вор!». К образу «вора» мы ещё вернёмся, а пока следует вспомнить начало трагедии:

душу на блюдце несу

к обеду идущих лет.

Борис Пастернак заметил здесь явную литургическую параллель: «Да молчит всякая плоть человеча и да стоит со страхом и трепетом, ничтоже земное в себе да помышляет. Царь бо царствующих и господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным». Лирический герой выступает в роли самого бога. Но в рассматриваемом стихотворении герой уже как бы перерастает бога, становится выше его, больше, причём практически буквально: «Если б был я //маленький, // как Великий океан, – // на цыпочки б волн встал, // приливом ласкался к луне бы. // Где любимую найти мне, // такую, как и я? // Такая не уместилась бы в крохотное небо!» и т. д. подобными «если бы» изобилует стихотворение. «…на цыпочки б волн встал» – сравнимо с хождением по воде Иисуса; но герой слишком большой для этого, он и любимую себе не может найти, которая «уместилась бы в крохотное небо».

Эти «если б» напоминают ещё кое-что, а именно: здесь появляется мотив искушения. Как известно, Иисуса трижды искушал в пустыне Дьявол (Ев. от Луки 4:1-13): предлагал сотворить из камня хлеб и насытиться им, на что Иисус отвечал ему, что не хлебом единым жив человек, а всяким словом Божиим; потом Дьявол предлагал ему власть надо всеми царствами вселенной и славу их; затем перенёс Сатана Иисуса на храм и предложил ему броситься вниз, чтобы проверить, спасут ли его Ангелы Божии; но Иисус выстоял против искушений. В данном стихотворении можно найти все три искушения. Маяковский не упоминает о хлебах и насыщении ими, он сразу берёт выше – слово: «Если б быть мне косноязычным, // как Дант // или Петрарка!» Это третья строфа. Во второй: «О, если б я нищ был! // Как миллиардер! // Что деньги душе? // Ненасытный вор в ней». Здесь мы возвращаемся к образу вора – бога-вора, но герой оказывается ещё большим вором, потому что самое ценное для него, и одновременно самое «дешёвое», – «человечье слово», если проводить параллель со стихотворением «Дешёвая распродажа»:

продаётся драгоценнейшая корона.

За человечье слово –

не правда ли, дёшево?

А в стихотворении «Нате!» поэт признаётся, что он – «бесценных слов мот и транжир».

Власть надо всеми царствами Вселенной герою так же не нужна, как не нужна и вся земля: «Я бы глаз лучами грыз ночи – // о, если б был я // тусклый, // как солнце! // Очень мне надо // сияньем моим поить // земли отощавшее лонце!» А если б герой был «тихий, как гром», если «всей его мощью» выревел «голос огромный», то «кометы заломят горящие руки, бросятся вниз с тоски» – не он, а кометы бросятся вниз – и на третье искушение не поддаётся герой. Да что там «не поддаётся»! Ему не нужно всё это, он выше всего того, что ему могут предложить, он выше самого бога. И в этом заключается его огромное одиночество, он оказывается ещё более одиноким, чем сам бог. Поэтому он с такой страстью восклицает: «О, если б я нищ был! Как миллиардер! …о, если б был я тусклый, как солнце!» – так страшно его одиночество:

Я одинок, как последний глаз

у идущего к слепым человека!» –

с тягостной болью говорит герой Маяковского в более раннем стихотворении «Несколько слов обо мне самом».

Поэт не может найти себе любимую, такую, как он, «душу к одной зажечь», «стихами велеть истлеть ей»: «И слова // и любовь моя – // триумфальная арка: // пышно, // бесследно пройдут сквозь неё // любовницы всех столетий». Любовь героя остаётся невостребованной, хотя у него в сердце – «любовища». Мотив любви появляется уже в названии стихотворения: «Себе, любимому, посвящает эти строки автор». Напоминает библейскую заповедь «Возлюби ближнего своего, как самого себя». И любовь оказывается одним из основных качеств героя. Стоит вспомнить самое сильное и красивое стихотворение о любви Маяковского «Лиличка! Вместо письма» и провести параллель между образами моря, солнца и денег (богатства) в этих двух текстах:

Если быка трудом уморят -

разляжется в холодных водах.

Кроме любви твоей,

а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.

Захочет покоя уставший слон -

царственный ляжет в опожаренном песке.

Кроме любви твоей,

а я и не знаю, где ты и с кем.

Если б так поэта измучила,

любимую на деньги б и славу выменял,

ни один не радостен звон,

кроме звона твоего любимого имени.

Но герой анализируемого стихотворения не может найти себе любимую, и его любовь оказывается просто аркой (ср. райские врата), сквозь которую бесследно пройдут «любовницы всех столетий» («Мытари и блудницы вперед нас идут в Царство Божие», - говорил Иисус (Ев. от Матфея 21:31)).

Далее мы встречаем почти прямое противопоставление героя богу: «О, если б был я // тихий, // как гром»: в трагедии «Владимир Маяковский» поэт называет бога «тёмным богом гроз». В следующей строфе: «Я бы глаз лучами грыз ночи – // о, если б был я // тусклый, // как солнце!» Традиционный образ бога часто предстаёт как «всевидящее око»; солнце же у Маяковского предстаёт как «отец» (ср. «Несколько слов обо мне самом»). Перед нами противопоставление сына отцу, их противостояние.

В последней строфе герой предстаёт перед нами, «волочащим» свою «любовищу», словно Иисус свой крест на Голгофу. К этому образу мы ещё вернёмся, а теперь обратим внимание на слова «какими Голиафами я зачат – такой большой и такой ненужный?» Появляется ветхозаветный образ великана Голиафа – «необрезанного Филистимлянина, что так поносит воинство Бога живаго» (1-я кн. Царств 17:26). Этот образ, я думаю, соотносится с образом «логова» из первой строфы. Давид, победивший Голиафа, говорил ему: «…ныне предаст тебя Господь в руку мою, и я убью тебя, и сниму с тебя голову твою, и отдам [труп твой и] трупы войска Филистимского птицам небесным и зверям земным» (1-я кн. Царств 17:46). Учитывая сказанное нами ранее, появление образа Голиафа можно понимать как возможность обретения героем приюта, но только после смерти. Отсюда и мотив несения креста.

Семичастность строения стихотворения напоминает «Преступление и наказание» Достоевского, но если в последнем герою обещается нравственное, духовное возрождение в последней, седьмой, части (эпилоге), то в седьмой строфе стихотворения Маяковского присутствует ещё более трагическое настроение, чем в других строфах. Мотив обретения приюта только в смерти, и больше – мотив самой смерти – нередок в творчестве поэта. Например, в трагедии «Владимир Маяковский», где герой «усталый, в последнем бреду» бросает «вашу слезу тёмному богу гроз у истока звериных вер», он же вдруг говорит:

в одеждах из лени

на мягкое ложе из настоящего навоза,

целующим шпал колени,

обнимет мне шею колесо паровоза.

Самоубийство «не там, где его видят, и длится оно не спуск курка…» — говорила Марина Ивановна» Цветаева. В стихотворении «Дешёвая распродажа» Маяковский предсказывает: «Через столько-то, столько-то лет // – словом, не выживу – // с голода сдохну ль, //стану ль под пистолет…».

В книге «Самоубийство Достоевского» Николай Наседкин высказывает мысль, причём он приводит примеры, что и до него об этом говорилось, о том, что «по существу, Иисус Христос, добровольно взойдя на крест ради спасения человечества, совершил самое настоящее альтруистическое самоубийство». После этого Иисус вознёсся на небо, воскреснув, то есть он стал бессмертным. Бессмертие же имеет огромное значение для Маяковского как не нашедшего в настоящем понимания, истинного восприятия своего творчества, его герой вынужден стремиться к бессмертию – вечному рассказу о себе – в надежде когда-нибудь быть понятым.

Поэтому и последнее – четвёртое – искушение не для него. (На мой взгляд, последним искушением Христа была возможность сойти с креста и не терпеть эту муку: «Проходящие же злословили Его, кивая головами своими и говоря: Разрушающий храм и в три дня Созидающий! спаси Себя Самого; если Ты Сын Божий, сойди с креста» (Ев. от Матфея 27:39-40)). Но и человеколюбивый Христос, по мнению Маяковского, зря предал себя распятию на кресте; и лирический герой горестно восклицает:

какими Голиафами я зачат –

и такой ненужный?

Отметим, что уже в самом раннем творчестве герой Маяковского подчёркивает своё несходство с остальными, с толпой (стихотворение 1913 года «А вы могли бы?») А в поэме 1914-1915 годов «Облако в штанах» бросает дерзкий вызов богу: «Долой вашу религию!» – и провозглашает себя «тринадцатым апостолом». Однако, по-моему, нигде трагизм одиночества героя и богооставленности мира не приобретал такой силы, как в стихотворении «Себе, любимому, посвящает эти строки автор».

1. Белкина М. Скрещение судеб. – М. «Книга», 1988

2. Библия. – Берлин: Издание Британского и Иностранного Библейского Общества, 1929

3. Егорова Л. П. Чекалов П. К. История русской литературы ХХ века. Учебное пособие. Выпуск второй. Советская классика. Новый взгляд. – М. 1998

4. Маяковский В. В. Собрание сочинений в двенадцати томах. Т. 1,
т. 9. – М. Издательство «Правда», 1978

5. Наседкин Н. Н. Самоубийство Достоевского. Тема суицида в жизни и творчестве писателя. – М. Алгоритм, 2002

6. Пастернак Б. Люди и положения//Борис Пастернак. Стихотворения. – Петрозаводск: Карелия, 1989

7. Семёнова С. Г. Русская поэзия и проза 1920 – 1930-х гг.

Можете проанализировать стихотворение В. Маяковского "Себе, любимому. "?

Картинка Анализ стихотворения Маяковского Себе любимому № 5

Стихотворение было написано поэтом в 1916 году, когда ему исполнилось 25 лет. В это время он уже создал группу футуристов и вместе со своими товарищами давал скандальные концерты по городам центральной России.

Стихотворение себе, любимому относится к любовной лирике. Оно наполнено поиском смысла жизни, своего предназначения в обществе и сложным взаимоотношениям молодого лирического героя с женщинами.

В этом стихотворении явно просматриваются любовные неудачи поэта, который имел большой талант, но не имел денег, для того чтобы создать семью и достойно содержать ее. Такое несоответствие очень огорчало поэта, который явно страдал нарциссизмом и любил себя во всех проявлениях.

Автор начинает стихотворение с тезиса, который и будет оспаривать на протяжении всего лирического произведения. Мотив богоборчества проходит через все стихотворение и чтобы доказать свое отношение к поднятой проблеме, автор строит стихотворение в виде монолога:

Его самолюбие задевает тот факт, что для него нет места не среди правителей, ни среди богов. Лирический герой ощущает себя настолько одиозной фигурой, что не знает

Дальше идет нагромождение эпитетов, построенных на анитезе. Противопоставление доводится до абсурда, и это было отличительной чертой в дореволюционном творчестве скандального поэта.

Что деньги душе?

Ненасытный вор в ней.

Этими абсурдными сравнениями поэт спорит с богами и хочет с ними сравниться в их силе и мощи. Богоборческий мотив переплетается с библейскими мотивами и продолжает вечную тему поиска смысла жизни одаренного человека, ощущающего себя сильным божеством, которому все по плечу.

Неприятие жизни усугубляется недостатком плотской любви и отсутствием любимой женщины, которая бы приняла его таким каков он есть, и была единомышленником:

Чтобы передать основную иысль, поэт использует эпитеты, простые сравнения и метафоры.

«Себе, любимому, посвящает эти строки автор» В.Маяковский

«Себе, любимому, посвящает эти строки автор» Владимир Маяковский

Четыре.
Тяжелые, как удар.
«Кесарево кесарю — богу богово».
А такому,
как я,
ткнуться куда?
Где мне уготовано логово?

Если бы я был
маленький,

как океан,-
на цыпочки волн встал,
приливом ласкался к луне бы.
Где любимую найти мне,
Такую, как и я?
Такая не уместилась бы в крохотное небо!

Если б быть мне косноязычным,
как Дант
или Петрарка!
Душу к одной зажечь!
Стихами велеть истлеть ей!
И слова
и любовь моя —
триумфальная арка:
пышно,
бесследно пройдут сквозь нее
любовницы всех столетий.

Я бы глаз лучами грыз ночи —
о, если б был я
тусклый, как солце!
Очень мне надо
сияньем моим поить
земли отощавшее лонце!

Пройду,
любовищу мою волоча.
В какой ночи
бредовой,
недужной
какими Голиафами я зачат —
такой большой
и такой ненужный?

Анализ стихотворения Маяковского «Себе, любимому, посвящает эти строки автор»

Тяготение к гиперболизации проявляется не только в характеристиках художественного пространства, но в изображении личности героя раннего Маяковского. Лирическое «я» словно вырастает до размеров великана, его фигура представляет собой «глыбу», «жилистую громадину», а голос оглушает окружающий мир мощным звучанием. Гигант из поэмы «Облако в штанах » бесцеремонно становится «бок о бок» с Богом, засыпая «вездесущего» шокирующими предложениями. Получив отказ, герой осмеливается оскорблять и угрожать горним обитателям, копируя повадки уличных хулиганов.

За маской дерзкого самовлюбленного циника скрывается страдальческая душа, жаждущая участия и любви — если не большой, то хотя бы крошечной, «смирного любёночка».

Перечисленные особенности трактовки образа лирического «я» отразились в стихотворении 1916 г. которое автор снабдил длинным эпатирующим названием. Зачин обозначает жизненные проблемы героя-исполина — одиночество, неприкаянность, бесприютность.

Пытаясь преодолеть невзгоды, лирический субъект ищет пути избавления от гнетущих ощущений. Каждый из пяти антикризисных вариантов выделен в отдельную строфу и начинается с условия, выраженного оксюмороном. Малый размер Мирового океана, нищета миллиардера, косноязычие итальянских классиков — все оригинальные сравнения рассчитаны на эпатаж.

Художественные тропы указывают на колоссальные размеры и мощь гиперболизированного образа героя-поэта. Перед ним меркнет солнце, небо кажется «крохотным», земля — истощенной и одряхлевшей, а громовые раскаты — тихими. Крик великана способен низвергнуть с небес кометы, «глаз лучи» — возродить старое «лонце» земли. Для исполнения желаний гиганта недостаточно золотых запасов «всех Калифорний». Его любовь метафорически отождествляется с триумфальной аркой, связанной с многочисленными образами женщин.

В финале появляется неутешительный вывод: великан характеризует себя как «большой» и «ненужный», и оба определения усиливаются анафорой «такой». Поиски счастья не приносят результата, и герой удаляется прочь, «волоча» за собой, как чемодан, «любовищу» — огромное желание быть принятым и любимым. Замечание о неизвестных родителях-Голиафах усугубляет трагическое ощущение одиночества.

Эмоциональный монолог исполнен щемящей тоски: она прорывается в риторических вопросах и восклицаниях, звучит в метафорах и олицетворениях, объединенных семантикой титанического, грандиозного масштаба.