• Анализ стихотворений
• Лермонтов
• 11 дня

Анализ стихотворения Лермонтова 11 дня



1831-го июня 11 дня (Моя душа, я помню. )
Стихотворение Михаила Лермонтова

1 Моя душа, я помню, с детских лет Чудесного искала. Я любил Все обольщенья света, но не свет, В котором я минутами лишь жил; И те мгновенья были мук полны, И населял таинственные сны Я этими мгновеньями. Но сон, Как мир, не мог быть ими омрачен. 2 Как часто силой мысли в краткий час Я жил века и жизнию иной, И о земле позабывал. Не раз, Встревоженный печальною мечтой, Я плакал; но все образы мои, Предметы мнимой злобы иль любви, Не походили на существ земных.

О нет! всё было ад иль небо в них. 3 Холодной буквой трудно объяснить Боренье дум. Нет звуков у людей Довольно сильных, чтоб изобразить Желание блаженства. Пыл страстей Возвышенных я чувствую, но слов Не нахожу и в этот миг готов Пожертвовать собой, чтоб как-нибудь Хоть тень их перелить в другую грудь. 4 Известность, слава, что они?— а есть У них над мною власть; и мне они Велят себе на жертву всё принесть, И я влачу мучительные дни Без цели, оклеветан, одинок; Но верю им!— неведомый пророк Мне обещал бессмертье, и, живой, Я смерти отдал всё, что дар земной. 5 Но для небесного могилы нет. Когда я буду прах, мои мечты, Хоть не поймет их, удивленный свет Благословит; и ты, мой ангел, ты Со мною не умрешь: моя любовь Тебя отдаст бессмертной жизни вновь; С моим названьем станут повторять Твое: на что им мертвых разлучать? 6 К погибшим люди справедливы; сын Боготворит, что проклинал отец. Чтоб в этом убедиться, до седин Дожить не нужно. Есть всему конец; Немного долголетней человек Цветка; в сравненье с вечностью их век Равно ничтожен. Пережить одна Душа лишь колыбель свою должна. 7 Так и ее созданья. Иногда, На берегу реки, один, забыт, Я наблюдал, как быстрая вода Синея, гнется в волны, как шипит Над ними пена белой полосой; И я глядел, и мыслию иной Я не был занят, и пустынный шум Рассеивал толпу глубоких дум. 8 Тут был я счастлив. О, когда б я мог Забыть, что незабвенно! женский взор! Причину стольких слез, безумств, тревог! Другой владеет ею с давных пор, И я другую с нежностью люблю, Хочу любить,— и небеса молю О новых муках; но в груди моей Всё жив печальный призрак прежних дней. 9 Никто не дорожит мной на земле, И сам себе я в тягость, как другим; Тоска блуждает на моем челе. Я холоден и горд; и даже злым Толпе кажуся; но ужель она Проникнуть дерзко в сердце мне должна? Зачем ей знать, что в нем заключено? Огонь иль сумрак там — ей всё равно. 10 Темна проходит туча в небесах, И в ней таится пламень роковой; Он, вырываясь, обращает в прах Всё, что ни встретит. С дивной быстротой Блеснет, и снова в облаке укрыт; И кто его источник объяснит, И кто заглянет в недра облаков? Зачем? они исчезнут без следов. 11 Грядущее тревожит грудь мою. Как жизнь я кончу, где душа моя Блуждать осуждена, в каком краю Любезные предметы встречу я? Но кто меня любил, кто голос мой Услышит и узнает? И с тоской Я вижу, что любить, как я,— порок, И вижу, я слабей любить не мог. 12 Не верят в мире многие любви И тем счастливы; для иных она Желанье, порожденное в крови, Расстройство мозга иль виденье сна. Я не могу любовь определить, Но это страсть сильнейшая!— любить Необходимость мне; и я любил Всем напряжением душевных сил. 13 И отучить не мог меня обман; Пустое сердце ныло без страстей, И в глубине моих сердечных ран Жила любовь, богиня юных дней; Так в трещине развалин иногда Береза вырастает молода И зелена, и взоры веселит, И украшает сумрачный гранит. 14 И о судьбе ее чужой пришлец Жалеет. Беззащитно предана Порыву бурь и зною, наконец Увянет преждевременно она; Но с корнем не исторгнет никогда Мою березу вихрь: она тверда; Так лишь в разбитом сердце может страсть Иметь неограниченную власть. 15 Под ношей бытия не устает И не хладеет гордая душа; Судьба ее так скоро не убьет, А лишь взбунтует; мщением дыша Против непобедимой, много зла Она свершить готова, хоть могла Составить счастье тысячи людей: С такой душой ты бог или злодей. 16 Как нравились всегда пустыни мне. Люблю я ветер меж нагих холмов, И коршуна в небесной вышине, И на равнине тени облаков. Ярма не знает резвый здесь табун, И кровожадный тешится летун Под синевой, и облако степей Свободней как-то мчится и светлей. 17 И мысль о вечности, как великан, Ум человека поражает вдруг, Когда степей безбрежный океан Синеет пред глазами; каждый звук Гармонии вселенной, каждый час Страданья или радости для нас Становится понятен, и себе Отчет мы можем дать в своей судьбе. 18 Кто посещал вершины диких гор В тот свежий час, когда садится день, На западе светило видит взор И на востоке близкой ночи тень, Внизу туман, уступы и кусты, Кругом всё горы чудной высоты, Как после бури облака, стоят, И странные верхи в лучах горят. 19 И сердце полно, полно прежних лет, И сильно бьется; пылкая мечта Приводит в жизнь минувшего скелет, И в нем почти всё та же красота. Так любим мы глядеть на свой портрет, Хоть с нами в нем уж сходства больше нет, Хоть на холсте хранится блеск очей, Погаснувших от время и страстей. 20 Что на земле прекрасней пирамид Природы, этих гордых снежных гор? Не переменит их надменный вид Ничто: ни слава царств, ни их позор; О ребра их дробятся темных туч Толпы, и молний обвивает луч Вершины скал; ничто не вредно им. Кто близ небес, тот не сражен земным. 21 Печален степи вид, где без препон, Волнуя лишь серебряный ковыль, Скитается летучий аквилон И пред собой свободно гонит пыль; И где кругом, как зорко ни смотри, Встречает взгляд березы две иль три, Которые под синеватой мглой Чернеют вечером в дали пустой. 22 Так жизнь скучна, когда боренья нет. В минувшее проникнув, различить В ней мало дел мы можем, в цвете лет Она души не будет веселить. Мне нужно действовать, я каждый день Бессмертным сделать бы желал, как тень Великого героя, и понять Я не могу, что значит отдыхать. 23 Всегда кипит и зреет что-нибудь В моем уме. Желанье и тоска Тревожат беспрестанно эту грудь. Но что ж? Мне жизнь всё как-то коротка И всё боюсь, что не успею я Свершить чего-то!— Жажда бытия Во мне сильней страданий роковых, Хотя я презираю жизнь других. 24 Есть время — леденеет быстрый ум; Есть сумерки души, когда предмет Желаний мрачен: усыпленье дум; Меж радостью и горем полусвет; Душа сама собою стеснена, Жизнь ненавистна, но и смерть страшна, Находишь корень мук в себе самом, И небо обвинить нельзя ни в чем. 25 Я к состоянью этому привык, Но ясно выразить его б не мог Ни ангельский, ни демонский язык: Они таких не ведают тревог, В одном всё чисто, а в другом всё зло. Лишь в человеке встретиться могло Священное с порочным. Все его Мученья происходят оттого. 26 Никто не получал, чего хотел И что любил, и если даже тот, Кому счастливый небом дан удел, В уме своем минувшее пройдет, Увидит он, что мог счастливей быть, Когда бы не умела отравить Судьба его надежды. Но волна Ко брегу возвратиться не сильна. 27 Когда, гонима бурей роковой, Шипит и мчится с пеною своей, Она всё помнит тот залив родной, Где пенилась в приютах камышей, И, может быть, она опять придет В другой залив, но там уж не найдет Себе покоя: кто в морях блуждал, Тот не заснет в тени прибрежных скал. 28 Я предузнал мой жребий, мой конец, И грусти ранняя на мне печать; И как я мучусь, знает лишь творец; Но равнодушный мир не должен знать. И не забыт умру я. Смерть моя Ужасна будет; чуждые края Ей удивятся, а в родной стране Все проклянут и память обо мне. 29 Все. Нет, не все: созданье есть одно, Способное любить — хоть не меня; До этих пор не верит мне оно, Однако сердце, полное огня, Не увлечется мненьем, и мое Пророчество припомнит ум ее, И взор, теперь веселый и живой, Напрасной отуманится слезой. 30 Кровавая меня могила ждет, Могила без молитв и без креста, На диком берегу ревущих вод И под туманным небом; пустота Кругом. Лишь чужестранец молодой, Невольным сожаленьем, и молвой, И любопытством приведен сюда, Сидеть на камне станет иногда 31 И скажет: отчего не понял свет Великого, и как он не нашел Себе друзей, и как любви привет К нему надежду снова не привел? Он был ее достоин. И печаль Его встревожит, он посмотрит вдаль, Увидит облака с лазурью волн, И белый парус, и бегучий челн, 32 И мой курган!— любимые мечты Мои подобны этим. Сладость есть Во всем, что не сбылось,— есть красоты В таких картинах; только перенесть Их на бумагу трудно: мысль сильна, Когда размером слов не стеснена, Когда свободна, как игра детей, Как арфы звук в молчании ночей!

М.Ю.Лермонтов. Собрание сочинений в 4-х т.
Библиотека отечественной классики.
Москва: Правда, 1969.

Другие стихи Михаила Лермонтова

"1831-го июня 11 дня" это:

"1831-го июня 11 дня" «1831-го ИЮНЯ 11 ДНЯ». программное для юношеской лирики Л. стихотворение, суммирующее целый ряд ее осн. философско-романтич. мотивов. Форме непосредств. размышления «байронического героя» придан характер дневниковой записи (см. Дневник ). Жанр стих. и его строфич. композиция восходят, как указал Б. Эйхенбаум, к «Посланию Августе» («Epistle to Augusta») Дж. Байрона; каждая строфа из восьми стихов, строго чередующихся в порядке ababccdd (рифмовка у Байрона — abababcc). Строфы 1, 2, 5 (с небольшими изменениями) вошли в драму «Странный человек» (1831); намеченный в последней строфе «отрывка» мотив неразделенной любви отражает, как и вся драма, сложившиеся отношения с Н. Ф. Ивановой (см. Ивановский цикл ); оценка этих строф одним из героев драмы (Снегиным) свидетельствует о важности "отрывка" для Л. ("Он это писал в гениальную минуту"). В стих. также повторяются, варьируясь, стихи из ранее написанной поэмы "Джюлио", 1830 (ср. строфы 22, 24, 25); др. стихи вошли в созданную позднее поэму "Литвинка", 1832 (ср. строфы 13, 14, 17, 24), что отражает ранний и устойчивый интерес Л. к одной из центр. проблем романтизма — самопознанию. Напряженная рефлексия, развернутая в стих. связана также с жаждой личного усовершенствования и с погружением в филос. анализ душевной жизни, к к-рому рус. мысль (Н. В. Станкевич, В. Г. Белинский, А. И. Герцен, М. А. Бакунин) обратилась в нач. 30-х гг. В стих. запечатлелись занятия Л. философией и филос. споры в среде студенч. молодежи "о боге, о вселенной. ", вызванные, в частности, изучением Ф. Шеллинга (см. работы Н. Бродского, Б. Эйхенбаума). Однако в нем нет строгой филос. концепции. Филос. анализу подвергается процесс внутр. жизни героя, в к-рой важнейшее место отведено восприятию и осмыслению мира в аспекте трех высших романтич. ценностей — иск-ва, любви, религии, составляющих для романтика подлинную реальность человеческого бытия. Элегич. и гражд. поэтич. формулы сочетаются с нравств. афоризмами и сентенциями, с филос. тезами (что приводит к заметной «прозаизации» стиля). Мечтатель-герой поставлен перед лицом вечности («И мысль о вечности, как великан, / Ум человека поражает вдруг. »), и это побуждает его к откровенному «отчету» «в своей судьбе». Попытка непосредственно воспроизвести процесс самопознания, рождения филос. мысли, начинающейся детскими впечатлениями, проходящей проверку ума и завершающейся возвращением к «любимым», но уже обогащенным мечтам, составила основу идейно-эмоц. содержания стих. и обусловила его структуру. В борьбе наивного чувства с трезвой скептич. мыслью возникает некое обобщенное, согретое личной эмоцией и смягченное ею тревожное и горькое знание. Стремление передать «самый процесс мысли, рождающейся в борьбе» (Эйхенбаум), определило свободную форму стих. непроизвольность самовыражения (будто импровизация), к-рые подчеркнуто контрастны интеллектуальному содержанию лирич. высказывания. При этом задача выражения набегающих противоречивых мыслей осознается как труднейшая проблема творчества и предстает борьбой между живой, трепетной мыслью и «омертвляющим» словом, что типично для романтиков (ср. у Ф. И. Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь» — стих. «Silentium!» или у А. А. Фета стих. «Поделись живыми снами» и «Как беден наш язык!»); «боренье дум» передается не только прямо, но и косвенно — через условные пейзажные описания, к-рые, становясь эквивалентами настроений поэта, замещают их (туча с молнией, береза на развалинах, закат в горах, степной простор или степная пустыня и др.). Однако у Л. трудность в передаче «боренья дум» имеет и др. причину: юный поэт еще не справляется с формой выражения потока мыслей и чувств, они не развиваются, а нанизываются (вследствие чего возникает описательность в ущерб обобщенности). Несмотря на извилистый и противоречивый ход размышления, в стих. сохраняется известная эмоционально-логич. последовательность. Романтич. антитезы небесного и земного, «ангельского» и «демонического», «священного» и «порочного» мыслятся извечно существующими, но их смешенье в человеке («Лишь в человеке встретиться могло / Священное с порочным») вносит смятенье и трагизм в его душу. Контрастно обозначая сущность психол. состояния, Л. через антитезы развертывает переплетение разящих противоречий, их спаянность и сопряженность. Ни одно из переживаний героя не выступает в «чистом» виде, каждая мысль и каждое чувство в процессе размышления поворачивается разными сторонами, приобретая то положительный, то отрицат. смысл. Поэтому он склонен возложить вину на самого себя («Находишь корень мук в себе самом»), а не на небесное предопределение («И небо обвинить нельзя ни в чем»). Вследствие этого «сумерки души» (т.е. смутное состояние души, обусловленное неочевидностью постоянно ускользающей истины и неотчетливостью причин душевного неблагополучия) становятся важным лирич. переживанием, окрашивающим все размышление. Однако рядом с такой позицией существует другая, не отменяемая в ходе раздумий: глубинной подосновой философич. прений выступает также моральная неудовлетворенность обществом, «светом», миром. В результате герой бьется в тисках противоречий, не в силах их разрешить: то он готов принять «небесные» законы («Кто близ небес, тот не сражен земным»), то устремляется в мир земных страстей (см. Земля и небо в ст. Мотивы); то благословляет свое одиночество (см. в ст. Мотивы), то ищет контакта и понимания среди людей; то равнодушен и презрителен к славе, то жаждет ее; то испытывает потребность в гражд. деятельности и героич. подвиге (см. Действие и подвиг в ст. Мотивы), то сознает их роковую бессмысленность; то бешено гоняется за жизнью (". жажда бытия / Во мне сильней страданий роковых"), то отвергает ее ("Жизнь ненавистна. "); то сопротивляется наплывающему мраку, то погружается в него. Так, мысль о бессмертии, постоянно подвергаясь сомнению, обрастает аргументами и контраргументами, иллюстрируется параллельными и контрастными картинами природы, доводами, почерпнутыми из книжных представлений и отстоявшегося жизненного опыта ("К погибшим люди справедливы. "), чтобы тут же их опровергнуть. Бессмертие герой готов обрести ценой ужасного поступка, совершаемого как вызов избранной — "великой" — и мученической натуры "равнодушному миру". Он живет сознанием своей внутр. значительности, испытывая острое желание запечатлеть свое пребывание на земле, но надежда на ответный отклик судьбы и людей очень слаба. Желание бессмертия сосуществует в душе героя с жаждой любви (ср. концовку стих. "Выхожу один я на дорогу", 1841), имеющей над его сердцем "неограниченную власть", несмотря на ее муки, "сердечные раны" и "обманы": и осуждение "родной страны" за кровавый поступок почти уравновешивается одной слезой возлюбленной; и вопрос о бытии надмирном включает острую тревогу: узнает ли? услышит ли там "мой голос" тот, "кто меня любил?" (см. Любовь в ст. Мотивы). В мечты, надежды, сладостные мгновенья и героич. порывы героя, однако, властно вторгаются и др. переживания: героя охватывает чувство внутр. пустоты, и личный удел выступает блужданием по морю жизни; герой не в силах найти ни умиротворения, ни деятельности. Высокие страсти оказались осмеянными, великие деяния обернулись равновеликим по масштабу грандиозным бунтом, ожидаемая благодарная память человечества — «кровавой могилой», «без молитв и без креста», личная значительность — глухой «тоской», неприятие «толпы» — судом над собой. Чем больше выдвинуто аргументов в пользу избранничества и бессмертия, тем они менее состоятельны. Недаром постепенно из плана личного они переключаются в план внеличный, отчуждаясь от героя и в конце концов связываясь с образом «чужестранца молодого». Неразрешимость противоречий в настоящем снимается темой будущего. Судьба героя воспринимается за пределами жизни пламенного мечтателя, и ее оценка передоверена «чужестранцу молодому», сожалеющему о печальной участи «великого». Раздумья «чужестранца» подтверждают надежды героя на бессмертие и, соотнесенные с сиюминутными его переживаниями («И мой курган! — любимые мечты / Мои подобны этим»), позволяют Л. слить настоящее и будущее в заключительной строфе и закончить стихотворение на высокой ноте: «Сладость есть во всем, что не сбылось». Душевные переживания и терзающие поэта думы образуют устойчивый круг тем и мотивов, к-рые будут развиты в дальнейшей лирике. Возложив на себя тяжкую ношу разочарования и одиночества, Л. через самопознание сумел подняться над ними и опоэтизировал интеллектуальную героику личности. С этой т.з. стихотворение можно считать программным для лирики Л. в целом: в нем обозначился новый по сравнению с предшествующей поэтич. эпохой синтез психол. и гражд. мотивов, прошедших сквозь фильтр филос. мысли и обретших форму филос. монолога, где интеллектуальное содержание неотделимо от личностного типа лирич. высказывания. В последующей лирике Л. такая форма станет художественно отточенной и совершенной. Стих. иллюстрировал А. А. Гурьев. Автограф неизв. Авторизов. копия — ИРЛИ, тетр. XX. Впервые — Соч. под ред. Дудышкина, т. 2, 1860, с. 105—15, с пропусками и искажениями. Датируется по названию стих.

Лит. Эйхенбаум (3), с. 40, 61, 62; Эйхенбаум (12), с. 48—49, 56—57, 61—62; Кирпотин (3), с. 186; Гинзбург (1), с. 64—65, 107—08; ее же. Пушкин и лирич. герой рус. романтизма, в кн. Пушкин. Иссл. и материалы, т. 4, М. — Л. 1962, с. 145—46; Бродский (4); Нольман. с. 478—79; Архипов. с. 142—53; Журавлева (6), с. 11—13; Пейсахович (1), с. 472—73; Удодов (2), с. 64, 105, 177, 302, 534; Коровин (4), с. 39—41.

В. И. Коровин Лермонтовская энциклопедия / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); Науч.-ред. совет изд-ва "Сов. Энцикл."; Гл. ред. Мануйлов В. А. Редкол. Андроников И. Л. Базанов В. Г. Бушмин А. С. Вацуро В. Э. Жданов В. В. Храпченко М. Б. — М. Сов. Энцикл. 1981

Смотреть что такое 1831-го июня 11 дня в других словарях:

Мотивы поэзии Лермонтова — МОТИВЫ поэзии Лермонтова. Мотив устойчивый смысловой элемент лит. текста, повторяющийся в пределах ряда фольклорных (где мотив означает минимальную единицу сюжетосложения) и лит. худож. произв. Мотив м. б. рассмотрен в контексте всего творчества… … Лермонтовская энциклопедия

Этический идеал Лермонтова — ЭТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ Лермонтова, воплощенное в его творчестве представление о совершенной личности, неразрывно связанное в сознании поэта с представлением о совершенном мироустройстве в целом. Для понимания лермонт. творчества Э. и. особенно важен:… … Лермонтовская энциклопедия

Музыка и Лермонтов — МУЗЫКА и Лермонтов. Музыка в жизни и творчестве Л. Первыми муз. впечатлениями Л. обязан матери. В 1830 он писал: «Когда я был трех лет, то была песня, от которой я плакал; ее не могу теперь вспомнить, но уверен, что если б услыхал ее, она бы… … Лермонтовская энциклопедия

Дневник — ДНЕВНИК, литературно бытовой жанр, широко использованный Л. в стихах и прозе. Внедрение формы Д. в лит ру осуществляется Л. с разной степенью интенсивности на протяжении всего творч. пути. Д. предполагает записывание кем либо существенных событий … Лермонтовская энциклопедия

Стихосложение Лермонтова — СТИХОСЛОЖЕНИЕ Лермонтова. Стиховая речь Л. как особый вид поэтич. речи характеризуется чрезвычайным разнообразием выразит. средств: обилием метрич. и строфич. форм, свободой ритмич. вариаций, богатством мелодич. интонаций, изобразительностью… … Лермонтовская энциклопедия

Лермонтов — Михаил Юрьевич (1814 1841) поэт. Сын аристократки, вышедшей против воли родных замуж за бедного дворянина армейского «капитана в отставке». Мать Л. умерла в 1817, отец по бедности мог доставить ребенку лишь скромное воспитание. И бабушка Л. по… … Литературная энциклопедия

Письма Лермонтова — ПИСЬМА Лермонтова. Последнее издание Л. (см. Собр. соч. в 4 томах, т. 4, М. 1981) включает всего 54 письма (в ЛАБ их было 50) и четыре отрывка, приписываемых Л. Первое из сохранившихся писем Л. датируется осенью 1827, последнее 28 июня 1841.… … Лермонтовская энциклопедия

Жанры поэзии Лермонтова — ЖАНРЫ поэзии Лермонтова. Лит. деятельность Л. протекала в эпоху разрушения и диффузии жанровой системы 18 в. и его творч. наследие далеко не всегда поддается жанровой классификации, отражая в то же время поиски новых форм. Ученич. лирика Л.… … Лермонтовская энциклопедия

Стилистика Л. — Стилистика Л. СТИЛИСТИКА Л. как соотношение и взаимосвязь различных видов «малой образности» тропов и стилистич. фигур с особенностями индивидуального лермонт. стиля до сих пор не была предметом целенаправленного литературоведч. анализа, хотя как … Лермонтовская энциклопедия

Библейские мотивы — у Лермонтова. Религиозно богоборческие переживания Л. отличаются большой непосредственностью и внутр. независимостью от культово догматич. традиций; это естественно для романтика бунтаря, склонного презирать «суеверное» послушание толпы и… … Лермонтовская энциклопедия

Анализ стихотворения Лермонтова. Часть 3. (Лермонтов М. Ю.)

Ночь («Один я в тишине ночной. ») .— Дата стихотворения указана Лермонтовым: «(1830 года ночью. Августа 28)».

К*** («Когда к тебе молвы рассказ. ») .— Обращено к Е. А. Сушковой.

Новгород .— Стихотворение не закончено; автограф перечеркнут. Датировано Лермонтовым: «3 октября (м. б. 13 октября) 1830». Возможно, стихи адресованы сосланным декабристам.

69).— В черновой рукописи — примечание Лермонтова: «1830 год — 5-го октября. Во время холеры — morbns».

«Послушан! вспомни обо мне. » .— Стихотворение вписано в альбом приятеля Лермонтова Николая Ивановича Поливанова (1814—1874); примечание, сделанное Поливановым, раскрывает обстоятельства создания стихов: «23-го марта 1831 г. Москва. Михаила Юрьевич Лермонтов написал эти строки в моей комнате во флигеле нашего дома на Молчановке, ночью, когда вследствие какой-то университетской шалости он ожидал строгого наказания». Лермонтов ожидал наказания за участие в изгнании студентами из университетской аудитории грубого и невежественного профессора М. Я. Малова.

183 1-го июня 11 дня .—Три строфы (1, 2, б) с некоторыми изменениями вошли в драму «Странный человек». О, когда б я мог Забыть, что незабвенно! женский взор! Причину стольких слез, безумств, тревог! — Здесь нашло отражение неразделенное чувство поэта к Н. Ф. Ивановой.

Романс к И. — Обращено к Н. Ф. Ивановой. В другой редакции вошло в драму «Странный человек» как стихи Владимира Арбенина («Когда одни воспоминанья. »). Варьирует (особенно в «Странном человеке») лирическую тему стихотворения Т. Мура «When he who adores thee» («Когда тот, кто обожает тебя. ») из цикла «Ирландские мелодии».

Завещание («Есть место: близ тропы глухой. ») ,— Время и место создания стихотворения указаны Лермонтовым; «(Середниково: ночью; у окна)». В авторизованной копии есть подзаголовок «(Из Гете)», однако ни одно из стихотворений Гете не может рассматриваться в качестве оригинала. Существует предположение, что Лермонтов облек в стихотворную форму предсмертное письмо героя романа Гете «Страдания молодого Вертера» (1774).

К*** («Всевышний произнес свой приговор. ») .— Обращено к Н. Ф. Ивановой.

Желание («Зачем я не птица, не ворон степной. ») ,— Написано под впечатлением семейной легенды о шотландских предках Лермонтовых. В рукописи пометы Лермонтова; «(Середниково. Вечер на бельведере)», «(29 июля)».

Св. Елена .—Написано, по-видимому, в связи с десятилетием смерти Наполеона. Св. Елена — остров в Атлантическом океане, куда был сослан Наполеон и где он скончался в 1821 г.

«Блистая пробегают облака. » .— Написано в Середникове: «(7-го августа. В деревне на холме; у забора)» (помета Лермонтова в автографе).

Атаман .—Написано по мотивам народных преданий, песен о Степане Разине. Горе тебе, город Казань. — В Казани Разин не был, хотя захват города и входил в его планы. Возможно, здесь сказалось влияние фольклора о Ермаке. Остался ль ты хладен И тверд, как в бою, Когда бросили в пенные волны Красотку твою? — В песенном фольклоре мотив гибели пленницы отсутствует.

Он мог быть известен по переводу рассказа голландского путешественника Я. Стрюйса, опубликованному в 1824 г. Пушкин включил этот эпизод в свои «Песни о Стеньке Разине» (1826), запрещенные к напе-чатанию, но известные в списках московским литературным кругам.

Видение .— Поэтическим образцом для стихотворения послужил «The Dream» («Сон») (1816) Дж. Байрона, который несколько ранее Лермонтов предполагал перевести. В основу положены действительные события летних месяцев 1831 г. Пылали смуглые его ланиты, И черный взор искал чего-то все В туманном отдаленье. — Герою стихотворения приданы черты внешнего облика самого Лермонтова. темно, смутно являлося минувшее ему — Призрак остерегающий, который Пугает сердце страшным предсказаньем, Но верил он — одной своей любви.— Летом 1831 г. Лермонтов был увлечен Н. Ф. Ивановой. И всадник примечает огонек, Трепещущий на берегу противном, И различил окно и дом, но мост Изломан. и несется быстро Клязьма.— На берегу Клязьмы находилось имение Ивановых. Ее сестра идет к нему навстречу.— Речь идет о Дарье Федоровне Ивановой.

К Л.— («У ног других не забывал. ») .— Вопрос об адресате окончательно не решен. Возможно, стихотворение обращено к Варваре Александровне Лопухиной (в замужестве Бахметевой; 1815—1851), московской приятельнице Лермонтова, младшей дочери в семействе Лопухиных, жившем по соседству с бабушкой поэта Елизаветой Алексеевной Арсеньевой на Малой Молчановке. По словам троюродного брата Лермонтова Акима Павловича Шан-Гирея (1818—1883), чувство Лермонтова к В. А. Лопухиной «было. истинно и сильно, и едва ли не сохранил он его до самой смерти своей. ». Существует предположение, что стихотворение связано с именем Н. Ф. Ивановой (в этом случае «Л» расшифровывается как «Любимой»). Е. А. Сушкова утверждала, что стихи посвящены ей.

К Н. И. («Я не достоин, можеть быть. ») .— Обращено к Н. Ф. Ивановой.

Воля .—Одно из первых обращений Лермонтова к фольклору; воспроизводит форму и содержание народных разбойничьих песен.

«Зови надежду — сновиденье м. » .— К кому обращено стихотворение, не установлено. Е. А. Сушкова, опубликовавшая текст в составе подборки «Из альбома Е. А. Сушковой» («Библиотека для чтения», 1844, т. 64), называла адресатом себя. Вместе с тем вторая строфа стихотворения (с некоторыми изменениями) введена в посвящение к третьей редакции «Демона», обращенное к В. А. Лопухиной.

«Прекрасны вы, поля земли родной. » .— И позабытый прах, но мне, но мне бесценный.— Речь идет об отце Лермонтова Юрии Петровиче, который скончался 1 октября 1831 г. в деревне Кропотово Тульской губернии.

«Я видел тень блаженства; но вполне. » .— Возможно, стихотворение имеет реальную основу — безответное чувство поэта к Н. Ф. Ивановой.

Стансы. К Д*** .— Адресат стихотворения не установлен.

«Ужасная судьба отца и сына. » .— Написано В связи со смертью отца поэта. ты свершил свой подвиг, мой отец.— Здесь выражение «вершить подвиг» — идиома, означающая «завершить тяжелый, страдальческий жизненный путь». люди угасить в душе моей хотели Огонь божественный. Однако ж тщетны были их желанья: Мы не нашли вражды один в другом.— Намек на семейные распри, приведшие к разлуке Лермонтова с отцом.

«Пусть я кого-нибудь люблю. » .— Первоначально стихотворение состояло из трех строф; третья строфа носила автобиографический характер: Я сын страданья. Мой отец Не знал покоя по конец. В слезах угасла мать моя; От них остался только я. В дальнейшем 1-я и 3-я строфы были зачеркнуты.

Из Паткуля .— Паткуль Иоганн Рейнгольд (1660 — 1707)—политический деятель, выступивший против ущемления Швецией прав Лифляндии. Был казнен Карлом XII как изменник. Его письма, написанные перед казнью, были изданы (в русском переводе) в 1806 г.

Портрет .— Кто изображен в данном стихотворении— неясно. Соотносится со стихотворением Е. А. Баратынского «Взгляни на лик холодный сей. » (опубл. 1826).

«Настанет день — и миром осужденный. » .—« Заключительные строки близки концовке стихотворения Д. В. Веневитинова «Завещание» (опубл. 1829).

К Д- .— К кому обращено стихотворение, неизвестно.

Отрывок («Три ночи я провел без сна—в тоске. » .— Этюд к задуманной Лермонтовым в 1831 г. поэме о князе Мстиславе Черном, поклявшемся освободить родину от татарских завоевателей.

Баллада («В избушке позднею порою. ») (е. 102,)^—Время действия (период татаро-монгольского нашествия) позволяет связать стихотворение с замыслом поэмы о Мстиславе Черном.

Звезда («Вверху одна. ») .—По утверждению Е. А. Сушковой, стихотворение было посвящено ей.

Арфа .— Может быть соотнесено со стихотворением Т. Мура «Завещание» (1808), Пир Асмодея .— Подзаголовок — «Сатира». Ее объектом Лермонтов избрал, с одной стороны, человеческие пороки (слова первого демона), с другой—явления социального характера. В речи второго демона — отзвук революционных событий 1830 г. во Франции, Бельгии, Польше; в словах третьего демона—отголосок эпидемии холеры и холерных бунтов. По правую сидел приезжий .— В рукописи имя заменено звездочками и восстанавливается по рифме. Предполагается, что речь идет о царе Павле I. Распространять сужденья дураков Он средство нам превечное доставил.— Лермонтов ошибочно отождествляет (в соответствии с русской и европейской литературной традицией) доктора Фауста с первопечатником Иоганном Фаустом (иначе Фустом).

Сон («Я видел сон: прохладный гаснул день. ») .— Все было тихо, как луна и ночь, И ветр не мог дремоты превозмочь.— Реминисценция из пушкинской «Полтавы» (1829).

На картину Рембрандта .—О какой картине Рембрандта (1606—1669) идет речь, не установлено.

К*** («О, полно извинять разврат. ») .— Один из образцов русской гражданской лирики. Наиболее вероятно, что стихотворение обращено к А. С. Пушкину (эту мысль высказал в 1909 г. М. Горький), автору стихотворений «Стансы» (1826), «Друзьям» (1828), «К вельможе» (1830), несправедливо расцененных некоторыми из современников (не только из враждебного окружения, но и друзьями) как свидетельство компромисса поэта с самодержавием.

Поле Бородина .— Ранний вариант стихотворения о Бородинской битве. Ср. «Бородино» (1837).

К*** («Не ты, но судьба виновата была. ») .— Адресовано Н. Ф. Ивановой.

К себе .— Относится к циклу стихов, посвященных Н. Ф. Ивановой,

«Душа моя должна прожить в земной неволе. » .— Связано с увлечением Н. Ф. Ивановой.

Из Андрея Шенье .— Относится к группе стихотворений, объединенных темой поэта-борца. Заголовок стихотворения предполагает существование французского источника; между тем подобного стихотворения у французского поэта и публициста Андре Мари Шенье (1762—1794), казненного якобинцами, нет.

Возможно, что поэтический опыт Шенье Лермонтов воспринимал через Пушкина, через пушкинскую элегию «Андрей Шенье» (1825), написанную за несколько месяцев до восстания 14 декабря. Ряд строк из нее не был пропущен цензурой и распространялся в списках с произвольным заголовком «На 14-е декабря»: по этому поводу возникло длительное политическое дело (1826—1828). Имя Андре Шенье в такой ситуации стало злободневным и символизировало собою образ страстного тираноборца, жертву деспотизма.

Стансы («Не могу па родине томиться». ) .—Входит в лирический цикл, посвященный Н. Ф. Ивановой.

Мой демон .—Новая редакция одноименного стихотворения 1829 г.

Стихотворение Лермонтова М.Ю.
«1831 июня 11 дня»

"1831 июня 11 дня"

Моя душа, я помню, с детских лет
Чудесного искала. Я любил
Все обольщенья света, но не свет,
В котором я минутами лишь жил;
И те мгновенья были мук полны,
И населял таинственные сны
Я этими мгновеньями. Но сон
Как мир не мог быть ими омрачен.

Как часто силой мысли в краткий час
Я жил века и жизнию иной,
И о земле позабывал. Не раз
Встревоженный печальною мечтой
Я плакал; но все образы мои,
Предметы мнимой злобы иль любви,
Не походили на существ земных.
О нет! все было ад иль небо в них.

Холодной буквой трудно объяснить
Боренье дум. Нет звуков у людей
Довольно сильных, чтоб изобразить
Желание блаженства. Пыл страстей
Возвышенных я чувствую, но слов
Не нахожу и в этот миг готов
Пожертвовать собой, чтоб как-нибудь
Хоть тень их перелить в другую грудь.

Известность, слава, что они? - а есть
У них над мною власть; и мне они
Велят себе на жертву всё принесть,
И я влачу мучительные дни
Без цели, оклеветан, одинок;
Но верю им! - неведомый пророк
Мне обещал бессмертье, и живой
Я смерти отдал все, что дар земной.

Но для небесного могилы нет.
Когда я буду прах, мои мечты,
Хоть не поймет их, удивленный свет
Благословит; и ты, мой ангел, ты
Со мною не умрешь: моя любовь
Тебя отдаст бессмертной жизни вновь;
С моим названьем станут повторять
Твое: на что им мертвых разлучать?

К погибшим люди справедливы; сын
Боготворит, что проклинал отец.
Чтоб в этом убедиться, до седин
Дожить не нужно! есть всему конец;
Немного долголетней человек
Цветка; в сравненьи с вечностью их век
Равно ничтожен. Пережить одна
Душа лишь колыбель свою должна.

Так и ее созданья. Иногда,
На берегу реки, один, забыт,
Я наблюдал, как быстрая вода
Синея гнётся в волны, как шипит
Над ними пена белой полосой;
И я глядел и мыслию иной
Я не был занят, и пустынный шум
Рассеевал толпу глубоких дум.

Тут был я счастлив. О, когда б я мог
Забыть что незабвенно! женский взор!
Причину стольких слез, безумств, тревог!
Другой владеет ею с давных пор,
И я другую с нежностью люблю,
Хочу любить, - и небеса молю
О новых муках: но в груди моей
Все жив печальный призрак прежних дней.

Никто не дорожит мной на земле
И сам себе я в тягость как другим;
Тоска блуждает на моем челе.
Я холоден и горд; и даже злым
Толпе кажуся; но ужель она
Проникнуть дерзко в сердце мне должна?
Зачем ей знать, что в нем заключено?
Огонь иль сумрак там - ей все равно.

Темна проходит туча в небесах,
И в ней таится пламень роковой;
Он вырываясь обращает в прах
Все, что ни встретит. С дивной быстротой
Блеснет, и снова в облаке укрыт;
И кто его источник объяснит,
И кто заглянет в недра облаков?
Зачем? они исчезнут без следов.

Грядущее тревожит грудь мою.
Как жизнь я кончу, где душа моя
Блуждать осуждена, в каком краю
Любезные предметы встречу я?
Но кто меня любил, кто голос мой
Услышит и узнает. И с тоской
Я вижу, что любить, как я, порок,
И вижу, я слабей любить не мог.

Не верят в мире многие любви
И тем счастливы; для иных она
Желанье, порожденное в крови,
Расстройство мозга иль виденье сна.
Я не могу любовь определить,
Но это страсть сильнейшая! - любить
Необходимость мне; и я любил
Всем напряжением душевных сил.

И отучить не мог меня обман.
Пустое сердце ныло без страстей,
И в глубине моих сердечных ран
Жила любовь, богиня юных дней;
Так в трещине развалин иногда
Береза вырастает молода
И зелена, и взоры веселит,
И украшает сумрачный гранит.

И о судьбе ее чужой пришлец
Жалеет. Беззащитно предана
Порыву бурь и зною, наконец
Увянет преждевременно она;
Но с корнем не исторгнет никогда
Мою березу вихрь: она тверда;
Так лишь в разбитом сердце может страсть
Иметь неограниченную власть.

Под ношей бытия не устает
И не хладеет гордая душа;
Судьба ее так скоро не убьет,
А лишь взбунтует; мщением дыша
Против непобедимой, много зла
Она свершить готова, хоть могла
Составить счастье тысячи людей:
С такой душой ты бог или злодей.

Как нравились всегда пустыни мне.
Люблю я ветер меж нагих холмов,
И коршуна в небесной вышине,
И на равнине тени облаков.
Ярма не знает резвый здесь табун,
И кровожадный тешится летун
Под синевой, и облако степей
Свободней как-то мчится и светлей.

И мысль о вечности, как великан,
Ум человека поражает вдруг,
Когда степей безбрежный океан
Синеет пред глазами; каждый звук
Гармонии вселенной, каждый час
Страданья или радости для нас
Становится понятен, и себе
Отчет мы можем дать в своей судьбе.

Кто посещал вершины диких гор
В тот свежий час, когда садится день,
На западе светило видит взор
И на востоке близкой ночи тень,
Внизу туман, уступы и кусты,
Кругом всё горы чудной высоты,
Как после бури облака, стоят
И странные верхи в лучах горят.

И сердце полно, полно прежних лет,
И сильно бьется; пылкая мечта
Приводит в жизнь минувшего скелет,
И в нем почти все та же красота.
Так любим мы глядеть на свой портрет,
Хоть с нами в нем уж сходства больше нет,
Хоть на холсте хранится блеск очей,
Погаснувших от время и страстей.

Что на земле прекрасней пирамид
Природы, этих гордых снежных гор?
Не переменит их надменный вид
Ничто: ни слава царств, ни их позор;
О ребра их дробятся темных туч
Толпы, и молний обвивает луч
Вершины скал; ничто не вредно им.
Кто близ небес, тот не сражен земным.

Печален степи вид, где без препон,
Волнуя лишь серебряный ковыль,
Скитается летучий аквилон
И пред собой свободно гонит пыль;
И где кругом, как зорко ни смотри,
Встречает взгляд березы две иль три,
Которые под синеватой мглой
Чернеют вечером в дали пустой.

Так жизнь скучна, когда боренья нет.
В минувшее проникнув, различить
В ней мало дел мы можем, в цвете лет
Она души не будет веселить.
Мне нужно действовать, я каждый день
Бессмертным сделать бы желал, как тень
Великого героя, и понять
Я не могу, что значит отдыхать.

Всегда кипит и зреет что-нибудь
В моем уме. Желанье и тоска
Тревожат беспрестанно эту грудь.
Но что ж? Мне жизнь все как-то коротка
И все боюсь, что не успею я
Свершить чего-то! - жажда бытия
Во мне сильней страданий роковых,
Хотя я презираю жизнь других.

Есть время - леденеет быстрый ум;
Есть сумерки души, когда предмет
Желаний мрачен: усыпленье дум;
Меж радостью и горем полусвет;
Душа сама собою стеснена,
Жизнь ненавистна, но и смерть страшна,
Находишь корень мук в себе самом
И небо обвинить нельзя ни в чем.

Я к состоянью этому привык,
Но ясно выразить его б не мог
Ни ангельский, ни демонский язык:
Они таких не ведают тревог,
В одном все чисто, а в другом все зло.
Лишь в человеке встретиться могло
Священное с порочным. Все его
Мученья происходят оттого.

Никто не получал, чего хотел
И что любил, и если даже тот,
Кому счастливый небом дан удел,
В уме своем минувшее пройдет,
Увидит он, что мог счастливей быть,
Когда бы не умела отравить
Судьба его надежды. Но волна
Ко брегу возвратиться не сильна.

Когда гонима бурей роковой
Шипит и мчится с пеною своей,
Она все помнит тот залив родной,
Где пенилась в приютах камышей,
И, может быть, она опять придет
В другой залив, но там уж не найдет
Себе покоя: кто в морях блуждал,
Тот не заснет в тени прибрежных скал.

Я предузнал мой жребий, мой конец,
И грусти ранняя на мне печать;
И как я мучусь, знает лишь творец;
Но равнодушный мир не должен знать.
И не забыт умру я. Смерть моя
Ужасна будет; чуждые края
Ей удивятся, а в родной стране
Все проклянут и память обо мне.

Все. Нет, не все: созданье есть одно
Способное любить - хоть не меня;
До этих пор не верит мне оно,
Однако сердце полное огня
Не увлечется мненьем, и мое
Пророчество припомнит ум ее,
И взор, теперь веселый и живой,
Напрасной отуманится слезой.

Кровавая меня могила ждет,
Могила без молитв и без креста,
На диком берегу ревущих вод
И под туманным небом; пустота
Кругом. Лишь чужестранец молодой,
Невольным сожаленьем и молвой
И любопытством приведен сюда,
Сидеть на камне станет иногда.

И скажет: отчего не понял свет
Великого, и как он не нашел
Себе друзей, и как любви привет
К нему надежду снова не привел?
Он был ее достоин. И печаль
Его встревожит, он посмотрит вдаль,
Увидит облака с лазурью волн,
И белый парус, и бегучий челн.

И мой курган! - любимые мечты
Мои подобны этим. Сладость есть
Во всем, что не сбылось, - есть красоты
В таких картинах; только перенесть
Их на бумагу трудно: мысль сильна,
Когда размером слов не стеснена,
Когда свободна, как игра детей,
Как арфы звук в молчании ночей!

Дата написания: 1831 год

Стихотворение Лермонтова М.Ю. - 1831 июня 11 дня

См. также Михаил Лермонтов - стихи (Лермонтов М. Ю.) :

1-е января
1-е января Как часто, пестрою толпою окружен, Когда передо мной, как.

Farewell (Из Байрона)
Прости! коль могут к небесам Взлетать молитвы о других, Моя молитва б.

Стихотворения 1831 года / Стихотворения

1831-го июня 11 дня

Моя душа, я помню, с детских лет
Чудесного искала. Я любил
Все обольщенья света, но не свет,
В котором я минутами лишь жил;
И те мгновенья были мук полны,
И населял таинственные сны
Я этими мгновеньями. Но сон
Как мир не мог быть ими омрачен.

Как часто силой мысли в краткий час
Я жил века и жизнию иной,
И о земле позабывал. Не раз
Встревоженный печальною мечтой
Я плакал; но все образы мои,
Предметы мнимой злобы иль любви,
Не походили на существ земных.
О нет! все было ад иль небо в них.

Холодной буквой трудно объяснить
Боренье дум. Нет звуков у людей
Довольно сильных, чтоб изобразить
Желание блаженства. Пыл страстей
Возвышенных я чувствую, но слов
Не нахожу и в этот миг готов
Пожертвовать собой, чтоб как-нибудь
Хоть тень их перелить в другую грудь.

Известность, слава, что они? — а есть
У них над мною власть; и мне они
Велят себе на жертву всё принесть,
И я влачу мучительные дни
Без цели, оклеветан, одинок;
Но верю им! — неведомый пророк
Мне обещал бессмертье, и живой
Я смерти отдал все, что дар земной.

Но для небесного могилы нет.
Когда я буду прах, мои мечты,
Хоть не поймет их, удивленный свет
Благословит; и ты, мой ангел, ты
Со мною не умрешь: моя любовь
Тебя отдаст бессмертной жизни вновь;
С моим названьем станут повторять
Твое: на что им мертвых разлучать?

К погибшим люди справедливы; сын
Боготворит, что проклинал отец.
Чтоб в этом убедиться, до седин
Дожить не нужно! есть всему конец;
Немного долголетней человек
Цветка; в сравненьи с вечностью их век
Равно ничтожен. Пережить одна
Душа лишь колыбель свою должна.

Так и ее созданья. Иногда,
На берегу реки, один, забыт,
Я наблюдал, как быстрая вода
Синея гнётся в волны, как шипит
Над ними пена белой полосой;
И я глядел и мыслию иной
Я не был занят, и пустынный шум
Рассеевал толпу глубоких дум.

Тут был я счастлив. О, когда б я мог
Забыть что незабвенно! женский взор!
Причину стольких слез, безумств, тревог! —
Другой владеет ею с давных пор,
И я другую с нежностью люблю,
Хочу любить, — и небеса молю
О новых муках: но в груди моей
Все жив печальный призрак прежних дней.

Никто не дорожит мной на земле
И сам себе я в тягость как другим;
Тоска блуждает на моем челе.
Я холоден и горд; и даже злым
Толпе кажуся; но ужель она
Проникнуть дерзко в сердце мне должна?
Зачем ей знать, что в нем заключено?
Огонь иль сумрак там — ей все равно.

Темна проходит туча в небесах,
И в ней таится пламень роковой;
Он вырываясь обращает в прах
Все, что ни встретит. С дивной быстротой
Блеснет, и снова в облаке укрыт;
И кто его источник объяснит,
И кто заглянет в недра облаков?
Зачем? они исчезнут без следов.

Грядущее тревожит грудь мою.
Как жизнь я кончу, где душа моя
Блуждать осуждена, в каком краю
Любезные предметы встречу я?
Но кто меня любил, кто голос мой
Услышит и узнает. И с тоской
Я вижу, что любить, как я, порок,
И вижу, я слабей любить не мог.

Не верят в мире многие любви
И тем счастливы; для иных она
Желанье, порожденное в крови,
Расстройство мозга иль виденье сна.
Я не могу любовь определить,
Но это страсть сильнейшая! — любить
Необходимость мне; и я любил
Всем напряжением душевных сил.

И отучить не мог меня обман.
Пустое сердце ныло без страстей,
И в глубине моих сердечных ран
Жила любовь, богиня юных дней;
Так в трещине развалин иногда
Береза вырастает молода
И зелена, и взоры веселит,
И украшает сумрачный гранит.

И о судьбе ее чужой пришлец
Жалеет. Беззащитно предана
Порыву бурь и зною, наконец
Увянет преждевременно она;
Но с корнем не исторгнет никогда
Мою березу вихрь: она тверда;
Так лишь в разбитом сердце может страсть
Иметь неограниченную власть.

Под ношей бытия не устает
И не хладеет гордая душа;
Судьба ее так скоро не убьет,
А лишь взбунтует; мщением дыша
Против непобедимой, много зла
Она свершить готова, хоть могла
Составить счастье тысячи людей:
С такой душой ты бог или злодей.

Как нравились всегда пустыни мне.
Люблю я ветер меж нагих холмов,
И коршуна в небесной вышине,
И на равнине тени облаков.
Ярма не знает резвый здесь табун,
И кровожадный тешится летун
Под синевой, и облако степей
Свободней как-то мчится и светлей.

И мысль о вечности, как великан,
Ум человека поражает вдруг,
Когда степей безбрежный океан
Синеет пред глазами; каждый звук
Гармонии вселенной, каждый час
Страданья или радости для нас
Становится понятен, и себе
Отчет мы можем дать в своей судьбе.

Кто посещал вершины диких гор
В тот свежий час, когда садится день,
На западе светило видит взор
И на востоке близкой ночи тень,
Внизу туман, уступы и кусты,
Кругом всё горы чудной высоты,
Как после бури облака, стоят
И странные верхи в лучах горят.

И сердце полно, полно прежних лет,
И сильно бьется; пылкая мечта
Приводит в жизнь минувшего скелет,
И в нем почти все та же красота.
Так любим мы глядеть на свой портрет,
Хоть с нами в нем уж сходства больше нет,
Хоть на холсте хранится блеск очей,
Погаснувших от время и страстей.

Что на земле прекрасней пирамид
Природы, этих гордых снежных гор?
Не переменит их надменный вид
Ничто: ни слава царств, ни их позор;
О ребра их дробятся темных туч
Толпы, и молний обвивает луч
Вершины скал; ничто не вредно им.
Кто близ небес, тот не сражен земным.

Печален степи вид, где без препон,
Волнуя лишь серебряный ковыль,
Скитается летучий аквилон
И пред собой свободно гонит пыль;
И где кругом, как зорко ни смотри,
Встречает взгляд березы две иль три,
Которые под синеватой мглой
Чернеют вечером в дали пустой.

Так жизнь скучна, когда боренья нет.
В минувшее проникнув, различить
В ней мало дел мы можем, в цвете лет
Она души не будет веселить.
Мне нужно действовать, я каждый день
Бессмертным сделать бы желал, как тень
Великого героя, и понять
Я не могу, что значит отдыхать.

Всегда кипит и зреет что-нибудь
В моем уме. Желанье и тоска
Тревожат беспрестанно эту грудь.
Но что ж? Мне жизнь все как-то коротка
И все боюсь, что не успею я
Свершить чего-то! — жажда бытия
Во мне сильней страданий роковых,
Хотя я презираю жизнь других.

Есть время — леденеет быстрый ум;
Есть сумерки души, когда предмет
Желаний мрачен: усыпленье дум;
Меж радостью и горем полусвет;
Душа сама собою стеснена,
Жизнь ненавистна, но и смерть страшна,
Находишь корень мук в себе самом
И небо обвинить нельзя ни в чем.

Я к состоянью этому привык,
Но ясно выразить его б не мог
Ни ангельский, ни демонский язык:
Они таких не ведают тревог,
В одном все чисто, а в другом все зло.
Лишь в человеке встретиться могло
Священное с порочным. Все его
Мученья происходят оттого.

Никто не получал, чего хотел
И что любил, и если даже тот,
Кому счастливый небом дан удел,
В уме своем минувшее пройдет,
Увидит он, что мог счастливей быть,
Когда бы не умела отравить
Судьба его надежды. Но волна
Ко брегу возвратиться не сильна.

Когда гонима бурей роковой
Шипит и мчится с пеною своей,
Она все помнит тот залив родной,
Где пенилась в приютах камышей,
И, может быть, она опять придет
В другой залив, но там уж не найдет
Себе покоя: кто в морях блуждал,
Тот не заснет в тени прибрежных скал.

Я предузнал мой жребий, мой конец,
И грусти ранняя на мне печать;
И как я мучусь, знает лишь творец;
Но равнодушный мир не должен знать.
И не забыт умру я. Смерть моя
Ужасна будет; чуждые края
Ей удивятся, а в родной стране
Все проклянут и память обо мне.

Все. Нет, не все: созданье есть одно
Способное любить — хоть не меня;
До этих пор не верит мне оно,
Однако сердце полное огня
Не увлечется мненьем, и мое
Пророчество припомнит ум ее,
И взор, теперь веселый и живой,
Напрасной отуманится слезой.

Кровавая меня могила ждет,
Могила без молитв и без креста,
На диком берегу ревущих вод
И под туманным небом; пустота
Кругом. Лишь чужестранец молодой,
Невольным сожаленьем и молвой
И любопытством приведен сюда,
Сидеть на камне станет иногда.

И скажет: отчего не понял свет
Великого, и как он не нашел
Себе друзей, и как любви привет
К нему надежду снова не привел?
Он был ее достоин. И печаль
Его встревожит, он посмотрит вдаль,
Увидит облака с лазурью волн,
И белый парус, и бегучий челн.

И мой курган! — любимые мечты
Мои подобны этим. Сладость есть
Во всем, что не сбылось, — есть красоты
В таких картинах; только перенесть
Их на бумагу трудно: мысль сильна,
Когда размером слов не стеснена,
Когда свободна, как игра детей,
Как арфы звук в молчании ночей! —

Редеют бледные туманы
Над бездной смерти роковой,
И вновь стоят передо мной
Веков протекших великаны;
Они зовут, они манят,
Поют, и я пою за ними,
И полный чувствами живыми
Страшуся поглядеть назад.

Чтоб бытия земного звуки
Не замешались в песнь мою,
Чтоб лучшей жизни на краю
Не вспомнил я людей и муки;
Чтоб я не вспомнил этот свет,
Где носит все печать проклятья,
Где полны ядом все объятья,
Где счастья без обмана нет.

Блистая пробегают облака
По голубому небу. Холм крутой
Осенним солнцем озарен. Река
Бежит внизу по камням с быстротой.
И на холме пришелец молодой
Завернут в плащ недвижимо сидит
Под старою березой. Он молчит,
Но грудь его подъемлется порой;
Но бледный лик меняет часто цвет; -
Чего он ищет здесь? — спокойствия? — о нет! —

Он смотрит в даль: тут лес пестреет, там
Поля и степи, там встречает взгляд
Опять дубраву, или по кустам
Рассеянные сосны. Мир как сад
Цветет — надев могильный свой наряд:
Поблекнувшие листья: жалок мир!
В нем каждый средь толпы забыт и сир;
И люди все к ничтожеству спешат, -
Но, хоть природа презирает их,
Любимцы есть у ней, как у царей других.

И тот, на ком лежит ее печать,
Пускай не ропщет на судьбу свою,
Чтобы никто, никто не смел сказать,
Что у груди своей она змею
Согрела. — "О! когда б одно люблю
Из уст прекрасной мог подслушать я,
Тогда бы люди, даже жизнь моя
В однообразном северном краю,
Всё б в новый блеск оделось!" так мечтал
Беспечный. но просить он неба не желал! —

Как дух отчаянья и зла
Мою ты душу обняла;
О! для чего тебе нельзя
Ее совсем взять у меня?

Моя душа твой вечный храм;
Как божество твой образ там;
Не от небес, лишь от него
Я жду спасенья своего.

Когда б в покорности незнанья
Нас жить создатель осудил,
Неисполнимые желанья
Он в нашу душу б не вложил,
Он не позволил бы стремиться
К тому, что не должно свершиться,
Он не позволил бы искать
В себе и в мире совершенства,
Когда б нам полного блаженства
Не должно вечно было знать. —

Но чувство есть у нас святое,
Надежда, бог грядущих дней, -
Она в душе, где все земное,
Живет наперекор страстей;
Она залог, что есть поныне
На небе иль в другой пустыне
Такое место, где любовь
Предстанет нам, как ангел нежный,
И где тоски ее мятежной
Душа узнать не может вновь.

Кто в утро зимнее, когда валит
Пушистый снег, и красная заря
На степь седую с трепетом глядит,
Внимал колоколам монастыря;
В борьбе с порывным ветром, этот звон
Далеко им по небу унесён, -
И путникам он нравился не раз,
Как весть кончины иль бессмертья глас. —

И этот звон люблю я! — он цветок
Могильного кургана, мавзолей,
Который не изменится; ни рок,
Ни мелкие несчастия людей
Его не заглушат; всегда один,
Высокой башни мрачный властелин,
Он возвещает миру все, но сам -
Сам чужд всему, земле и небесам.

Кто видел Кремль в час утра золотой,
Когда лежит над городом туман,
Когда меж храмов с гордой простотой
Как царь белеет башня-великан?

Метель шумит и снег валит,
Но сквозь шум ветра дальний звон
Порой прорвавшися гудит;
То отголосок похорон. —

То звук могилы над землей,
Умершим весть, живым укор,
Цветок поблекший гробовой,
Который не пленяет взор.

Пугает сердце этот звук
И возвещает он для нас
Конец земных недолгих мук,
Но чаще новых первый час.

Настанет день — и миром осужденный,
Чужой в родном краю,
На месте казни — гордый хоть презренный -
Я кончу жизнь мою;
Виновный пред людьми, не пред тобою,
Я твердо жду тот час;
Что смерть? — лишь ты не изменись душою — -
Смерть не разрознит нас.
Иная есть страна, где предрассудки
Любви не охладят,
Где не отнимет счастия из шутки,
Как здесь, у брата брат.
Когда же весть кровавая примчится
О гибели моей,
И как победе станут веселиться
Толпы других людей;
Тогда. молю! — единою слезою
Почти холодный прах
Того, кто часто с скрытною тоскою
Искал в твоих очах.
Блаженства юных лет и сожаленья;
Кто пред тобой открыл
Таинственную душу и мученья,
Которых жертвой был. —
Но если, если над моим позором
Смеяться станешь ты
И возмутишь неправедным укором
И речью клеветы
Обиженную тень, — не жди пощады;
Как червь к душе твоей
Я прилеплюсь, и каждый миг отрады
Несносен будет ей,
И будешь помнить прежнюю беспечность,
Не зная воскресить,
И будет жизнь тебе долга, как вечность,
А все не будешь жить.

Пора уснуть последним сном,
Довольно в мире пожил я;
Обманут жизнью был во всём
И ненавидя и любя.

23-го марта 1831 г.

Послушай, вспомни обо мне,
Когда законом осужденный
В чужой я буду стороне —
Изгнанник мрачный и презренный. —

И будешь ты когда-нибудь
Один, в бессонный час полночи,
Сидеть с свечой. и тайно грудь
Вздохнет — и вдруг заплачут очи;

И молвишь ты: когда-то он,
Здесь, в это самое мгновенье,
Сидел тоскою удручён
И ждал судьбы своей решенье! —

Прекрасны вы, поля земли родной,
Еще прекрасней ваши непогоды;
Зима сходна в ней с первою зимой
Как с первыми людьми ее народы.
Туман здесь одевает неба своды!
И степь раскинулась лиловой пеленой,
И так она свежа, и так родня с душой,
Как будто создана лишь для свободы.

Но эта степь любви моей чужда;
Но этот снег летучий серебристый
И для страны порочной — слишком чистый
Не веселит мне сердца никогда.
Его одеждой хладной, неизменной
Сокрыта от очей могильная гряда
И позабытый прах, но мне, но мне бесценный.

Пусть я кого-нибудь люблю:
Любовь не красит жизнь мою.
Она как чумное пятно
На сердце, жжёт, хотя темно;
Враждебной силою гоним
Я тем живу, что смерть другим:
Живу — как неба властелин -
В прекрасном мире — но один.

Сижу я в комнате старинной
Один с товарищем моим,
Фонарь горит, и тенью длинной
Пол омрачен. Как легкий дым,
Туман окрестность одевает,
И хладный ветер по листам
Высоких лип перебегает.
Я у окна. Опасно нам
Заснуть. — А как узнать? быть может,
Приход нежданый нас встревожит!
Готов мой верный пистолет,
В стволе свинец, на полке порох.
- У двери слушаю. чу! — шорох,
В развалинах. и крик! — но нет! —
То мышь летучая промчалась,
То птица ночи испугалась! —
- На тёмной синеве небес
Луна меж тучками ныряет.
Спокоен я. Душа пылает
Отвагой: ни мертвец, ни бес,
Ничто меня не испугает.
Ничто. волшебный талисман
Я на груди ношу с тоскою;
Хоть не твоей любовью дан,
Он освящен твоей рукою! —

Ужасная судьба отца и сына
Жить розно и в разлуке умереть,
И жребий чуждого изгнанника иметь
На родине с названьем гражданина! -
Но ты свершил свой подвиг, мой отец,
Постигнут ты желанною кончиной;
Дай бог, чтобы как твой, спокоен был конец
Того, кто был всех мук твоих причиной! -
Но ты простишь мне! я ль виновен в том,
Что люди угасить в душе моей хотели
Огонь божественный, от самой колыбели
Горевший в ней, оправданный творцом?
Однако ж тщетны были их желанья:
Мы не нашли вражды один в другом,
Хоть оба стали жертвою страданья! -
Не мне судить, виновен ты иль нет — -
Ты светом осужден? но что такое свет?
Толпа людей, то злых, то благосклонных,
Собрание похвал незаслуженных,
И стольких же насмешливых клевет. -
Далеко от него, дух ада или рая,
Ты о земле забыл, как был забыт землёй;
Ты счастливей меня; перед тобой
Как море жизни — вечность роковая
Неизмеримою открылась глубиной. -
Ужели вовсе ты не сожалеешь ныне
О днях, потерянных в тревоге и слезах? -
О сумрачных, но вместе милых днях,
Когда в душе искал ты, как в пустыне,
Остатки прежних чувств и прежние мечты?
Ужель теперь совсем меня не любишь ты? -
О если так, то небо не сравняю
Я с этою землей, где жизнь влачу мою;
Пускай на ней блаженства я не знаю,
По крайней мере я люблю! —

Я видел тень блаженства; но вполне,
Свободно от людей и от земли,
Не суждено им насладиться мне.
Быть может, манит только издали
Оно надежду; получив, — как знать? -
Быть может, я б его стал презирать;
И увидал бы, что ни слез, ни мук
Не стоит счастье, ложное как звук. —

Кто скажет мне, что звук ее речей
Не отголосок рая? что душа
Не смотрит из живых очей,
Когда на них смотрю я, чуть дыша?
Что для мученья моего она,
Как ангел казни, богом создана? -
Нет! чистый ангел не виновен в том,
Что есть пятно тоски в уме моем;

И с каждым годом шире то пятно;
И скоро все поглотит, и тогда
Узнаю я спокойствие, оно,
Наверно, много причинит вреда
Моим мечтам и пламень чувств убьет,
Зато без бурь напрасных приведет
К уничтоженью; — но до этих дней
Я волен — даже — если раб страстей!

Печалью вдохновенный, я пою
О ней одной — и все, что чуждо ей,
То чуждо мне; я родину люблю
И больше многих: средь ее полей
Есть место, где я горесть начал знать;
Есть место, где я буду отдыхать,
Когда мой прах, смешавшися с землей,
Навеки прежний вид оставит свой.

О мой отец! где ты? где мне найти
Твой гордый дух, бродящий в небесах;
В твой мир ведут столь разные пути,
Что избирать мешает тайный страх.
Есть рай небесный! звезды говорят;
Но где же? вот вопрос — и в нем-то яд;
Он сделал то, что в женском сердце я
Хотел сыскать отраду бытия.

Я не для ангелов и рая
Всесильным богом сотворен;
Но для чего живу страдая,
Про это больше знает он. —

Как демон мой, я зла избранник,
Как демон, с гордою душой,
Я меж людей беспечный странник,
Для мира и небес чужой;

Прочти, мою с его судьбою
Воспоминанием сравни,
И верь безжалостной душою,
Что мы на свете с ним одни.

Я не люблю тебя; страстей
И мук умчался прежний сон;
Но образ твой в душе моей
Все жив, хотя бессилен он;
Другим предавшися мечтам,
Я все забыть его не мог; -
Так храм оставленный — все храм,
Кумир поверженный — все бог!

О ты, которого клеврет твой верный Павел
В искусстве ёрников в младенчестве наставил;
О ты, к которому день всякий Валерьян
На ваньке приезжал ярыгой, глуп и пьян,
Которому служил лакеем из лакеев
Шут, алырь, женолаз, великий Теличеев,
Приветствую тебя и твой триумвират: -
И кто сказать бы смел, что чорт тебе не брат?

По небу полуночи ангел летел
И тихую песню он пел,
И месяц и звезды и тучи толпой
Внимали той песне святой.

Он пел о блаженстве безгрешных духов
Под кущами райских садов,
О боге великом он пел, и хвала
Его непритворна была.

Он душу младую в объятиях нес
Для мира печали и слёз;
И звук его песни в душе молодой
Остался — без слов, но живой.

И долго на свете томилась она
Желанием чудным полна,
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли.

Горе тебе, город Казань,
Едет толпа удальцов
Сбирать невольную дань
С твоих беззаботных купцов.

Вдоль по Волге широкой
На лодке плывут;
И веслами дружными плещут,
И песни поют.

Горе тебе, русская земля,
Атаман между ними сидит;
Хоть его лихая семья
Как волны шумна, — он молчит;

И краса молодая
Как саван бледна
Перед ним стоит на коленах.
И молвит она:

"Горе мне, бедной девице!
Чем виновна я пред тобой.
Ты поверил злой клеветнице;
Любим мною не был другой.

Мне жребий неволи
Судьбинушкой дан;
Не губи, не губи мою душу,
Лихой атаман. -"

- Горе девице лукавой,
Атаман ей нахмурясь в ответ:
- У меня оправдается правый,
Но пощады виновному нет;

От глаз моих трудно
Проступок укрыть,
Все знаю. и вновь не могу я,
Девица, любить.

Но лекарство чудесное есть
У меня для сердечных ран.
Прости же! — лекарство то: месть!
На что же я здесь атаман? —

И заплачу ль, как плачет
Любовник другой.
И смягчишь ли меня ты, девица,
Своею слезой? —

Горе тебе, гроза-атаман,
Ты свой произнес приговор.
Средь пожаров ограбленных стран
Ты забудешь ли пламенный взор.

Остался ль ты хладен
И тверд как в бою,
Когда бросили в пенные волны
Красотку твою? —

Горе тебе, удалой!
Как совесть совсем удалить? -
Отныне он чистой водой
Боится руки умыть. —

Умывать он их любит
С дружиной своей
Слезами вдовиц беззащитных
И кровью детей! —

Я видел юношу: он был верхом
На серой, борзой лошади — и мчался
Вдоль берега крутого Клязьмы. Вечер
Погас уж на багряном небосклоне,
И месяц в облаках блистал и в волнах;
Но юный всадник не боялся, видно,
Ни ночи, ни росы холодной;. жарко
Пылали смуглые его ланиты,
И черный взор искал чего-то всё
В туманном отдаленьи — тёмно, смутно
Являлося минувшее ему -
Призрак остерегающий — который
Пугает сердце страшным предсказаньем.
Но верил он — одной своей любви.
- Он мчится. Звучный топот по полям
Разносит ветер; вот идет прохожий;
Он путника остановил, и этот
Ему дорогу молча указал
И скрылся, удаляяся в дубраве.
И всадник примечает огонек,
Трепещущий на берегу противном,
И различил окно и дом, но мост
Изломан. и несется быстро Клязьма.
Как воротиться, не прижав к устам
Пленительную руку, не слыхав
Волшебный голос тот, хотя б укор
Произнесли ее уста? о! нет! -
Он вздрогнул, натянул бразды, толкнул
Коня — и шумные плеснули воды
И с пеною раздвинулись они.
Плывет могучий конь — и ближе — ближе.
И вот уж он на берегу другом
И на гору летит. — И на крыльцо
Соскакивает юноша — и входит
В старинные покои. нет ее! -
- Он проникает в длинный коридор,
Трепещет. нет нигде. ее сестра
Идет к нему навстречу. — О! когда б
Я мог изобразить его страданье! -
Как мрамор бледный и безгласный, он
Стоял. Века ужасных мук равны
Такой минуте. — Долго он стоял,
Вдруг стон тяжелый вырвался из груди,
Как будто сердца лучшая струна
Оборвалась. он вышел мрачно, твердо,
Прыгнул в седло и поскакал стремглав,
Как будто бы гналося вслед за ним
Раскаянье. и долго он скакал,
До самого рассвета, без дороги,
Без всяких опасений, — наконец
Он был терпеть не в силах. и заплакал.
Есть вредная роса, которой капли
На листьях оставляют пятна — так
Отчаянья свинцовая слеза,
Из сердца вырвавшись насильно, может
Скатиться, — но очей не освежит! -
К чему мне приписать виденье это?
Ужели сон так близок может быть
К существенности хладной? нет! -
Не может сон оставить след в душе,
И как ни силится воображенье,
Его орудья пытки ничего
Против того, что есть, и что имеет
Влияние на сердце и судьбу. —

Мой сон переменился невзначай:
Я видел комнату; в окно светил
Весенний, теплый день; и у окна
Сидела дева, нежная лицом,
С очами полными душой и жизнью;
И рядом с ней сидел в молчаньи мне
Знакомый юноша; и оба, оба
Старалися довольными казаться,
Однако же на их устах улыбка,
Едва родившись, томно умирала;
И юноша спокойный, мнилось, был,
Затем что лучше он умел таить
И побеждать страданье. — Взоры девы
Блуждали по листам открытой книги,
Но буквы все сливалися под ними.
И сердце сильно билось — без причины, -
- И юноша смотрел не на нее,
Хотя об ней лишь мыслил он в разлуке,
Хотя лишь ею дорожил он больше
Своей непобедимой гордой чести; -
На голубое небо он смотрел,
Следил сребристых облаков отрывки,
- И, с сжатою душой, не смел вздохнуть,
Не смел пошевелиться, чтобы этим
Не прекратить молчанья; так боялся
Он услыхать ответ холодный или
Не получить ответа на моленья.
Безумный! ты не знал, что был любим,
И ты о том проведал лишь тогда,
Как потерял ее любовь навеки;
И удалось привлечь другому лестью
Все, все желанья девы легковерной!

Моя мать — злая кручина,
Отцом же была мне — судьбина;
Мои братья, хоть люди,
Не хотят к моей груди
Прижаться;
Им стыдно со мною,
С бедным сиротою,
Обняться! —

Но мне богом дана
Молодая жена,
Воля-волюшка,
Вольность милая,
Несравненная;
С ней нашлись другие у меня
Мать, отец и семья;
А моя мать — степь широкая,
А мой отец — небо далекое;
Они меня воспитали,
Кормили, поили, ласкали;
Мои братья в лесах -
- Берёзы да сосны. —
Несусь ли я на коне, -
Степь отвечает мне!
Брожу ли поздней порой -
- Небо светит мне луной!
Мои братья, в летний день,
Призывая под тень,
Машут издали руками,
Кивают мне головами;
И вольность мне гнездо свила
Как мир — необъятное! —

Зачем я не птица, не ворон степной,
Пролетевший сейчас надо мной?
Зачем не могу в небесах я парить
И одну лишь свободу любить?

На запад, на запад помчался бы я,
Где цветут моих предков поля,
Где в замке пустом, на туманных горах,
Их забвенный покоится прах.

На древней стене их наследственный щит,
И заржавленный меч их висит.
Я стал бы летать над мечом и щитом
И смахнул бы я пыль с них крылом;

И арфы шотландской струну бы задел,
И по сводам бы звук полетел;
Внимаем одним, и одним пробужден,
Как раздался, так смолкнул бы он.

Но тщетны мечты, бесполезны мольбы
Против строгих законов судьбы.
Меж мной и холмами отчизны моей
Расстилаются волны морей.

Последний потомок отважных бойцов
Увядает средь чуждых снегов;
Я здесь был рожден, но нездешний душой.
О! зачем я не ворон степной.

Есть место: близ тропы глухой,
В лесу пустынном, средь поляны,
Где вьются вечером туманы,
Осеребренные луной.
Мой друг! ты знаешь ту поляну; -
Там труп мой хладный ты зарой,
Когда дышать я перестану!

Могиле той не откажи
Ни в чем, последуя закону;
Поставь над нею крест из клёну,
И дикий камень положи;
Когда гроза тот лес встревожит,
Мой крест пришельца привлечет;
И добрый человек, быть может,
На диком камне отдохнет.

Напрасна врагов ядовитая злоба,
Рассудят нас бог и преданья людей;
Хоть розны судьбою, мы боремся оба
За счастье и славу отчизны своей.

Пускай я погибну. близ сумрака гроба
Не ведая страха, не зная цепей.
Мой дух возлетает все выше и выше
И вьется, как дым над железною крышей!

Я верю, обещаю верить,
Хоть сам того не испытал,
Что мог монах не лицемерить
И жить, как клятвой обещал;
Что поцелуи и улыбки
Людей коварны не всегда,
Что ближних малые ошибки
Они прощают иногда,
Что время лечит от страданья,
Что мир для счастья сотворен,
Что добродетель не названье
И жизнь поболее, чем сон.

Но вере тёплой опыт хладный
Противоречит каждый миг,
И ум как прежде безотрадный
Желанной цели не достиг;
И сердце, полно сожалений,
Хранит в себе глубокий след
Умерших — но святых видений,
И тени чувств, каких уж нет;
Его ничто не испугает,
И то, что было б яд другим,
Его живит, его питает
Огнем язвительным своим.

Не верь хвалам и увереньям,
Неправдой истину зови,
Зови надежду сновиденьем.
- Но верь, о верь моей любви.

Такой любви нельзя не верить,
А взор не скроет ничего;
Ты не способна лицемерить -
Ты слишком ангел для того.

Ты слишком для невинности мила,
И слишком ты любезна, чтоб любить. -
Полмиру дать ты счастие б могла,
Но счастливой самой тебе не быть;
Блаженство нам не посылает рок
Вдвойне. — Видала ль быстрый ты поток?
Брега его цветут, тогда как дно
Всегда глубоко, хладно, и темно!

Всевышний произнес свой приговор,
Его ничто не переменит;
Меж нами руку мести он простёр,
И беспристрастно всё оценит.
Он знает, и ему лишь можно знать,
Как нежно, пламенно любил я,
Как безответно все, что мог отдать,
Тебе на жертву приносил я.
Во зло употребила ты права,
Приобретенные над мною,
И мне польстив любовию сперва,
Ты изменила — бог с тобою!
О нет! я б не решился проклянуть! —
Все для меня в тебе святое:
Волшебные глаза, и эта грудь,
Где бьется сердце молодое.
Я помню, сорвал я обманом раз
Цветок, хранивший яд страданья —
С невинных уст твоих в прощальный час
Непринужденное лобзанье;
Я знал: то не любовь — и перенёс;
Но отгадать не мог я тоже,
Что всех моих надежд и мук и слёз
Веселый миг тебе дороже! — —
Будь счастлива несчастием моим
И услыхав, что я страдаю,
Ты не томись раскаяньем пустым. -
Прости! — вот все, что я желаю.
Чем заслужил я, чтоб твоих очей
Затмился свежий блеск слезами?
Ко смеху приучать себя нужней:
Ведь жизнь смеется же над нами! —

О, не скрывай! ты плакала об нём -
И я его люблю; он заслужил
Твою слезу, и если б был врагом
Моим, то я б с тех пор его любил. —

И я бы мог быть счастлив; но зачем
Искать условий счастия в былом! -
Нет! я доволен должен быть и тем,
Что зрел, как ты жалела о другом!

Будь со мною, как прежде бывала
О, скажи мне хоть слово одно;
Чтоб душа в этом слове сыскала,
Что хотелось ей слышать давно;

Если искра надежды хранится
В моем сердце — она оживет;
Если может слеза появиться
В очах — то она упадет.

Есть слова — объяснить не могу я,
Отчего у них власть надо мной;
Их услышав, опять оживу я,
Но от них не воскреснет другой;

О, поверь мне, холодное слово
Уста оскверняет твои,
Как листки у цветка молодого
Ядовитое жало змеи!

У ног других не забывал
Я взор твоих очей;
Любя других, я лишь страдал
Любовью прежних дней;
Так память, демон-властелин,
Всё будит старину,
И я твержу один, один:
Люблю, люблю одну! —

Принадлежишь другому ты,
Забыт певец тобой;
С тех пор влекут меня мечты
Прочь от земли родной;
Корабль умчит меня от ней
В безвестную страну,
И повторит волна морей:
Люблю, люблю одну! —

И не узнает шумный свет,
Кто нежно так любим,
Как я страдал и сколько лет
Я памятью томим;
И где бы я ни стал искать
Былую тишину,
Все сердце будет мне шептать:
Люблю, люблю одну! —

Я не достоин, может быть,
Твоей любви: не мне судить;
Но ты обманом наградила
Мои надежды и мечты,
И я всегда скажу, что ты
Несправедливо поступила. -
Ты не коварна как змея,
Лишь часто новым впечатленьям
Душа вверяется твоя.
Она увлечена мгновеньем;
Ей милы многие, вполне
Еще никто; но это мне
Служить не может утешеньем. -
В те дни, когда любим тобой,
Я мог доволен быть судьбой,
Прощальный поцелуй однажды
Я сорвал с нежных уст твоих;
Но в зной, среди степей сухих,
Не утоляет капля жажды.
Дай бог, чтоб ты нашла опять,
Что не боялась потерять;
Но. женщина забыть не может
Того, кто так любил, как я;
И в час блаженнейший тебя
Воспоминание встревожит! -
Тебя раскаянье кольнет,
Когда с насмешкой проклянет
Ничтожный мир мое названье! -
И побоишься защитить,
Чтобы в преступном состраданье
Вновь обвиняемой не быть! —

Скажи, для чего перед нами
Ты в кудри вплетаешь цветы?
Себя ли украсишь ты розой
Прелестной, минутной как ты?
Зачем приводить нам на память,
Что могут ланиты твои
Увянуть; что взор твой забудет
Восторги надежд и любви?
Дивлюсь я тебе: равнодушно,
Беспечно ты смотришь вперед;
Смеёшься над временем, будто
Нэеру оно обойдет. -
Ужель ты безумным весельем
Прогнать только хочешь порой
Грядущего тени? ужели
Чужда ты веселью душой?
Пять лет протекут: ни лобзаньем,
Ни сладкой улыбкою глаз
К себе на душистое ложе
Опять не заманишь ты нас.
О, лучше умри поскорее,
Чтоб юный красавец сказал,
"Кто был этой девы милее?
"Кто раньше её умирал? -"

К деве небесной

Когда бы встретил я в раю
На третьем небе образ твой,
Он душу бы пленил мою
Своей небесной красотой;
И я б в тот миг (не утаю)
Забыл о радости земной.

Спокоен твой лазурный взор,
Как вспоминание об нем;
Как дальный отзыв дальных гор,
Твой голос нравится во всём;
И твой привет, и твой укор,
Все полно, дышит божеством.

Не для земли ты создана,
И я могу ль тебя любить? —
Другая женщина должна
Надежды юноши манить;
Ты превосходней, чем она,
Но так мила не можешь быть!

Забудь опять
Свои надежды;
Об них вздыхать
Судьба невежды;
Она дитя:
Не верь на слово;
Она шутя
Полюбит снова;
Все, что блестит,
Ее пленяет;
Все, что грустит,
Ее пугает;
Так облачко
По небу мчится
Светло, легко;
Оно глядится
В волнах морских
Поочерёдно;
Но чужд для них
Прошлец свободный;
Он образ свой
Во всех встречает,
Хоть их порой
Не замечает.

"До лучших дней!" перед прощаньем,
Пожав мне руку, ты сказал;
И долго эти дни я ждал,
Но был обманут ожиданьем.

Мой милый! не придут они,
В грядущем счастия так мало.
Я помню радостные дни,
Но все, что помню, то пропало.

Былое бесполезно нам.
Таков маяк, порой ночною
Над бурной бездною морскою
Манящий к верным берегам,

Когда на лодке, одинокий,
Несется трепетный пловец
И видит — берег недалекий
И ближе видит свой конец.

Нет! обольстить мечтой напрасной
Больное сердце мудрено;
Едва нисходит сон прекрасный,
Уж просыпается оно! —

Когда ты холодно внимаешь
Рассказам горести чужой
И недоверчиво качаешь
Своей головкой молодой;
Когда блестящие наряды
Безумно радуют тебя
Иль от ребяческой досады
Душа волнуется твоя,
Когда я вижу, вижу ясно,
Что для тебя в семнадцать лет
Все привлекательно, прекрасно,
Все — даже люди, жизнь и свет,
Тогда измучен вспоминаньем
Я говорю душе своей:
Счастлив, кто мог земным желаньям
Отдать себя во цвете дней!
Но не завидуй: ты не будешь
Довольна этим, как она;
Своих надежд ты не забудешь,
Но для других не рождена;
Так! мысль великая хранилась
В тебе доныне как зерно;
С тобою в мир она родилась: -
Погибнуть ей не суждено! —

Есть птичка рая у меня.
На кипарисе молодом
Она сидит во время дня,
Но петь никак не станет днем;
Лазурь небес — ее спина,
Головка пурпур, на крылах
Пыль золотистая видна, -
Как отблеск утра в облаках.
И только что земля уснет
Одета мглой в ночной тиши,
Она на ветке уж поет
Так сладко, сладко для души,
Что поневоле тягость мук
Забудешь, внемля песни той,
И сердцу каждый тихий звук
Как гость приятен дорогой;
И часто в бурю я слыхал
Тот звук, который так люблю;
И я всегда надеждой звал
Певицу мирную мою! —

Чисто вечернее небо,
Ясны далекие звезды,
Ясны как счастье ребенка;
О! для чего мне нельзя и подумать:
Звезды, вы ясны, как счастье мое!

Чем ты несчастлив,
Скажут мне люди? -
Тем я несчастлив,
Добрые люди, что звезды и небо -
- Звезды и небо! — а я человек.

Люди друг к другу
Зависть питают;
Я же, напротив,
Только завидую звездам прекрасным,
Только их место занять бы желал.

Три ночи я провел без сна — в тоске,
В молитве, на коленах — степь и небо
Мне были храмом, алтарем курган;
И если б кости, скрытые под ним,
Пробуждены могли быть человеком,
То обожженные моей слезой,
Проникнувшей сквозь землю, мертвецы
Вскочили б, загремев одеждой бранной! -
О боже! как? — одна, одна слеза
Была плодом ужасных трёх ночей? -
Нет, эта адская слеза, конечно,
Последняя, не то три ночи б я
Ее не дожидался. — Кровь собратий,
Кровь стариков, растоптанных детей -
Отяготела на душе моей,
И приступила к сердцу, и насильно
Заставила его расторгнуть узы
Свои, и в мщенье обратила все,
Что в нем похоже было на любовь;
Свой замысел пускай я не свершу,
Но он велик — и этого довольно;
Мой час настал; — час славы, иль стыда;
Бессмертен, иль забыт я навсегда;

Я вопрошал природу, и она
Меня в свои объятья приняла,
В лесу холодном в грозный час метели
Я сладость пил с ее волшебных уст,
Но для моих желаний мир был пуст,
Они себе предмета в нем не зрели;
На звезды устремлял я часто взор
И на луну, небес ночных убор,
Но чувствовал, что не для них родился;
Я небо не любил, хотя дивился
Пространству без начала и конца,
Завидуя судьбе его творца;
Но, потеряв отчизну и свободу,
Я вдруг нашел себя, в себе одном
Нашел спасенье целому народу;
И утонул деятельным умом
В единой мысли, может быть напрасной
И бесполезной для страны родной;
Но, как надежда, чистой и прекрасной,
Как вольность, сильной и святой. —

Желтый лист о стебель бьется
Перед бурей:
Сердце бедное трепещет
Пред несчастьем.

Что за важность, если ветер
Мой листок одинокой
Унесет далеко, далеко;
Пожалеет ли об нем
Ветка сирая;

Зачем грустить молодцу,
Если рок судил ему
Угаснуть в краю чужом?
Пожалеет ли об нем
Красна девица? —

Ликуйте, друзья, ставьте чаши вверх дном,
Пейте!
На пиру этой жизни, как здесь на моем,
Не робейте.
Как чаши, не бойтесь все ставить вверх дном.
Что стоит уж вверх дном, то не может мешать
Плутам!
Я советую детям своим повторять
(Даже с прутом):
Что стоит уж вверх дном, то не может мешать.
Я люблю очень дно доставать на пирах
В чаше!
И даже в других больше нежных местах
У П. е.
На дне лишь есть жемчуг в морских глубинах!

Взгляни на этот лик; искусством он
Небрежно на холсте изображен,
Как отголосок мысли неземной,
Не вовсе мертвый, не совсем живой;
Холодный взор не видит, но глядит
И всякого не нравясь удивит;
В устах нет слов, но быть они должны:
Для слов уста такие рождены;
Смотри: лицо как будто отошло
От полотна, — и бледное чело
Лишь потому не страшно для очей,
Что нам известно: не гроза страстей
Ему дала болезненный тот цвет,
И что в груди сей чувств и сердца нет.
О боже, сколько я видал людей,
Ничтожных — пред картиною моей,
Душа которых менее жила,
Чем обещает вид сего чела.

Когда я унесу в чужбину
Под небо южной стороны
Мою жестокую кручину,
Мои обманчивые сны,
И люди с злобой ядовитой
Осудят жизнь мою порой,
Ты будешь ли моей защитой
Перед бесчувственной толпой?

О, будь. о! вспомни нашу младость,
Злословья жертву пощади,
Клянися в том! чтоб вовсе радость
Не умерла в моей груди,
Чтоб я сказал в земле изгнанья:
Есть сердце, лучших дней залог,
Где почтены мои страданья,
Где мир их очернить не мог.

Почтим приветом остров одинокой,
Где часто, в думу погружон,
На берегу о Франции далекой
Воспоминал Наполеон! -
Сын моря, средь морей твоя могила! -
Вот мщение за муки стольких дней! -
Порочная страна не заслужила,
Чтобы великий жизнь окончил в ней.

Изгнанник мрачный, жертва вероломства
И рока прихоти слепой,
Погиб как жил — без предков и потомства -
Хоть побежденный, но герой!
Родился он игрой судьбы случайной,
И пролетел как буря мимо нас;
Он миру чужд был. Все в нем было тайной,
День возвышенья — и паденья час! —

Опять, опять я видел взор твой милый,
Я говорил с тобой.
И мне былое, взятое могилой,
Напомнил голос твой — -
К чему? — другой лобзает эти очи
И руку жмет твою!
Другому голос твой во мраке ночи
Твердит: люблю! люблю!

Откройся мне: ужели непритворны
Лобзания твои?
Они правам супружества покорны,
Но не правам любви;
Он для тебя не создан; ты родилась
Для пламенных страстей.
Отдав ему себя, ты не спросилась
У совести своей.

Он чувствовал ли трепет потаенный
В присутствии твоем;
Умел ли презирать он мир презренный,
Чтоб мыслить об одном;
Встречал ли он с молчаньем и слезами
Привет холодный твой,
И лучшими ль он жертвовал годами
Мгновениям с тобой? —

Нет! я уверен, твоего. блаженства
Не может сделать тот,
Кто красоты наружной совершенства
Одни в тебе найдет.
Так! ты его не любишь. тайной властью
Прикована ты вновь
К душе печальной, незнакомой счастью,
Но нежной как любовь.

Есть у меня твой силуэт,
Мне мил его печальный цвет;
Висит он на груди моей
И мрачен он, как сердце в ней.

В глазах нет жизни и огня,
Зато он вечно близ меня;
Он тень твоя, но я люблю
Как тень блаженства тень твою.

Я не могу ни произнесть,
Ни написать твое названье:
Для сердца тайное страданье
В его знакомых звуках есть;
Суди ж, как тяжко это слово
Мне услыхать в устах другого.

Какое право им дано
Шутить святынею моею?
Когда коснуться я не смею,
Ужели им позволено?
Как я, ужель они искали
Свой рай в тебе одной? — едва ли! —

Ни перед кем я не склонял
Еще послушного колена;
То гордости была б измена:
А ей лишь робкий изменял;
И не поникну я главою,
Хотя б то было пред судьбою! —

Но если ты перед людьми
Прикажешь мне унизить душу,
Я клятвы юности нарушу,
Все клятвы, кроме клятв любви;
Пускай им скажут, дорогая,
Что это сделал для тебя я! —

Улыбку я твою видал,
Она мне сердце восхищала,
И ей, так думал я сначала,
Подобной нет — но я не знал,
Что очи, полные слезами,
Равны красою с небесами.

Я видел их! и был вполне
Счастлив — пока слеза катилась;
В ней искра божества хранилась,
Она принадлежала мне;
Так! все прекрасное, святое,
В тебе — мне больше чем родное.

Когда б миры у наших ног
Благословляли нашу волю,
Я эту царственную долю
Назвать бы счастием не мог,
Ему страшны молвы сужденья,
Оно цветок уединенья.

Ты помнишь вечер и луну,
Когда в беседке одинокой
Сидел я с думою глубокой,
Взирая на тебя одну.
Как мне мила тех дней беспечность!
За вечер тот я б не взял вечность.

Так за ничтожный талисман,
От гроба Магомета взятый,
Факиру дайте жемчуг, злато,
И все богатства чуждых стран:
Закону строгому послушный,
Он их отвергнет равнодушно! —

Не робей, краса младая,
Хоть со мной наедине;
Стыд ненужный отгоняя,
Подойди — дай руку мне.
Не тепла твоя светлица,
Не мягка постель твоя,
Но к устам твоим, девица,
Я прильну — согреюсь я.

От нескромного невежды
Занавесь окно платком;
Ну, — скидай свои одежды,
Не упрямься, мы вдвоем;
На пирах за полной чашей,
Я клянусь, не расскажу
О взаимной страсти нашей;
Так скорее ж. я дрожу. —

О! как полны, как прекрасны
Груди жаркие твои,
Как румяны, сладострастны
Пред мгновением любви;
Вот и маленькая ножка,
Вот и круглый гибкий стан,
Под сорочкой лишь немножко
Прячешь ты свой талисман;

Перед тем чтобы лишиться
Непорочности своей,
Так невинна ты, что, мнится,
Я, любя тебя, — злодей.
Взор, склоненный на колена,
Будто молит пощадить;
Но ужасным, друг мой Лена,
Миг один не может быть.

Полон сладким ожиданьем
Я лишь взор питаю свой;
Ты сама, горя желаньем,
Призовешь меня рукой;
И тогда душа забудет
Все, что в муку ей дано,
И от счастья нас разбудит
Истощение одно.

Мы пьем из чаши бытия
С закрытыми очами,
Златые омочив края
Своими же слезами;

Когда же перед смертью с глаз
Завязка упадает,
И все, что обольщало нас,
С завязкой исчезает;

Тогда мы видим, что пуста
Была златая чаша,
Что в ней напиток был — мечта,
И что она — не наша!

* * *
(Новогодние мадригалы и эпиграммы)

Вы не знавали князь Петра;
Танцует, пишет он порою,
От ног его и от пера
Московским дурам нет покою;
Ему устать бы уж пора,
Ногами — но не головою.

Алябьевой
(Новогодние мадригалы и эпиграммы)

Вам красота чтобы блеснуть
Дана;
В глазах душа чтоб обмануть
Видна.
Но звал ли вас хоть кто-нибудь:
Она?

Бартеньевой
(Новогодние мадригалы и эпиграммы)

Скажи мне: где переняла
Ты обольстительные звуки,
И как соединить могла
Отзывы радости и муки?

Премудрой мыслию вникал
Я в песни ада, в песни рая,
Но что ж? — нигде я не слыхал
Того, что слышал от тебя я!

Башилову
(Новогодние мадригалы и эпиграммы)

Вы старшина собранья верно,
Так я прошу вас объявить,
Могу ль я здесь нелицемерно
В глаза всем правду говорить? -
Авось, авось займет нас делом
Иль хоть забавит новый год,
Когда один в собраньи целом
Ему на встречу не солжет;
Итак я вас не поздравляю;
Что год сей даст вам — знает бог.
Зато минувший, уверяю,
Отмстил за вас как только мог! —

На вздор и шалости ты хват
И мастер на безделки
И, шутовской надев наряд,
Ты был в своей тарелке;
За службу долгую и труд
Авось на место класса
Тебе, мой друг, по смерть дадут
Чин и мундир паяса.

Бухариной
(Новогодние мадригалы и эпиграммы)

Не чудно ль, что зовут вас Вера? -
Ужели можно верить вам? -
Нет, я не дам своим друзьям
Такого страшного примера.
Поверить стоит раз. но что ж? -
Ведь сам раскаиваться будешь,
Закона веры не забудешь
И старовером прослывешь! —

Г. Павлову
(Новогодние мадригалы и эпиграммы)

Как вас зовут? ужель поэтом? -
Поймет ли мир небесный глас?
Я вас прошу в последний раз,
Не называйтесь так пред светом:
Фигляром назовет он вас! —

Пускай никто про вас не скажет:
Вот стихотворец, вот поэт;
Вас этот титул только свяжет
И будет целью всех клевет;
С ним привилегий вовсе нет. —

Додо
(Новогодние мадригалы и эпиграммы)

Умеешь ты сердца тревожить,
Толпу очей остановить,
Улыбкой гордой уничтожить,
Улыбкой нежной оживить;
Умеешь ты польстить случайно
С холодной важностью лица
И умника унизить тайно,
Взяв пылко сторону глупца! -
Как в Талисмане стих небрежный
Как над пучиною мятежной.
Свободный парус челнока,
Ты беззаботна и легка.
Тебя не понял север хладный;
В наш круг ты брошена судьбой,
Как божество страны чужой,
Как в день печали миг отрадный! —

Я оклеветан перед вами;
Как оправдаться я могу?
Ужели клятвами, словами? -
Но как же! — я сегодня лгу.

Л. Нарышкиной
(Новогодние мадригалы и эпиграммы)

Всем жалко вас: вы так устали!
Вы не хотели танцовать
И целый вечер танцовали! -
Как наконец не перестать.
Но если б все ценить умели
Ваш ум, любезность ваших слов, -
Клянусь бессмертием богов -
Тогда б мазурки опустели.

Мартыновой
(Новогодние мадригалы и эпиграммы)

Когда поспорить вам придется,
Не спорьте никогда о том,
Что невозможно быть с умом
Тому, кто в этом признается;
Кто с вами раз поговорил,
Тот с вами вечно спорить будет,
Что ум ваш вечно не забудет
И что другое все забыл!

Н. Ф. И.
(Новогодние мадригалы и эпиграммы)

Дай бог, чтоб вечно вы не знали,
Что значат толки дураков,
И чтоб вам не было печали
От шпор, мундира и усов;

Дай бог, чтоб вас не огорчали
Соперниц ложные красы,
Чтобы у ног вы увидали
Мундир, и шпоры, и усы!

Николаю Николаевичу Арсеньеву
(Новогодние мадригалы и эпиграммы)

Дай бог, чтоб ты не соблазнялся
Приманкой сладкой бытия,
Чтоб дух твой в небо не умчался,
Чтоб не иссякла плоть твоя;
Пусть покровительство судьбины
Повсюду будет над тобой,
Чтоб ум твой не вскружили вины
И взор красавицы младой;
Ланиты и вино нередко
Фальшивой краскою блестят;
Вино поддельное, кокетка,
Для головы и сердца — яд! —

Сабуровой
(Новогодние мадригалы и эпиграммы)

Как? вы поэта огорчили
И не наказаны потом?
Три года ровно вы шутили
Его любовью и умом?
Нет! вы не поняли поэта,
Его души печальный сон;
Вы небом созданы для света,
Но не для вас был создан он.

Толстой
(Новогодние мадригалы и эпиграммы)

Не даром она, не даром
С отставным гусаром.

Трубецкому
(Новогодние мадригалы и эпиграммы)

Нет! мир совсем пошел не так;
Обиняков не понимают;
Скажи не просто: ты дурак,
За комплимент уж принимают? — -
Все то, на чем ума печать,
Они привыкли ненавидеть! -
Так стану ж умным называть,
Когда захочется обидеть!

Уваровой
(Новогодние мадригалы и эпиграммы)

Вы мне однажды говорили,
Что не привыкли в свете жить:
Не спорю в этом; — но не вы ли
Себя заставили любить?
Все, что привычкою другие
Приобретают — вы душой: -
И что у них слова пустые,
То не обман у вас одной! —

Щербатовой
(Новогодние мадригалы и эпиграммы)

Поверю ль я, чтоб вы хотели
Покинуть общество Москвы,
Когда от самой колыбели
Ее кумиром были вы? -
Что даст вам скучный брег Невы:
Ужель там больше веселятся,
Ужели балов больше там?
Нет! как мудрец скажу я вам:
Гораздо лучше оставаться.

Послушать стихотворение Лермонтова 11 дня

Темы соседних сочинений

Картинка к сочинению анализ стихотворения 11 дня

Настроение произведения 11 дня