Анализ стихотворения Маяковского Атлантический океан

Атлантический океан

Испанский камень слепящ и бел, а стены — зубьями пил. Пароход до двенадцати уголь ел и пресную воду пил. Повел пароход окованным носом и в час, сопя, вобрал якоря и понесся. Европа скрылась, мельчась. Бегут по бортам водяные глыбы, огромные, как года. Надо мною птицы, подо мною рыбы, а кругом — вода. Недели грудью своей атлетической — то работяга, то в стельку пьян — вздыхает и гремит Атлантический океан. «Мне бы, братцы, к Сахаре подобраться. Развернись и плюнь — пароход внизу. Хочу топлю, хочу везу. Выходи сухой — сварю ухой. Людей не надо нам — малы к обеду. Не трону. ладно. пускай едут. » Волны будоражить мастера: детство выплеснут; другому — голос милой. Ну, а мне б опять знамена простирать! Вон — пошло, затарахтело, загромило! И снова вода присмирела сквозная, и нет никаких сомнений ни в ком. И вдруг, откуда-то — черт его знает!— встает из глубин воднячий Ревком. И гвардия капель — воды партизаны — взбираются ввысь с океанского рва, до неба метнутся и падают заново, порфиру пены в клочки изодрав. И снова спаялись воды в одно, волне повелев разбурлиться вождем. И прет волнища с-под тучи на дно — приказы и лозунги сыплет дождем. И волны клянутся всеводному Цику оружие бурь до победы не класть. И вот победили — экватору в циркуль Советов-капель бескрайняя власть. Последних волн небольшие митинги шумят о чем-то в возвышенном стиле. И вот океан улыбнулся умытенький и замер на время в покое и в штиле. Смотрю за перила. Старайтесь, приятели! Под трапом, нависшим ажурным мостком, при океанском предприятии потеет над чем-то волновий местком. И под водой деловито и тихо дворцом растет кораллов плетенка, чтоб легше жилось трудовой китихе с рабочим китом и дошкольным китенком. Уже и луну положили дорожкой. Хоть прямо на пузе, как по суху, лазь. Но враг не сунется — в небо сторожко глядит, не сморгнув, Атлантический глаз. То стынешь в блеске лунного лака, то стонешь, облитый пеною ран. Смотрю, смотрю — и всегда одинаков, любим, близок мне океан. Вовек твой грохот удержит ухо. В глаза тебя опрокинуть рад. По шири, по делу, по крови, по духу — моей революции старший брат.

Добавить в избранное

Оцените, пожалуйста, это стихотворение.
Помогите другим читателям найти лучшие произведения.

Атлантический океан

Аудио стихотворение "Атлантический океан" Владимир Маяковский написал 2 июля 1925 года.
В 1925 - 1926 годах Владимир Маяковский побывал в Латвии, Польше, Чехословакии, Германии, Франции. Летом 1925 года во время пребывания в Париже Маяковский получил визу в Мексику, с которой у СССР только что были установлены дипломатические отношения. Пароход, на котором отплывал Маяковский из испанского порта Ла-Корунья, удалялся от берега и "Европа скрылась, мелчась. " Прожив некоторое время в Мексике, поэт получил визу в США, где за три месяца посетил ряд крупнейших городов. Несмотря на относительно краткие сроки своих заграничных поездок, Маяковский умел извлекать из них богатый материал познания жизни.
Среди произведений "американского цикла" (1925 - 1926 годы) очень характерно для художественного стиля Маяковского стихотворение "Атлантический океан". Образ океана вырастает из отношения поэта Октябрьской революции к этому необыкновенному феномену природы. "Любим, близок мне океан. По шири, по делу, по крови, по духу - моей революции старший брат". Под этим углом зрения всматривается поэт в стихию природы, очеловечивая ее. Океан у Маяковского - живое существо с характером солдата или мастерового: "то работяга, то в стельку пьян". Он грозен в гневе и страшен во хмелю, но отходчив и милостив. Этот добрый и своенравный великан хочет быть полезным людям, мечтает об обводнении голодных степей и пустынь: "Мне бы, братцы, к Сахаре подобраться!" Предлагаем слушать онлайн или скачать аудио стихотворение Владимира Маяковского "Атлантический океан".

Атлантический океан
Стихотворение Владимира Маяковского

Картинка Анализ стихотворения Маяковского Атлантический океан № 3

огромные, как года. Надо мною птицы, подо мною рыбы, а кругом — вода. Недели грудью своей атлетической — то работяга, то в стельку пьян — вздыхает и гремит Атлантический океан. «Мне бы, братцы, к Сахаре подобраться. Развернись и плюнь — пароход внизу. Хочу топлю, хочу везу. Выходи сухой — сварю ухой. Людей не надо нам — малы к обеду. Не трону. ладно. пускай едут. » Волны будоражить мастера. детство выплеснут; другому — голос милой. Ну, а мне б опять знамена простирать! Вон — пошло. затарахте ло, загромило! И снова вода присмирела сквозная, и нет никаких сомнений ни в ком. И вдруг, откуда-то — черт его знает!— встает из глубин воднячий Ревком. И гвардия капель — воды партизаны — взбираются ввысь с океанского рва, до неба метнутся и падают заново, порфиру пены в клочки изодрав. И снова спаялись во ды в одно, волне повелев разбурлиться вождем. И прет волнища с-под тучи на дно — приказы и лозунги сыплет дождем. И волны клянутся всеводному Цику оружие бурь до победы не класть. И вот победили — экватору в циркуль Советов-капель бескрайняя власть. Последних волн небольшие митинги шумят о чем-то в возвышенном стиле. И вот океан улыбнулся умытенький и замер на время в покое и в штиле. Смотрю за перила. Старайтесь, приятели! Под трапом, нависшим ажурным мостком, при океанском предприятии потеет над чем-то волновий местком. И под водой деловито и тихо дворцом растет кораллов плетенка, чтоб легше жилось трудовой китихе с рабочим китом и дошкольным китенком. Уже и луну положили дорожкой. Хоть прямо на пузе, как по суху, лазь. Но враг не сунется — в небо сторожко глядит, не сморгнув, Атлантический глаз. То стынешь в блеске лунного лака, то стонешь, облитый пеною ран. Смотрю, смотрю — и всегда одинаков, любим, близок мне океан. Вовек твой грохот удержит ухо. В глаза тебя опрокинуть рад. По шири, по делу, по крови, по духу — моей революции старший брат.

Владимир Маяковский.
Навек любовью ранен.
Москва: Эксмо-Пресс, 1998.

Другие стихи Владимира Маяковского

Владимир Маяковский — Испанский камень слепят, и бел ( Атлантический океан )

Картинка Анализ стихотворения Маяковского Атлантический океан № 4

Atlantichesky okean

Ispansky kamen slepyat, i bel,
a steny — zubyami pil.
Parokhod do dvenadtsati ugol yel
i presnuyu vodu pil.
Povel parokhod okovannym nosom
i v chas,
sopya, vobral yakorya i ponessya.
Yevropa skrylas, melchas.
Begut po bortam vodyanye glyby,
ogromnye, kak goda.
Nado mnoyu ptitsy, podo mnoyu ryby,
a krugom — voda.
Nedeli grudyu svoyey atleticheskoy —
to rabotyaga, to v stelku pyan —
vzdykhayet i gremit Atlantichesky
okean.
«Mne by, brattsy,
k Sakhare podobratsya.
Razvernis i plyun —
parokhod vnizu.
Khochu toplyu,
khochu vezu.
Vykhodi sukhoy —
svaryu ukhoy.
Lyudey ne nado nam —
maly k obedu.
Ne tronu. ladno.
puskay yedut. »
Volny budorazhit mastera:
detstvo vyplesnut; drugomu — golos miloy.
Nu, a mne b opyat znamena prostirat!
Von — poshlo, zatarakhtelo, zagromilo!
I snova voda prismirela skvoznaya,
i net nikakikh somneny ni v kom.
I vdrug, otkuda-to — chert yego znayet —
vstayet iz glubin vodnyachy Revkom.
I gvardia kapel — vody partizany —
vzbirayutsya vvys s okeanskogo rva,
do neba metnutsya i padayut zanovo,
porfiru peny v klochki izodrav.
I snova spayalis vody v odno,
volne povelev razburlitsya vozhdem.
I pret volnishcha s pod tuchi na dno —
prikazy i lozungi syplet dozhdem.
I volny klyanutsya vsevodnomu Tsiku
oruzhiye bur do pobedy ne klast.
I vot pobedili — ekvatoru v tsirkul
Sovetov-kapel beskraynyaya vlast.
Poslednikh voln nebolshiye mitingi
shumyat o chem-to v vozvyshennom stile.
I vot okean ulybnulsya umytenky
i zamer na vremya v pokoye i v shtile.
Smotryu za perila. Staraytes, priateli
Pod trapom, navisshim azhurnym mostkom,
pri okeanskom predpriatii
poteyet nad chem-to volnovy mestkom.
I pod vodoy delovito i tikho
dvortsom rastet korallov pletenka,
chtob legshe zhilos trudovoy kitikhe
s rabochim kitom i doshkolnym kitenkom.
Uzhe i lunu polozhili dorozhkoy.
Khot pryamo na puze, kak po sukhu, laz.
No vrag ne sunetsya — v nebo storozhko
glyadit, ne smorgnuv, Atlantichesky glaz.
To stynesh v bleske lunnogo laka,
to stonesh, oblity penoyu ran.
Smotryu, smotryu — i vsegda odinakov,
lyubim, blizok mne okean.
Vovek tvoy grokhot uderzhit ukho.
V glaza tebya oprokinut rad.
Po shiri, po delu, po krovi, po dukhu —
moyey revolyutsii starshy brat.

Fnkfynbxtcrbq jrtfy

Bcgfycrbq rfvtym cktgzn, b ,tk,
f cntys — pe,mzvb gbk/
Gfhj[jl lj ldtyflwfnb eujkm tk
b ghtcye/ djle gbk/
Gjdtk gfhj[jl jrjdfyysv yjcjv
b d xfc,
cjgz, dj,hfk zrjhz b gjytccz/
Tdhjgf crhskfcm, vtkmxfcm/
,tuen gj ,jhnfv djlzyst uks,s,
juhjvyst, rfr ujlf/
Yflj vyj/ gnbws, gjlj vyj/ hs,s,
f rheujv — djlf/
Ytltkb uhelm/ cdjtq fnktnbxtcrjq —
nj hf,jnzuf, nj d cntkmre gmzy —
dpls[ftn b uhtvbn Fnkfynbxtcrbq
jrtfy/
«Vyt ,s. hfnws,
r Cf[fht gjlj,hfnmcz///
Hfpdthybcm b gk/ym —
gfhj[jl dybpe/
[jxe njgk/,
[jxe dtpe/
Ds[jlb ce[jq —
cdfh/ e[jq/
K/ltq yt yflj yfv —
vfks r j,tle/
Yt nhjye/// kflyj///
gecrfq tlen///»
Djkys ,eljhf;bnm vfcnthf:
ltncndj dsgktcyen; lheujve — ujkjc vbkjq/
Ye, f vyt. jgznm pyfvtyf ghjcnbhfnm!
Djy — gjikj, pfnfhf[ntkj, pfuhjvbkj!
B cyjdf djlf ghbcvbhtkf crdjpyfz,
b ytn ybrfrb[ cjvytybq yb d rjv/
B dlheu, jnrelf-nj — xthn tuj pyftn —
dcnftn bp uke,by djlyzxbq Htdrjv/
B udfhlbz rfgtkm — djls gfhnbpfys —
dp,bhf/ncz ddscm c jrtfycrjuj hdf,
lj yt,f vtnyencz b gflf/n pfyjdj,
gjhabhe gtys d rkjxrb bpjlhfd/
B cyjdf cgfzkbcm djls d jlyj,
djkyt gjdtktd hfp,ehkbnmcz dj;ltv/
B ghtn djkybof c gjl nexb yf lyj —
ghbrfps b kjpeyub csgktn lj;ltv/
B djkys rkzyencz dctdjlyjve Wbre
jhe;bt ,ehm lj gj,tls yt rkfcnm/
B djn gj,tlbkb — rdfnjhe d wbhrekm
Cjdtnjd-rfgtkm ,tcrhfqyzz dkfcnm/
Gjcktlyb[ djky yt,jkmibt vbnbyub
ievzn j xtv-nj d djpdsityyjv cnbkt/
B djn jrtfy eks,yekcz evsntymrbq
b pfvth yf dhtvz d gjrjt b d inbkt/
Cvjnh/ pf gthbkf/ Cnfhfqntcm, ghbzntkb
Gjl nhfgjv, yfdbcibv f;ehysv vjcnrjv,
ghb jrtfycrjv ghtlghbznbb
gjnttn yfl xtv-nj djkyjdbq vtcnrjv/
B gjl djljq ltkjdbnj b nb[j
ldjhwjv hfcntn rjhfkkjd gktntyrf,
xnj, ktuit ;bkjcm nheljdjq rbnb[t
c hf,jxbv rbnjv b ljirjkmysv rbntyrjv/
E;t b keye gjkj;bkb ljhj;rjq/
[jnm ghzvj yf gept, rfr gj ce[e, kfpm/
Yj dhfu yt ceytncz — d yt,j cnjhj;rj
ukzlbn, yt cvjhuyed, Fnkfynbxtcrbq ukfp/
Nj cnsytim d ,ktcrt keyyjuj kfrf,
nj cnjytim, j,kbnsq gtyj/ hfy/
Cvjnh/, cvjnh/ — b dctulf jlbyfrjd,
k/,bv. kbpjr vyt jrtfy/
Djdtr ndjq uhj[jn elth;bn e[j/
D ukfpf nt,z jghjrbyenm hfl/
Gj ibhb, gj ltke, gj rhjdb, gj le[e —
vjtq htdjk/wbb cnfhibq ,hfn/

Поэт и революция в лирике Маяковского

20 августа 2009

Владимир Владимирович Маяковский был создателем нового типа лирики, необычайно раздвинувшей свои границы, вышедшей на широкий простор политической и социальной действительности. Подобные «прорывы» совершались, конечно, лирикой и в прежние времена, но никогда — в таком масштабе. Определяющая черта лирики Маяковского — личное восприятие явлений общественного характера. Он сознательно совершал революцию в поэзии, противопоставляя создаваемую им лирику традиционной и демонстративно подчеркивая, что для него именно такая, социально значимая, лирика — выражение самых интимных, самых личных чувств и переживаний. Возьмем, к примеру, стихотворение «Атлантический океан», в котором Маяковский обращается как будто к одной из традиционных поэтических тем — теме природы. Секрет оригинальности и самобытности этого стихотворения в том, что образные средства для поэтизации океана поэт черпает из сферы, наиболее для него близкой и значимой, — мира революции. Рождение образа революции из глубин океанской стихии в стихотворении не случайно, оно «объяснено» самим поэтом, обнажившим его внутренний «механизм»:

Волны
будоражить мастера:
детство выплеснут;
другому —
голос милой.
Ну, а мне б
опять
знамена простирать!
Вон —
пошло,
застарело,
загромило!

Величие водной стихии, ее гипнотическая завораживающая мощь пробуждают в человеке самые интимные переживания, душа полнится тем, что ей наиболее дорого и близко. Для Маяковского это не умиляющие воспоминания детства, не любовные мечтания — это святая святых его сердца — Революция. И сказано о ней так («Ну, а мне б опять знамена простирать…»), что в вольном ритме строки (особенно остро ощущающемся после информационно-будничных первых двух строк) и в ее торжественно-праздничной лексике читается большое и волнующее романтическое чувство, по своему напору равное океанскому валу. Недаром в следующей строке: «Вон — пошло, затарахтело, загромило», — рисующей океанскую мощь и ширь, уже угадывается образ революции. «Дать бы революции такие же названия, как любимым в первый день дают!» — восклицает Маяковский. Эти слова — символ, образное выражение того внутреннего, неповторимо индивидуального преломления, которому подвергалась в его поэзии социальнополитическая тематика, вылившаяся в интимную лирику высокого накала. В этой строке нельзя не ощутить вызова традиционным представлениям о лирике как жанре преимущественно любовном. Вопреки этим представлениям поэт утверждает лирику своего страдающего сердца, для которого самым важным и близким является то, что значимо для всего народа. Эту новую ипостась прекрасного — сферу активной политической борьбы, общественных интересов — поэт намеренно противопоставляет также и другой традиционной лирической теме — теме природы.

Чье сердце
октябрьскими бурями вымыто,
тому ни закат,
ни моря революции,
тому ничего,
ни красот,
ни климатов
не надо —
кроме тебя,
Революция!

В этих стихах вызов лирике, воспевающей природу, звучит открыто, явно. Но иногда Маяковский не вступает в открытую полемику, а, перенеся ее вглубь произведения, пронизывает ею внутреннюю его структуру, строит стихотворение как бы на негативном звучании метафор, обычно сопровождающих пейзажную лирику. В этом случае рождается нечто похожее на поэтическую декларацию:

Поэтом не быть мне бы,
если б
не это пел —
в звездах пятиконечных небо
безмерного свода РКП.

Утверждая право поэта на творческое освоение сферы социальной жизни, Маяковский не случайно использует здесь образы неба и звезд. Он привлекает их для того, чтобы тут же перечеркнуть, дискредитировать эти традиционные атрибуты лирики, противопоставив им иное «небо» и иные «звезды». Лирика Маяковского послеоктябрьского периода — своеобразная энциклопедия тринадцати героических лет жизни страны. Ничто не ускользало от внимания поэта, все вызывало его страстный, заинтересованный и горячий отклик. Все, чем бурлила жизнь двадцатых годов, пропитало собой «слова-бичи» и «нежность слов» поэта, художественно преломилось в его творчестве, сделав его своеобразной лирико-героической летописью революции.

Конечно же, лирика Маяковского не была неизменной. Она прошла сложный путь, отражая в себе идейно-художественную эволюцию поэта, развитие его творческого метода и стиля. И естественно, вместе с поэтом этот тернистый путь прошел и лирический герой. Он становится героем эпохи. Он совершает революцию, защищает ее в огненной буре гражданской войны. Он, как и сам поэт, хочет, чтобы «в дебатах потел Госплан. давая задания на год»; он — пламенный патриот и великий интернационалист; он беззаветно трудится, в холод и зной, воздвигает в далеких, необжитых краях завод-гигант, способный «в сотни солнц мартенами воспламенить Сибирь», строит город-сад будущего…

Обновление, возрождение души человека, души народа поэт связывает с обновлением мира, революционным его переустройством. Именно поэт с предельной обнаженностью души и сердца, поэт, с юных лет открыто связавший свою судьбу с передовыми революционными идеями века, страстно мечтавший «делать социалистическое искусство», бескомпромиссно отвергавший мир буржуазного стяжательства и беззакония, где все покупается и продается, — только такой поэт мог сказать в дни крушения старого и рождения нового мира: «Моя революция».