Анализ стихотворения Хлебникова Вечер тени

Цели урока: познакомить учащихся с поэтом В. Хлебниковым; выработать навыки устного и письменного анализа худ. текста; научить выразительно читать текст.

(Звучат звуки леса: пение птиц, жужжание пчёл)

I. Слово учителя.

Сегодня на улице морозно и не очень уютно. За окном зима. Но я уверена, что вас греют приятные воспоминания о лете, о солнце. Конечно же, каждый из вас хоть один раз был летом в лесу и, наверняка, видел кузнечика, стрекочущего в траве знойным летним полднем. А, может быть, вы даже наблюдали за ним, присев на корточки. Попытайтесь представить этот знакомый вам образ, увидеть его до мельчайших подробностей, до тончайших деталей (звучит музыка).

II. Работа над распространением предложения, записанного в раздаточном материале (см. задание 1).

1. Задание. А теперь допишите, пожалуйста, предложение: "Кузнечик, стрекочущий в траве, похож на ". Посмотрим, у кого получится интереснее (снова звучит музыка).
2. Предложения читаются вслух.
3. Оценка учителем.

III. Вы, наверно, думаете, почему же учитель завел речь именно о кузнечике? Да потому, что мы с вами сегодня на уроке будем анализировать стихотворение Велимира Хлебникова "Кузнечик". И тема нашего урока так и звучит "Анализ стихотворения В. Хлебникова "Кузнечик". Мы сегодня должны с вами познакомиться с поэтом Хлебниковым, проанализировать стихотворение, научиться красиво, выразительно читать текст и даже написать маленький рассказ.

IV. Диалог учителя и двух учащихся (готовится заранее)

Маша: Н.Г. а я не знаю такого поэта Велимира Хлебникова. Странное у него имя - Велимир.

Вася: Это он сам себе придумал такое имя.

Маша: А разве человек может сам себе придумать имя?

Вася: Да, если это поэт, ведь поэты - это совершенно необычные люди, они живут в мире своих фантазий и пытаются как-то украсить окружающий мир.

Маша: И он решил приукрасить своё имя?

Вася: Да. Его настоящее имя - Виктор. Но Хлебников очень любит все самое необычное, так что поэт очень часто придумывает новые слова.

Маша: Это как же?

Вася: Ну такие как "смехачи", "смеянствуют", "смеяльно". Да лучше я прочту стихотворение (учитель читает стихотворение "О! Рассмейтесь, смехачи. ")

Маша: Вот это да! Я и не знала, что можно придумать столько новых слов. А как же тогда разгадать смысл стихотворения, если там одни непонятные слова?

Н.Г. А весь секрет заключается в том, что если очень внимательно проанализировать стихотворение, заострив внимание на каждом слове, то можно понять его смысл, несмотря на огромное количество непонятных слов.

Вот мы с вами и попытаемся очень внимательно обследовать, потрогать, понюхать, определить цвет каждого слова стихотворения.

V. Первичное прочтение стихотворения учителем.

Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
Пинь, пинь, пинь! Тарарахнул
зинзивер.
О, лебедиво!
О, озари!

1. Работа по вопросам и заданиям по тексту:

* Похож ли кузнечик В. Хлебникова на вашего? Если похож, то чем? Если не похож, то чем?
* Какие слова показались вам необычными?

2. Подробный анализ каждого слова (слова для детей расписаны в столбик на листочке, см. задание 3)

Крылышкуя (работа с корнем "крыл", слово предполагает быстрые и частые взмахи крыльями, дополнительное действие при основном "лететь")

Золотописьмо (работа с корнями "золото", "письмо", цветовая гамма слова)

Тончайшие жилы (работа со значением суффикса "айш")

Кузов пуза уложил (работа с метафорой "кузов пуза", словом "уложил")

Прибрежных (местонахождение кузнечика около водоема)

Трава (цветовая гамма слова)

Веры (подобрать синонимы: звуки леса, цвета леса)

Пинь, пинь, пинь! (с чем у детей ассоциируется эти звукоподражания? С пением, чтением стихотворения, с танцем кузнечика. )

Тарарахнул ( слово передает шум. работа со звукописью в слове:нагнетание сонорного "Р",глухих согласных "Т", "Х")

Зинзивер (синоним к слову "кузнечик", работа со звонкими согласными)

О, лебедиво! (работа с корнями "лебедь", "диво", дети подбирают синоним к слову)

О, озари! (работа со словами "заря", цветовая гамма слова, восклицательный знак как показатель восхищения)

VII. Вырабатываем навыки выразительного чтения.

1. Первичное выразительное прочтение учителем.
2. Как передать настроение?
3. Отработка пауз с помощью знаков (стихотворение со знаками: "легкая пауза", "пауза", "продолжительная пауза" - должно быть записано на доске).
4. Дети тренируются читать вслух ( см. задание 2)
5. Прослушивание чтения учащихся.
6. Оценка чтения учителем.

VIII. Написание маленького рассказа по стихотворению (мини-рецензия) по заданному началу (см. задание 4)

1. Дети пишут на листочках рассказ.
2. Чтение работ.
3. Оценка учителем.

IX. Вопросы к классу.

1. Что вы узнали о поэте В.Хлебникове?
2. Похож ли кузнечик, которого мы описали в конце урока, на того, которого представили в начале урока? (Нет)
3. Кто помог нам ярче представить этот образ? (Поэт Хлебников)

Вот так поэт самые обычные предметы превращает в прекрасные образы.

X. Подведение итого урока (похвалить активно работающих учащихся, объявить оценки)

XI. Домашнее задание.

Нарисовать на альбомном листе картину, нарисованную поэтом Хлебниковым и представленную нами, раскрасить, принести на следующий урок.

Валентина Мордерер

Картинка Анализ стихотворения Хлебникова Вечер тени № 1

По следам. VIII

Продолжение. Предыдущие главы:

Но вы не зрели их, не видели меж нами
И теми сфинксами таинственную связь.

Аполлон Григорьев. Героям нашего времени

Как весело перед строями
Летать на ухорском коне
И с первыми в дыму, в огне,
Ударить с криком за врагами!

Константин Батюшков. К Никите

Привратник — колесико в огромном механизме мировой иллюзии:
согласно ей, жизнь будто бы имеет некий смысл, который ничего не стоит разгадать.

Мюриель Барбери. Элегантность ёжика

Милиционер, миллионер,
За торой бор,
За хором хер.
Премного разных трав и вер.
Бутылка, например.

Виктор Пелевин. Элегия 2

решила отменить свой куцый церемониальный мемуар за ненадобностью, а сразу отправиться по следам последних текстов Омри Ронена, которые меня, как всегда, соблазняют спорностью высказываний. 1 Посвящу я его памяти мини-сериал с неуместным милицейским штампом на обложке сценария — «Причинение себе смерти по неосторожности». Героями вестерна, именуемого «Renyxa», будут поэты Хлебников и Пастернак, а также обязательные лошади, солнца, 2 выстрелы, черепа и словари.

Меня интересует даже не то, что пытливый исследователь поименовал “головоломками”, а его отношение к этому типу загадок. Уже само “обзывание” двусмысленно и чуток презрительно. Ведь головоломками принято считать специфические задачки, требующие сообразительности, а не обширных познаний высокого уровня. Потому мне мнится, что ученый с опаской относился к своему пристрастию и как бы просил прощения у академического сообщества за этот сомнительный вкусовой выбор. Что уж говорить о поставщиках этого подпорченного товара. Вот разоблачительное высказывание Омри Ронена о стихах каверзного вендора Бориса Пастернака:

Поэтому нас манит не столько разгадка, которая может быть и чепухой на постном масле, сколько искусство шифра и азарт расшифровки.

И хотя этот обвинительный вердикт вырван из окружающей среды, но сопроводительный контекст (со ссылками на авторитеты Андрея Белого, Николая Трубецкого 3 и А.Ф. Лосева) еще более уничижителен.

Как правило, что чаешь, то и получаешь. Так высоколобо и самовнушенно о поэтических разгадках как ерунде мне никогда не доводилось думать, разве что в связи с опусами Кручёных, да и то попросту оттого, что безоговорочно поверила приговору Мандельштама. 4

На роль катапульты выбираю одну обаятельную догадку Омри о стихотворении Пастернака «Балашов». Предупреждаю, что, по-видимому, этой затравки мне будет предостаточно для развития сериальной интриги Пастернак-Хлебников, а одинокой она останется хотя бы потому, что сам ученый умышленник к этому стихотворению больше не возвращался (почти). Соответственно, пресловутое “почти” понадобится в свое время для сопоставления того, что каждый из нас получил в итоге. К прискорбию, даже самые свои блистательные догадки Омри зачастую подбрасывал фейерверком в воздух, где, погаснув, они никого не вели к сути дела (возможно, кроме него самого). Но как он и оговорился, для него суть была не столь и важна (а вдруг чепуха?), важен азарт, как в еврейском анекдоте: „но зато какая дорога!” Стало быть, Омрины наития до поры до времени оставались (а теперь и останутся) питательным агар-агаром, поводом для размышлений или состязаний на сообразительность, что заведомо немало, но без вариантов — обидно.

В частности, обдумывая шифры стихотворения «Балашов», Ронен прозорливо предположил, что Пастернак выбрал эту станцию на железной дороге, так как она

тезка душевнобольного, изрезавшего картину Репина с криком „Довольно крови!”: „взошел, зашел / В больной душе, щемя, мечась, / Большой, как солнце, Балашов”…

Вот полностью этот текст из сборника «Сестра моя — жизнь»:

По будням медник подле вас
Клепал, лудил, паял,
А впрочем — масла подливал
В огонь, как пай к паям.

И без того душило грудь
И песнь небес: „Твоя, твоя!”
И без того лилась в жару
В вагон, на саквояж.

Сквозь дождик сеялся хорал
На гроб и в шляпы молокан,
А впрочем — ельник подбирал
К прощальным облакам.

И без того взошел, зашел
В больной душе, щемя, мечась,
Большой, как солнце, Балашов
В осенний ранний час.

Лазурью июльскою облит,
Базар синел и дребезжал,
Юродствующий инвалид
Пиле, гундося, подражал.

Мой друг, ты спросишь, кто велит,
Чтоб жглась юродивого речь?
В природе лип, в природе плит,
В природе лета было жечь.

Если просеивать, как муку сквозь сито, пёстрый набор ипостасей, рвущихся на амплуа “лирического героя” стихотворения, то из нескольких — юродивый, душевнобольной город Балашов (занявший меж тем заглавную позицию), огонь, солнце, таинственный Повелитель — я бы выбрала Жародея-Солнце.

В тексте потаенным звуковым повтором проходит знакомая нам морфема ‘sin’. 5 Совсем явственно она предъявлена базаром, который „ синел ”. Эту ‘синь’ и лазурь небес отрешенным эхом поддерживает опорный глагол ‘жечь’, опалять (англ. singe, нем. sengen). Главный поэтический атрибут sing-зонг-‘песнь’ — в вышине („и песнь небес”). И все же основу вышивает рефреном проходящее ‘sine’ ( без — лат. англ. нем. и проч.) — „и без того…” („…душило грудь”; „…лилась в жару”; „…взошел, зашел”).

Время действия — ранняя о сень. она заставляет вспомнить палящую природу лета, жаркую, как кухонная плита. Впрочем, все предметы от колебаний воздуха на жгучем зное начинают дребезжать и двоиться. Вагон отвечает огню, меч из „мечась” — палашу из Балашова, паял-баял оборачивается речью. Природа разговорчивости „лип” кроется в губах (lip, Lippe — губа англ. нем.), даже у плиты для готовки есть близнецы — „плиты госпиталей”. Этими сырыми плитами вымощена дорога в стихотворении, которым Пастернак отвечает на вопрошание „Мой друг, ты спросишь, кто велит, / Чтоб жглась юродивого речь?”, взяв эти две строки эпиграфом. 6 Погружаться в это стихотворение не будем (всё в своё время), дадим только свой краткий ответ: у Пастернака велит жечь сердца людей не серафим, а „Всесильный Бог деталей” — Его Величество Словарь, Лексикон. 7

А что еще установил Ронен, добавив к стихотворению искалеченную картину Репина? Пришла пора наведаться к обещанному “почти”. Оборотившись, наконец, к несчастному инвалиду, Омри широким жестом признался в выборочной любви к поэту:

В самом деле, Пастернак по большей части заинтриговывает ум, но иногда, в редких и тем более могучих случаях, трогает чувство навсегда. „Юродствующий инвалид / Пиле, гундося, подражал. // Мой друг, ты спросишь, кто велит, / Чтоб жглась юродивого речь?” Кто велит? Ведь юродство — симптоматичная составляющая византийско-русской набожности.

Ну что ж, после этой симптоматики можно, наконец, и к ‘юродивому’ подойти поближе. Конечно, он сродни пушкинскому Николке, которому Богородица не велит молиться за царя-Ирода. Но не только. Речь юродивого оттого жжется, что это заложено в природе самого, слегка измененного, слова — блажженный. Словарные столкновения воздействуют на природные буйства и управляют измерительными приборами — градусниками, телескопами, анероидами, гремят в пустоте Торричелли, следят за скачками барометра. Пастернак показывает, что в поэзии властвует плеоназм — избыточность и чрезмерность: большой как солнце Балашов сосуществует в восходе и закате, лете и осени, в огне и каплях дождя, в любовном свидании и прощании похорон, в песне небес и дребезжании пилы.

Тут-то и „возникают подозренья”. Что может скрываться в гундосых звукоподражаниях юродивого? Вечно длящийся профессиональный спор. Давайте всего лишь составим уравнение из элементарных “a” и “b”.

Первое — в стихотворении «Балашов» изначально медник подливал масла „в огонь, томпак куя”, то есть сплавляя медь с цин ком. В стихотворении с потаенной звуковой организацией (син-зин-цин) с первых строк, раззадоривая словесные излишества в спорах-“базарах”, работал мелкий ремесленник, кузнец, почти “кузнечик”. Второе — воспоминания о том, как Пастернак, влюбленный в Маяковского, в прениях запальчиво отвергал весомость Хлебникова, что не мешало ему неоднократно приводить по памяти «Кузнечика». 8 Кто станет отрицать, что большинство современников воспринимало Хлебникова как гениального “идиота” (пусть в лучшем значении слова) или как феноменального “юродивого”? Меж тем уже несколько поколений читателей и учёных с разной степенью успешности настойчиво пытаются ответить на простой вопрос, отчего его поэтическая речь жжётся.

Но и на это вопрошание у Пастернака был втайне заготовлен ответ. Он предположил, что хлебниковская звукопись сплавлена с цыганскими красками заката, явлена в союзе солнца и коня. В стихах, где вместо поэта гастролирует кузнечик, это звучало прикровенно:

В степи охладевал закат,
И вслушивался в звон уздечек,
В акцент звонков и языка
Мечтательный, как ночь, кузнечик.

В прозе «Охранной грамоты», особенно в рукописи, эта конская ипостась проявлена особенно явно. После признанного первого поэта поколенья — Маяковского — Пастернак выделяет другого претендента на вакансию:

Был, правда, Хлебников с его тонкой подлинностью. Но часть его заслуг и доныне для меня недоступна, потому что поэзия моего пониманья все же протекает в истории и у людей, а не в описанных Свифтом государствах.

Намек на поклонника свифтовских гуингнмов, на фантаста из вымышленного Конецарства, был убран впоследствии, при подготовке повести к печати. Кстати, именно в этой хлебниковской стране не каверзный „медник лудил” посуду, а осужденный конь, „жуя, станет жить, медь удил”. Достаточно ли помянуть коня, чтобы взошло (или зашло) солнце? Да, у Хлебникова и Пастернака они слишком часто взаимосвязаны. Довольно рано заявленный Велимиров поэтический девиз (опубликованный только в 1940 году):

То к свету солнца Купальского
Я пел, ударив в струны,
То, как конь Пржевальского,
Дробил песка буруны.

Хлебников всю жизнь доказывал, что, если захочет, может писать, как Пушкин. Гумилев признавался, что попытавшись писать в стиле Гилеи, сделать этого не смог. 9 Пастернаку будетлянские версификации удались без особых натуг. Я не думаю, что в нижеследующем опусе больше Хлебникова, чем Асеева, и меньше Пушкина и Некрасова, чем Бунина. Написаны «Цыгане» были на заказ (совокупно с двумя другими стихотворениями) для сборника «Руконог» (1914), чтобы продемонстрировать миру настоящую футуристическую стилистику. Не обошлось без парадокса, так как настоящее и будущее состояли в подчеркнуто событийном прошлом, сугубо архаическом словоупотреблении и редкостном смешении географических пластов. Тем не менее Пастернак сохранил собственное лицо.

От луча отлынивая смолью,
Не алтыном огруженных кос,
В яровых пруженые удолья
Молдаван сбивается обоз.

Обленились чада град-Загреба,
С молодицей обезроб и смерд:
Твердь обует, обуздает небо,
Твердь стреножит, разнуздает твердь!

Жародею-Жогу, соподвижцу
Твоего девичья младежа,
Дево, дево, растомленной мышцей
Ты отдашься, долони сложа.

Жглом полуд пьяна напропалую,
Запахнешься ль подлою полой,
Коли он в падучей поцелуя
Сбил сорочку солнцевой скулой.

И на версты. Только с пеклой вышки,
Взлокотяся, крошка за крохой,
Кормит солнце хворую мартышку
Бубенца облетной шелухой.

Вероятно, цыганам в Бессарабии понадобилась молдавская окраска для подчеркнуто-юного возраста героини стихотворения. Мол(о)даванам подобает по определению быть молодыми. Перед зрителем картинно выступает юная красавица-цыганка с черно-смоляными косами, которые не нуждаются в украшениях, даже в монистах. Вряд ли для неё значима легитимация семейного статуса — как и полагается гордой соплеменнице Земфиры, она свободна, „отлынивая от луча” и пребывая вне закона (франц. hors la loi). То ли жена-молодица, то ли дева, любовница Солнца. Тяжкий труд ей нипочем, когда в помощниках у нее ходит волшебное диво. Обращается она с Жародеем-Жогом на равных, как с конем. Здесь-то и проглядывает сокрытое имя солнечного божества — Хорс. Одновременно Солнце-Хорс и конь (англ. horse ). Провожая в путь обоз, увозящий красавицу, Солнце с высоты („с пеклой вышки ”) льет лучи, подобные звукам колокольчика лошадиной дуги („шелуху бубенца”). Текст стихотворения закольцован. Оно начинается „ от луча”, то есть французским ‘от’ ( haute — вышка), и завершается ‘шелухой’ (нем. Haut ).

Пастернак по-свойски, попирая все негласные установления и законы, обошелся с тяжело груженым архаически-футуристическим текстом. Такова природа его таланта, и не следует думать, что заявленная им установка на „неслыханную простоту” смогла изменить слуховые абсорбции поэта, его нетривиальное обращение со словарями. Ничуть не бывало, до конца дней этот “казак лихой” не покидал поприща словесно-цирковой эквилибристики, и даже потерпев сокрушительный провал в романном бытописательстве, оставил воплощения поздней небывалой поэзии и прозы, выросшие из ранних стихотворных эскизов-уникумов.

Я бы не стала тормозить движение своего вестерна пикантными словарными подробностями «Цыган» Пастернака, когда б они не совпадали со строительным фундаментом Велимирового стихотворения «Я и Россия». Но этот кунштюк я приберегу для финала.

А сейчас по слишком явному формальному признаку, превозмогая страх сцены, залитой солнцем, в декорум напрашивается «Жизнь» Хлебникова.

Росу вишневую меча
Ты сушишь волосом волнистым.
А здесь из смеха палача
Приходит тот, чей смех неистов.

То черноглазою гадалкой,
Многоглагольная, молчишь,
А то хохочущей русалкой
На бивне мамонта сидишь.

Он умер, подымая бивни,
Опять на небе виден Хорс.
Его живого знали ливни —
Теперь он глыба, он замерз.

Здесь скачешь ты, нежна, как зной,
Среди ножей, светла, как пламя.
Здесь облак выстрелов сквозной,
Из мертвых рук упало знамя.

Здесь ты поток времен убыстрила,
Скороговоркой судит плаха.
А здесь кровавой жертвой выстрела
Ложится жизни черепаха.

Здесь красных лебедей заря
Сверкает новыми крылами.
Там надпись старого царя
Засыпана песками.

Здесь скачешь вольной кобылицей
По семикрылому пути.
Здесь машешь алою столицей,
Точно последнее „прости”.

Стихотворение тоже было исполнено на заказ — для астраханской газеты «Красный воин», штатным сотрудником которой Хлебников прослужил полгода, пока город находился почти на осадном положении. И “служба”, и “газетчик” — понятия, далеко отстоявшие от фигуры поэта, но желание публиковаться превозмогало идиосинкразии, тем более что в редколлегии газеты работал поэт Сергей Буданцев — поклонник Велимирового таланта. Потому 7 января 1919 года стихотворение было опубликовано, то есть воинская газета отметила Рождество Христово футуристическим текстом о жизни и смерти — ситуация близкая к гротеску. Именно своеобычные и причудливые характеристики стихотворения — объекты моего внимания.

Формальный признак, заставивший обратиться именно к «Жизни», — это открыто представленный здесь тройственный компонент: Хорс-Солнце-конь (или кобылица). Красный цвет воина, газеты и времени вменяет стиху кровавую окраску. На меч ложится вишневая роса крови. Заря сверкает крыльями красных лебедей — О лебедиво! О озари! Жизнь размахивает алой столицей, словно прощальным платком. Алый цвет последовательно диктует распутья семикрылости (или наоборот), так как ala — крыло в латыни.

Слово ‘жизнь’ подхвачено многоязычными сотоварищами: французское vie проявляется ви шневой росой в первой же строке, английское live льется допотопными ливнями, английская zing -зин (просторечная ‘жизнь’) молчит в черных глазах-зинах многоглагольной гадалки-цыганки (zingara — цыганка англ. итал.), звучит в побудках зари, лебедя (франц. cygne) и сигнала-знамени. Мимоходом мы получаем простую разгадку строк «Кузнечика»: как только пролетает диво лебедя, раздается сигнал горна, он играет “зорю”.

К тому же английское zing кроме жизни и свиста пули означает “живо, быстро произносить, выпаливать”: Здесь ты поток времен убыстрила, / Скороговоркой судит плаха. Из смеха палача вырастает неистовый хохот-кат обезглавленного Разина, который и сам, подобно кату, казнил персидскую княжну. Жизненное назначение низаря -Хлебникова противоположно, он возвращает к жизни погибших, трудится на поприще Спасителя. Вишнево-вышний меч, росу которого сушит волосами новая Магдалина, сменит вскоре окраску и превратится в малиновую шашку. артефакт живо писных обманок.

Жизнь-героиня в стихотворении Хлебникова движется медленно и быстро; по вертикали (вверх к Солнцу или вниз к засыпанным песком письменам); по горизонтали (вперед в будущее или назад к мамонту в прошлое); непрерывно меняя места действия — “здесь” и “там”. И всё же смерть оказывается не менее многоликой и крылатой. Стихотворение вместило множество насильственных изводов конца человеческой жизни: удар меча и ножей, действия палача (плаха, повешение), утопление, замерзание, сожжение, выстрелы. Кажется, не хватает только яда, колесования и распятия.

Хлебников настолько интересовался смертью, что оставил странный текст о каннибализме (это отнюдь не отменяло его насмешек над „навьими чарами” Федора Сологуба). Но в ранней поэме, где родителям на пиру скармливают тела их детей, Хлебников всего лишь так нестандартно угрожал расправой-местью Японии за Цусиму (что можно прочитать только при специальном освещении текста). Чтобы уберечь самого Хлебникова от недоуменных возгласов читателей, составители последнего Собрания сочинений решили от греха подальше просто изъять этот текст из обращения. 10 Я это говорю к тому, что архаическая и сказочная “действительность” Велимира “все же протекает в истории и у людей” и при вскрытии всегда имеет непосредственное отношение к настоящему. То же самое происходит и с якобы “натурными съемками” Пастернака, где за природными катаклизмами и библейскими мифологемами произрастает философия истории и решаются проблемы поэтического ремесла. Так что каждый поэт настолько углублен в собственные хлопоты и промыслы, что заимствует у соседей только то, над чем уже и сам сосредоточивался, что уже входило в сферу его разработок. И когда эти условные геометрические круги пересекаются или когда словесные цепочки выявляют сходства, мы наблюдаем поэтические столкновенья и совпаденья.

Признаться, мне кажется, что выявляемый у поэтов широчайший реестр интертекстуальностей — скорее вопрос биографии самого Омри Ронена, предмет его гениальной слуховой памяти, материя его филологического бизнеса. А потому когда в эту область ринулись подражатели-продолжатели, когда бойко произросли хваткие крошки цахесы, то на сражения с ними Омри стал тратить слишком весомую часть своего научного темперамента.

Возвращаюсь к примерам поэтических совпадений, вытекающим из пресловутых „головоломок”. Что кроется в финале хлебниковского стихотворения, где доблестная Жизнь машет алою столицей, / Точно последнее „прости”. Гипербола такова, что никакое буйное воображение нарисовать эдакое не сподобится. А словесная фантазия — пожалуйста: здесь подспудно происходит столкновение нескольких паронимов. Жизнь была уподоблена медленной черепахе, содержащей слово ‘череп’. У слова ‘caput’ в латыни есть много значений — голова, столица, жизнь. “Мертвая голова”, или череп, или Caput mortuum — это название бабочки. Что касается немецкого (и латинского) ‘капут’, то сейчас объяснять его значение излишне, но и во времена Хлебникова оно означало “отдавать концы”, “бедственный конец”. Жизнь машет столицей-головой, как Барышня-Смерть, говоря свое последнее “прощай”-капут. Но возможна и чуть иная раскладка головоломного пасьянса со схожими “головными” паронимами. Сapital в английском — столица, а в латыни - головная повязка, полотняное покрывало, надевавшееся жрицами на голову во время жертвоприношений. Косынкой-столицей размахивать сподручнее, когда прощаешься навсегда.

Хлебникова вообще отличает повышенный интерес к головам, черепам, столицам и труду Маркса. В «Детях Выдры» том «Капитала» привычно годится на то, чтобы „череп проломить”, или же находит применение для свежего каламбура — „ни капли толку”. Громады живых и мертвых голов заполняют тексты. Начинается с пушкинской Головы, которой футурист-Руслан наносит удар — „пощечину общественному вкусу”, затем этот “кочан” превращается в голову боярина Кучки и вырастает до Головы вселенной. Из черепа Святослава изготовлен «Кубок печенежский», прежняя столица повисает на мече («Москва — старинный череп глагольноглазых зданий…»), а имя самого поэта приравнено к яду из растения ‘вех’, 11 и на аптекарском пузырьке с его инициалами изображены череп и кости.

На этом “головной” поток следует перекрыть, чтобы завершить анализ стихотворения Велимира Хлебникова «Жизнь». Пожалуй, теперь можно ответить на вопрос, каким макаром сюда занесло мамонта. Он вызрел из очень давней Велимировой “заготовки”, и голыми руками его было не взять. У Хлебникова мамонт парадоксально возник как бы на почве той шинели, из которой все мы вышли, по утверждению критика. Но шинель слово французское, потому табуированное, и в хлебниковском обиходе получают бытование русские замены — плащ, шуба, тулуп и проч. Шкура мамонта — мохнатый плащ, и в хлебниковской палеонтологии ему, ископаемому бедняге, оттого пришел каюк-капут, что солдатская шинель в немецком языке — Kaput. Входили ли эти паронимы в намерения Гоголя? Бог весть. А вот в хлебниковские интенции вполне умещались, о чем свидетельствует отрывок из драматической поэмы «Любовь приходит страшным смерчем…» (1912). Одно из первоначальных ее названий — «Мотылек и меч и гроб». Поэма эта чрезвычайно воинственна и кровожадна, прославляет любовь, ратные подвиги и победы, словом, ее замысел противоположен «Жизни», но героические компоненты сходны (жизнь и смерть, кровь и меч, солнце и конь, палач и допотопные спутники прошлых миров. ливни и бивни). Хлебникову стоило только перевернуть концом копье. поменяв смысловую окраску. Вот как описан неназванный мамонт, выбывший в дебри могильные и запечатленный во взоре красавицы-Жизни:

И поток златых кудрей
Окровавленного лика
Скажет многих книг мудрей:
„ Жизнь прекрасна и велика”.
Нет, не одно тысячелетье,
Гонитель туч, суровый Вырей,
Когда гнал птиц лететь своею плетью,
Гуси тебя знали, летя над Сибирью.
Твой лоб молнии били, твою шкуру секли ливни ,
Ты знал свисты грозы, ведал ревы мышей,
Но, как раньше, блистают согнутые “бивни”
Ниже упавших на землю ушей.
И ты застыл в плащах косматорыжих,
Как сей страны нетленный разум,
И лишь тунгуз бежит на лыжах,
Скользя оленьим легким лазом.

Мимо внимания Хлебникова, столь пристально следящего за состоянием столиц и голов, мотыльков и поездов-драконов, вплоть до пограничных состояний ума, гонимого числами и огнями, не могло проскользнуть стихотворение Пастернака из сборника «Близнец в тучах» (1913):

Вокзал, несгораемый ящик
Разлук моих, встреч и разлук,
Испытанный, верный рассказчик,
Границы горюнивший люк.

Бывало, — вся жизнь моя — в шарфе,
Лишь только составлен резерв;
И сроком дымящихся гарпий
Влюбленный терзается нерв;

Бывало, посмертно задымлен
Отбытий ее горизонт,
Отсутствуют профили римлян
И как-то — нездешен beau monde,

Бывало, раздвинется запад
В маневрах ненастий и шпал,
И в пепле, как mortuum caput ,
Ширяет крылами вокзал.

И трубы склоняют свой факел
Пред тучами траурных месс.
О, кто же тогда, как не ангел,
Покинувший землю экспресс?

И я оставался и грелся
В горячке столицы пустой,
Когда с очевидностью рельса
Два мира делились чертой.

Сейчас этот текст придется пропустить как подсобный, не анализируя все его немалые “головоломные” особенности, среди которых бабочка мортуум-капут летает вовсе не случайной „втирушей” (как аттестовал ее Пастернак в письме к Сергею Боброву). Конечно, ее голова-caput заключает двоемирие со столицей-caput. Из наиболее наглядных двойников отметим опять же латинское крыло-ala, входящее в состав вокз ала. быв ало и шп ала. Неожиданный высший свет. beau monde, тоже вовсе не случаен в стихотворении о богатстве и бедности в двух мирах, на которые разделен мир. Он расчленен по горизонтали на восток и запад ( вест ), так что высший свет не одинок, он созвучен с западом. Но граница делит миры и в вертикальном разрезе, здание вокзала расчерчено на низ и верх, рельсы и кров, перепонка членит вселенную на почву и небо, грунт и вышние сферы ангелов, куда и устремляется „покинувший землю экспресс”. Из хаты-вокзала огнедышащий поезд-дракон летит в высь (франц. Haut ).

Хлебников откликнулся на «Вокзал» Пастернака, переполненный неприемлемыми для него иноязычными формулами, по-своему, да так, что никто не опознал ни исходного образца, ни собственное предназначение Велимирова объекта. И это вовсе не удивительно. Никто не идентифицировал заимствование, так как позже, вставив свой собственный опус о вокзале-Путестане в сверхповесть «Зангези», Хлебников ловко убрал первую строку стихотворения («Мой череп — путестан, где сложены слова»), превратив тем самым Череп-Вокзал в Мозг-Часы. Почему бы и нет? Голова остается головой, где Песни зубцов и колес / Железным поют языком. Хоть железная дорога, хоть часы, — какая разница, если речь идет в конечном счете о производстве слов поэтического языка в мозгу автора? Зато теперь никто не придерется, всё шито-крыто. 12 Для полной наглядности, приведу отрывок из «Зангези», восстановив изъятую строку в квадратных скобках. После этой однострочной купюры Хлебников почти ничего не менял в тексте, сделав только в конце вставку о поездах и небесных путях. Прикрепленный зачин о часах человечества и вставку я выделю курсивом, таким образом стихотворение о черепе-путестане предстанет в своем первоначальном облике.

Хороший плотник часов,
Я разобрал часы человечества,
Стрелку верно поставил,
Лист чисел приделал,
Вновь перечел все времена,
Гайку внедрил долотом,
Ход стрелки судьбы железного неба
Стеклом заслонил:
Тикают тихо, как раньше.
К руке ремешком прикрепил
Часы человечества.
Песни зубцов и колес
Железным поют языком.
Гордый, еду, починкой мозгов.
[Мой череп — путестан, где сложены слова,]
Глыбы ума, понятий клади,
И весь умерших дум обоз,
Как боги лба и звери сзади,
Полей божественных навоз,
Кладите, как колосья, в веселые стога,
И дайте им походку и радость, и бега.
Вот эти кажутся челом мыслителя.
Священной песни книгой те.
Рабочие, завода думы жители!
Работайте, носите, двигайте!
Давайте им простор, военной силы бег,
И ярость, и движенье,
Пошлите на ночлег
И беды, и сраженье,
И кудри молодца
Бегут пусть от отца.
Поставьте в поезда, ночные пароходы,
Где зелень темных звезд,
Чтобы через кадык небес вести
Людей небесные пути.
И чтоб вся мощь и свежесть рек
Влекла их на простор, охотничий ночлег.
Чтоб неподвижной глыбой снов
Лежал бы на девичьем сене
Порядок мерных слов,
Усталый и весенний.

Так как у нас впереди еще пара стихотворений Хлебникова, а от всей этой увлекательной для меня машинерии читатель должен был притомиться, я отмечу только основной посыл в представленной метаморфозе. Попозже постараюсь возвратиться к устройству этого текста, тем более, что часы человечества на руке поэта — излюбленный образ позднего Хлебникова. Неологизм Путестан образован по принципу топонимов “теплый стан”. Так обозначали еще в XVI-XVII веках места, где дозоры сторожевой службы могли отогреться и отдохнуть. Железнодорожный Путестан логично объясняет только связь со словесным багажом, который обозначен как Глыбы ума, понятий клади. Хлебникову хорошо было известно устройство грузоперевозок, кто как не он умудрился послать медленной скоростью корзину с рукописями в один город, а сам меж тем отправился в другой… Глыба по-французски — motte, ей резонно поручено слежение за словом-mot. А вот мерой, числом заведовать может потаенный Вокзал, во всяком случае, его второй слог: немецкое слово Zahl — это число, цифра (и пусть никого не смущает смена согласных, поэты смело варьируют звучания “з-с-ц” и т.д.). Потому переход к циферблату часов (к листу чисел в хлебниковском “переводе”) был оправдан. Вокзал таил в себе часы, числа и слова не только благодаря „поездов расписанью”. Остальное — потом.

К следующему стихотворению — о соревновании с Солнцем — постараюсь пройти без всяких оправдательных мостиков и адаптеров-переходников. К его неожиданной и озорной подоплеке я готовила читательское восприятие исподволь, прокладывая кабель необходимых понятий.

Россия тысячам тысяч свободу дала.
Милое дело! Долго будут помнить про это.
А я снял рубаху,
И каждый зеркальный небоскреб моего волоса,
Каждая скважина
Города тела
Вывесила ковры и кумачовые ткани.
Гражданки и граждане
Меня — государства
Тысячеоконных кудрей толпились у окон.
Ольги и Игори,
Не по заказу
Радуясь солнцу, смотрели сквозь кожу.
Пала темница рубашки!
А я просто снял рубашку —
Дал солнце народам Меня!
Голый стоял около моря.
Так я дарил народам свободу,
Толпам загара.

Стихотворение написано весной 1922 года, опубликовано посмертно в сборнике Хлебникова «Стихи» (1923), и анализ его будет до скупости кратким. Принято сопровождать этот текст отрывком из его же прозы «Утес из будущего» (1921):

Мы не должны забывать про нравственный долг человека перед гражданами, населяющими его тело ‹. › Будем помнить, что каждый волосок человека — небоскреб, откуда из окон смотрят на солнце тысячи Саш и Маш.

В славянском исчислении слово ‘ тьма ’ означает тысячу тысяч, то есть миллион. Россия, как солнце, освободила миллионы своих граждан от тьмы. с нагого поэта пала тем ница рубашки — такова нехитрая параллель равноправных деяний. Но в основе всех причудливых поступков поэта так ли, сяк ли, лежит слово — здесь работает простецкая идиома “лезть из кожи вон” (очень стараться), которая по-немецки звучит aus der Haut kriechen, где соответственно Haut — кожа. При некоторых натяжках в произношении эта кожа превращается в хату, а скрестившись с французской высью, высотой ( haut ) малая хатка становится высотным зданием — вполне русскоязычным небоскрёбом. Поэт снял одежду, тогда из кожи вон лезут старательные волоски-небоскребы и тянутся к солнцу. Ни слова в простоте, даже и загорать на солнышке не дадут, всюду чудятся подвохи и затейливые постройки. И в своем высотно-поверхностном усердии домового Хлебников отнюдь не случаен и не одинок.

Никаких противопоказаний не вижу, чтобы сейчас не напомнить, например, о раннем опусе Велимира, поддерживающем дерматологическую тематику. Нам уже доводилось его обсуждать, но на сайте его нет, потому очерк приведу в сжатом виде, переписав его и дополнив соображениями о связи кожи и смеха. В раннем стихотворении нет Солнца, но есть безусловное ощущение собственной значимости и будущего величия. Притом что текст этот эпатажный, с манерно-бодлерианской эстетизацией уродства, Хлебников умудряется соотносить микро-физиологию с космосом, славного себя с историческими катаклизмами.

Желанье-смеяние прыщавою стать
Пленило-венило довещную рать.
Смеялись-желали довещные рати
Увидеть свой лик в отраженье иначе.
И сыпи вселенных одна за другой
Выходили, всходили, отходили в покой.
И строи за строем вселенных текли,
И все в том желанье-рыданье легли.
И жницей Времиней сжатые нивы
Оставляли лицо некрасивым.

И в одной из них раньше, чем тот миг настал,
когда с шумом и блеском, и звоном и треском
рассыпалось все на куски, славень, — я жил.

Антиэстетический вызов угреватого юнца брошен с первой строки. Но сочинитель не пеняет, не страдает, а смеется. Стихотворение — о российской истории, в постоянной заботе Хлебникова о соотношении гомеопатических доз простых чисел с бесконечностью.

Одним из посылов является каламбур по ра / пора. Довещные рати (миллионы, тьмы тем, толпы, скопы) увеличенного под микроскопом изображения — кожа с порами. Каждая пора — тростинка, скважина тела, вентиляционная труба, позволяющая дышать. Если пора — единица воинского строя телесного пространства, то пора — мера времени и определяет краткий миг существования на огромном теле Истории, нелинейное время жизни.

Поры кожной поверхности могут болеть — покрываться сыпью, прыщами, чирьями. Глагол ‘прыщать’ однозначен ‘прыскать’. Кожа- Haut -хата оказывается тождественной и смеянью-хохоту (хо-хату) и желанью-хотенью (хатенью). Отсюда все “отражения” хлебниковского стихотворения. Прысканье от хохота. Отходить в покой — не только отдыхать, но и удаляться в покои под крышу. Жница-времиня бритвой жнет нивы волос, где прыщи и угри оставляют лицо некрасивым. но само деяние получает ранг высочайшего ( haut ) обряда.

Сходятся все действия в том, что ‘жать’ означает не только сельско-хозяйственные работы, но еще и давить, держать под пресс ом. Такое прыс канье под давлением выявляет еще одну проблему желания-охоты, оно неизбежно ведет к занятиям письменным — к печати, прессе. К чему и устремляется все почтовое волеизъявление юного корреспондента: 31 марта 1908 года Хлебников отправил это стихотворение (и еще 11 других) на суд Вячеслава Иванова. Входя в раж, словесность отражается и в уродстве, а сыпь и рвение доводят до вдохновительного порыва — текст рассыпается до рассея ния и возрождается вновь.

В одной из таких хат-вселенных по имени Рассея жил этот воинственный ратник-славень в ту пору, в тот миг, когда с шумом и блеском все распалось на куски. Это был грохот Цусимы и осколки зеркала первой русской революции.

И завершу свой спагетти-вестерн опять же высказываниями воинственного Ронена о головоломках. Чуть раньше, в эссе «Грусть», Омри собственные пристрастия к шифрам приписал неким отвлеченным знакомцам:

Я знаю любителей поэзии, которые Пастернака читают ради умственной гимнастики, относясь к его стихам как к затейливым шарадам или ребусам. Разгадка их „на высоте всех опытов и дум” — это зачастую „точный смысл народной поговорки”.

Из этого высказывания (и того, что следует далее) опять явствует, что, по мысли автора, “поговорочная” разгадка стихов у Пастернака мелко плавает. Кто согласен, пусть первым бросит камень и в Хлебникова. Что-то я не слышу свиста…

P.S. Выловив в интернете идиому “To kick the bucket” и руководствуясь своими слабыми познаниями в идиш, я бы попросила поглядеть вверх, на букет Хаима Сутина, но это разухабистое “колотить по ведру” переводится как печальное ‘умирать’ (впрочем, в его более грубом изводе).

Велимир
Хлебников

Картинка Анализ стихотворения Хлебникова Вечер тени № 2

Анализ стихотворения Велимира Хлебникова «Воля всем»

Картинка Анализ стихотворения Хлебникова Вечер тени № 3

В первой половине 20 века футуризм стал одним из наиболее востребованных литературных течений. Именно футуристы в своей «рубленой» манере писали очень яркие патриотичные стихи, посвященные революции. К числу тех, кто выступал за советскую власть, был и Велимир Хлебников, который мечтал о том, чтобы все люди на земле были равноправны. Поэтому неудивительно, что в 1917-1918 годах он создал целый цикл стихов, в которых для лучшего понимания смысла даже отказался от своих экспериментов со словами. Перед ним стояла совсем другая цель – донести до людей, насколько важны, правильны и актуальны нынче революционные идеи.

В 1918 году Велимир Хлебников публикует стихотворение под названием «Воля всем», в котором рассуждает на тему революционных достижений с точки зрения рядового гражданина своей страны. Призывая людей к новым свершениям и открытиям, он отмечает: «Все за свободой – туда». Подразумевается, что получить свободу можно лишь при советской власти, и этот факт, как считает автор, еще предстоит осознать тем, кто живет в капиталистическом обществе. Тех, кто стоит у истоков революции в России, автор именует «люди с крылом лебединым», указывая на то, что они окрылены высокими идеями. И подпитывает их не честолюбие, а стремление к свободе, у которой «жгучи глаза».

Это желание у многих людей настолько велико, что, как отмечает Хлебников, «пламя в сравнении – холод». Он понимает, что полная свобода – это не только смена существующего строя, но и духовное перерождение нации, которой придется отказаться от религии своих предков. Это не смущает молодого поэта, который считает, что вместо старых церковных образов непременно появятся новые, которые будут написаны голодом. Это означает, что автор заведомо отдает себе отчет — впереди еще будут тысячи смертей, и все эти жертвы непременно нужно принести на алтарь свободы. Это подтверждает и фраза о том, что «если погибнем – воскреснем!».

Автор призывает людей объединиться и вступить в борьбу за собственные права и свободы, считая, что лишь такой путь развития общества приемлем на всей планете. Причем, у Хлебникова нет ни малейшего сомнения в том, кто именно победит в этой кровавой и жестокой схватке. «Если же боги закованы, волю дадим и богам», — подчеркивает поэт, считая, что можно осуществить любой замысел, если он справедлив по своей сути и способен объединить людей вокруг общей идеи.

Поэтическое творчество В. Хлебникова

Картинка Анализ стихотворения Хлебникова Вечер тени № 4

Велимир Хлебников принадлежал к поэтам-футуристам, был реформатором, искал новые пути в лирике, эпосе, прозе и драматургии. Его образы, творчество отличаются экспериментаторством в области языка, ритмики, словообразования. Новаторство поэта было столь непривычно, оригинально и индивидуально, что часто не позволяло литературоведам и читателям достойно оценить его деятельность как художника. Он просто видел мир иначе, чем окружающие, которых иногда шокировали его стихи.

Взгляды Хлебникова на жизнь, историю, природу и общество были, с точки зрения обычного человека, странными и парадоксальными. Хлебников поражал современников спокойной незаинтересованностью и неучастием в людской суете. В ранних произведениях поэта («Девий бог», «Снежимочка») проявляется его увлечение русским фольклором.

Живя на рубеже веков, он остро чувствовал время и отражал его в своем творчестве, сделал его главной темой своей поэзии. Поэт решает совершить «революцию слова» для создания образа нового мира.

Хлебников представлял собой редкий тип художника. Современники называли его «одиноким лицедеем», а его стихи — «сумасшедше-гениальными». Парадоксальная оригинальность Хлебникова отражала его по-детски упоенное познание мира, вызывала к жизни новые словообразования. Примером может служить стихотворение «Там, где жили свиристели…»:

Там, где жили свиристели, Где качались тихо ели, Пролетели, улетели Стая легких времирей. Где шумели тихо ели, Где поюны крик пропели, Пролетели, улетели Стая легких времирей. В беспорядке диком теней, Где, как морок старых дней, Закружились, зазвенели Стая легких времирей. Стая легких времирей! Ты поюнна и вабна, Душу ты пьянишь, как струны, В сердце входишь, как волна! Ну же, звонкие поюны, Славу легких времирей!

Основу миросозерцания Хлебникова составляли бескорыстие, стремление к добру и справедливости. Он любил мир и все живое. Не случайно одно из его стихотворений носит название «Люди! Утопим вражду в солнечном свете. ». Порожденные его фантазией «свиристели» и «времири» несут звонкую радость, надежду и ощущение абсолютной свободы.

Хлебников начал писать рано, но долго не отдавал свои стихи в печать.

Он знакомится с футуристами и создает мифо-поэтические утопии и драмы. В драме «Девий бог» Хлебников показывает чистое начало славянской души, создает атмосферу таинственной жизни Девьего бога. Это одновременно и бог, и человек, он приносит и радость, и страдания людям. В пьесе присутствует тема неумолимого рока. Девий бог «молчаливо и прозрачно светится… на носу челна, предвещая страшное». Куда стремятся люди, не знают.

Примером знаменитого словотворчества Хлебникова может служить известное его стихотворение «Заклятие смехом»:

О, рассмейтесь, смехачи! О, засмейтесь, смехачи! Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно, О, засмейтесь усмеяльно! О, рассмешищ надсмеяльных — смех усмейных смехачей!

Основываясь на слове «смех», не нарушая законов русского словообразования, поэт создал яркое, даже с некоторым подобием смысла, стихотворение. Так сочиняют свои считалки дети, экспериментируя со словом. По высказыванию поэта, он хотел «найти, не разрывая корней, волшебный камень превращенья всех славянских слов одно в другое».

Хлебников раскрывается как мудрый философ и тонкий лирик в стихотворении «Каменная баба»:

Мне много ль надо? Коврига хлеба И капля молока, Да это небо, Да эти облака! Или в стихотворении «Лесная тоска»: Беру в свидетели потомство И отдаленную звезду.

Поэт улавливал движение природы, чувствовал ход истории, революции и войн, его интересовали темы будущего и настоящего. В его стихотворении «Ручей с холодною водой…» торжествует истинная поэзия:

Прощайте все! Прощайте, вечера, когда ночные боги, седые пастухи, В деревни золотые вели свои стада. Бежали буйволы, и запах молока вздымался деревом на небо И к тучам шел.

Благодаря поэтическому мастерству Хлебникова перед читателем возникает вечер в горах, с его запахами, звуками. Несколькими строчками поэт сумел передать грандиозность мироздания. Это стихотворение напоминает картину старых мастеров-художников. Кстати, сам Хлебников был талантливым живописцем.

В. Маяковский восхищался ритмом, его переходами, внутренними созвучиями, рифмами многих стихов поэта. Стихотворение «Конь Пржевальского» он назвал «классикой». Именно в нем Хлебников выразил свою творческую задачу: «Стать звонким вестником добра!»:

У колодца расколоться Так хотела бы вода, Чтоб в болотце с позолотцей Отразились повода. Мчась, как узкая змея, Так хотела бы струя, Так хотела бы водица Убегать и расходиться, Чтоб ценой работы добыты, Зеленее стали чоботы, Черноглазые, ея. Шепот, ропот, неги стон, Краска темная стыда, Окна, избы с трех сторон, Воют сытые стада. В коромысле есть цветочек, А на речке синей челн.

Стихотворение «Конь Пржевальского» показывает, насколько чутким был Хлебников к народному творчеству. Эта тема его стихов наполнена светом жизни. Причем поэт не стилизовал свои произведения под народные, как делали другие авторы, а именно мыслил и чувствовал так. Стихотворение до краев наполнено «живой водой» замечательного источника — русского поэтического слова. Именно поэтому его произведения лишены искусственности, в них сверкают краски природы. Стихотворение написано эмоционально, здесь и «расколотая» струя воды, и встреча влюбленных, и счастье дышать, жить, радоваться чуду бытия.

Для Хлебникова, выросшего в астраханских степях, на лоне природы, была очень важна тема взаимоотношений человека и всего живого. В поэме «Зверинец» он говорит об отношении человека к окружающему миру. Фантастическая поэма «Журавль» — яркий протест против превращения человека в вещь, бунт против власти техники. В научно-техническом прогрессе Хлебников видел угрозу природе и человеку. Громадный журавль — подъемный кран — становится в поэме символом беды, властителем города, убивая все живое.

В своем творчестве Хлебников проявлял интерес и к социальным вопросам своего времени, откликался на научные открытия и события исторического значения. В стихотворении «Алферово» поэт делает попытку анализа истории России. Множество славных русских полководцев отдали свои жизни служению родине. Победы перемежались с поражениями, но слава их не померкнет в веках:

Немало славных полководцев, Сказавших «счастлив», умирая, Знал род старинных новгородцев, В потомке гордом догорая.

Видя внутренний раскол в стране, Хлебников призывает вспомнить былую мощь и славу державы, где были великие герои.

Творчество Хлебникова контрастно, но с годами все четче в нем проступал интерес к общечеловеческим ценностям. Многие поздние стихотворения отличаются наивной чистотой, пронизаны ощущением радости, прелести жизни. Вместе с тем в них чувствуются мудрость, точность, горькая ирония человека, осознающего, что жизнь трагична в своей основе. По мнению поэта, существующий мир приобретателей следует разрушить и создать всемирный союз «изобретателей», единение людей-братьев, занятых творчеством и обновлением родины.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском ↑↑↑

На этой странице материал по темам: