Анализ стихотворения Гумилева Прапамять
Н. С. Гумилев. Прапамять. Какой предстает жизнь в восприятии поэта?
Какой предстает жизнь в восприятии поэта? Как показано в стихотворении движение времени? Какое значение имеет в стихотворении повторение союза «и» и частицы «вот», указывающей на последовательность действий, смену явлений?
В стихотворении показан безостановочный круговорот жизни. То, из чего слагается этот круговорот, мелькает перед глазами читателя. Союз и помогает восприятию этого мелькания, как и частица вот. Но не только они создают впечатление этого безостановочного мелькания. Оно возникает и от перечисления предметов, которые воспринимает и о которых говорит нам поэт. Таковы, например, дважды названные моря, пустыни и города.
Приставка «пра-» обозначает либо первоначальность, наибольшую древность (прародина, праславянский), либо степени родства (прадед, правнук).
Как вы понимаете заглавие стихотворения Гумилева «Прапамять»? В первом издании в сборнике «Костер» стихотворение было опубликовано под другим заглавием — «Жизнь». Как вы думаете, почему поэт в дальнейших изданиях предпочел название «Прапамять»?
Название «Прапамять» подчеркивает отдаленность во времени того, что вспоминает поэт. Название «Жизнь», которое было дано стихотворению в самом начале, менее связано с движением времени и с тем, что уже ушло и ушло невозвратно. Поэтому можно понять выбор автора и согласиться с ним.
Николай Гумилев мечтал о читателе-друге. «Этот читатель, — отмечал он, — думает только о том, о чем ему говорит поэт, становится как бы написавшим это стихотворение… Прекрасное стихотворение входит в его сознание, как непреложный факт, меняет его, определяет чувства и поступки». Что в позиции автора стихотворения особенно привлекает вас? Что утверждает поэт стихотворением «Прапамять»?
Стихотворение «Прапамять» помогает каждому читателю стать читателем-другом автора, потому что помогает уловить связь времен во всем, что происходит вокруг каждого из нас. Умение увидеть и изобразить эту связь — удача автора и заслуга читателя, если ему удается ее заметить.
На этой странице искали :
- анализ стихотворения гумилева прапамять
- анализ стихотворения прапамять
- прапамять гумилев анализ
- какой предстает жизнь в восприятии поэта
- анализ стихотворения гумилева память
У входа. Анализ стихотворения Н.С. Гумилева «Заблудившийся трамвай»
Поэтика позднего Гумилева загадочна. Как известно, автор "Огненного столпа" отходит от "чистого" акмеизма[1] и возвращается — по крайней мере частично — к символизму, хотя в то же время некоторые черты акмеистической поэтики сохраняются и в его позднем творчестве. Однако сложный (и сугубо индивидуальный) синтез символистских и акмеистических принципов в сочетании со все более усложняющимся религиозным и философским осмыслением места и роли человека в бытии порождает немало трудностей при восприятии художественного мира позднего Гумилева как единого ментально-эстетического целого.
Итак, попытаемся разобраться.
Это стихотворение — о путешествии в себя, о познании себя в качестве "другого". Лирический герой "Заблудившегося трамвая", соприкоснувшись со своими "прежними жизнями", самым непосредственным образом наблюдает их, поэтому обращение Гумилева к сравнительно редкому в литературе XX века средневековому жанру видéния [2] вполне закономерно и естественно.
Для лирического героя стихотворения, весьма близкого его автору, открывается "прямое" визуальное восприятие своих "прежних жизней". С не меньшей яркостью это проявилось и в стихотворениях "Память" (написано в июле 1919 года [3] ) и "Заблудившийся трамвай" (написано в марте 1920 года [4] ), причем первое стихотворение в этом смысле даже более показательно, поэтому, прежде чем подробнее рассмотреть "Заблудившийся трамвай", необходимо обратиться и к этому произведению, тем более что оба стихотворения близки текстуально, на что А.А. Ахматова обратила внимание еще в 1926 году [5] .
"Память" открывается словами:
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня [6] .
По Гумилеву, человеческая личность проживает множество жизней и, соответственно, "меняет" множество душ, причем лирический герой, вспоминающий свои прежние индивидуальности (фактически это этапы своего жизненного пути [7] ), отделяет их от своего нынешнего "я". Они жили до него, иначе говоря, индивидуальное "я" оказывается не тождественно личности, которая не сводима, по Гумилеву, ни к душе, ни к тем или иным индивидуальным качествам, ни даже к человеческому "я": лирический герой "Памяти" о своих прежних воплощениях говорит в третьем лице — "он", отделяя их индивидуальные "я" от своего собственного.
Обратимся теперь к "Заблудившемуся трамваю" [8]. Как и герой самого знаменитого в западноевропейской литературе видения — "Комедии" Данте, лирический герой стихотворения с самого начала оказывается в незнакомой местности. Но если Данте видит перед собой лес, то пейзаж у Гумилева подчеркнуто урбанизирован:
Шел я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Казалось бы, этот трамвай похож на любой самый обыкновенный вагон на рельсах. При таком понимании "звоны лютни" и "дальние громы" — это поэтическое описание обычных звуков, сопровождающих передвижение трамвая, а "огненная дорожка" — лишь электрическая искра, однако сам жанр видения и все дальнейшее действие заставляют обнаружить в этом описании нечто принципиально иное. Перед нами — мистический трамвай, и "звоны лютни", и "дальние громы", и "огненная дорожка" приобретают в данном контексте особый смысл. Все это следует воспринимать не метафорически, а буквально: именно лютня, именно гром, именно огонь. В таком случае перед нами оказывается некое мистическое чудовище, появление которого сопровождается криком ворон, то есть традиционным знаком рока и опасности.
Но особенность характера Гумилева была как раз в том, что он любил опасность, сознательно к ней стремился, любовался ею. Эту же черту характера он передал и своему лирическому герою, в данном случае автобиографическому. И попадая внутрь трамвая, источающего громы и огонь (но и "звоны лютни" — знак утонченности и изысканности), лирический герой сознательно идет навстречу опасному и неведомому. Все это вполне соответствует жанру баллады, в котором написано стихотворение. Синкретическое сочетание двух жанров (баллады и видения) приводит к соседству в художественном мире стихотворения драматизма сюжета, прерывистости повествования, "страшного", недосказанного, романтически-таинственного (романтическая традиция была очень важна для Гумилева), иначе говоря, того, что присуще балладе, — соседству всего этого с мистическими прозрениями и странствиями, с погруженностью в не вполне материальный мир, что характерно для жанра видения.
И далее о трамвае говорится:
Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.
Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трем мостам.
Заблудившийся трамвай оказывается внеположным времени и пространству, Оказывается своего рода мистической машиной времени, свободно перемещающейся в хронотопы, связанные с "прежними жизнями" лирического героя.
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, — конечно тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце мое стучит в ответ:
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят — зеленная, — знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.
В красной рубашке, с лицом как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
Если "год назад" отсчитывается от "нынешней жизни" лирического героя, то описание казни явно относится к эпохе куда более отдаленной. Впрочем, хронотоп здесь едва ли вообще точно определим. А уподобление лица — вымени, по всей видимости, навеяно чтением Ф. Рабле, который весьма часто "менял местами" верх и низ. Как известно, Гумилев называл Рабле в числе четырех наиболее важных для развития акмеизма писателей [9]. но заимствуется здесь не "мудрая физиологичность" [10]. которую глава цеха акмеистов приписывал этому автору, и не прославленный М.М. Бахтиным амбивалентный смех, а визуальная дискредитация персонажа, когда вместо лица у него оказывается нечто отвратительное.
В то же время сочетание продажи голов, красной рубашки и зеленной лавки не дает возможности точно определить хронотоп. Сам факт продажи голов, к тому же в столь заурядном месте, как зеленная лавка, возможно, свидетельствует о событиях Великой французской революции. Так, Томас Карлейль приводит сведения об изготовлении в то время брюк из кожи гильотинированных мужчин (женская кожа не годилась, поскольку была слишком мягкой), а из голов гильотинированных женщин — белокурых париков (perruques blondes) [11]. Но палачи в то время исполняли свои обязанности не в красных рубашках, а в камзолах. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на одну из многочисленных гравюр, изображающих гильотинирование [12]. В то же время в лирическом произведении строгой исторической точности может и не быть.
Итак, визионер становится свидетелем казни своего прежнего "я", причем вся эта сцена напоминает финал рассказа Гумилева "Африканская охота": "А ночью мне приснилось, что за участие в каком-то абиссинском дворцовом перевороте мне отрубили голову, и я, истекая кровью, аплодирую уменью палача и радуюсь, как все это просто, хорошо и совсем не больно" [13] .
Зная дальнейшую судьбу поэта, можно только удивляться, сколь ясно он предощущал собственную гибель. Налицо предсказание будущего через прошлое. Ахматова писала: "Гумилев — поэт еще не прочитанный. Визионер и пророк. Он предсказал свою смерть с подробностями вплоть до осенней травы" [14]. Однако в этом и других приводимых Анной Андреевной пророчествах Гумилева речь идет только и исключительно о нем самом. И визионером, и пророком он действительно был, но пророчествовал — лишь о себе. В отличие, например, от лермонтовского "Предсказания", где говорится о судьбе всей России, или блоковского "Голоса из хора", где речь — об апокалиптическом будущем мира и человечества.
И еще одна особенность обоих вышеприведенных эпизодов с отрубанием головы: в них совсем нет боли. В "Африканской охоте" об этом сказано прямо, в "Заблудившемся трамвае" палач не отрубает голову, не отсекает ее, даже не отрезает, но — срезает. Срезать можно что-то лишнее, мешающее, например, ботву с той же брюквы. И вместо ожидаемого ощущения боли — унижение на дне скользкого ящика. Все это напоминает не столько казнь как таковую, сколько страшный сон о казни. Такая несколько отстраненная манера в изображении собственной гибели, когда все происходящее кажется "не до конца" материальным, вполне соответствует жанру видения. Однако зыбкость видения отнюдь не исключает материальной конкретности скользкого ящика и мертвых голов в нем.
Следует обратить внимание и на то, что в отличие от стихотворения "Память", где лирический герой говорит о своих прежних воплощениях в третьем лице, в "Заблудившемся трамвае" такой лингвистической дистанции между прежними "я" визионера и его нынешним "я" — нет. Лирический герой сразу и окончательно принимает свои прежние индивидуальности — в себя. Происходит объединение всех этих индивидуальностей в некое личностное (но надындивидуальное) синкретическое целое. И то, что о своих прежних воплощениях визионер говорит: "я", — свидетельствует о полном и окончательном их приятии. Если лирический герой "Памяти" может любить или не любить свои "прошлые существования", поэтому и говорит о них в третьем лице, то для лирического героя "Заблудившегося трамвая" это абсолютно невозможно. Если в "Памяти" — вспоминание своих прежних индивидуальностей, то в "Заблудившемся трамвае" — слияние их с индивидуальным "я" визионера, распространение на них самого понятия "я".
А казнь "прежнего воплощения" лирического героя оказывается ступенью на пути в некую "Индию Духа"… Тема Индии для Гумилева отнюдь не случайна. Так, в стихотворении "Прапамять" он писал:
И вот вся жизнь! Круженье, пенье,
Моря, пустыни, города,
Мелькающее отраженье
Потерянного навсегда…
Когда же, наконец, восставши
От сна, я буду снова я, —
Простой индиец, задремавший
В священный вечер у ручья? [15]
Впрочем, Индия здесь ненастоящая. Вообще, присущая даже и позднему Гумилеву акмеистическая любовь к жизни прямо противоположна индийскому мировосприятию, для которого цель — избавление от жизни, уход из нее [16]. Поэтому "Индия Духа" "простого индийца" — дань именно европейской традиции.
В то же время нельзя не упомянуть о том, что Гумилеву было довольно-таки неуютно в прославляемом им же самим "восточном мире". Показательно в этом смысле стихотворение "Восьмистишие":
Ни шороха полночных далей,
Ни песен, что певала мать,
Мы никогда не понимали
Того, что стоило понять [17] .
Возвращение от эзотерических красивостей и экзотики — в Россию оказывается для поэта воистину открытием. И такое же возвращение мы видим и в балладе "Заблудившийся трамвай".
Действие переносится в Петербург конца XVIII века. Время можно определить достаточно точно, поскольку памятник Петру I, "Медный всадник", был открыт в 1782 году, а Екатерина II, которой "с напудренною косой шел представляться" лирический герой, умерла в 1796. Оказываясь в хронотопе Петербурга конца XVIII века, трамвай перестает блуждать по "прежним жизням" лирического героя и наконец останавливается. Цель путешествия во времени и пространстве достигнута.
И целью оказывается Машенька и ее мир.
Характерно, что именно здесь в последний раз упоминается вагоновожатый. Гумилевское видение имеет некоторые общие черты с "Комедией" Данте, в которой тот называет своего спутника Вергилия "duca" — "вожатый". У лирического героя "Заблудившегося трамвая" тоже есть "вожатый", но это вожатый не столько лично и исключительно его, сколько всего трамвая, вожатый — вагона. А Машенька у Гумилева во многом играет роль Беатриче. И подобно тому, как вожатый у Данте исчезает перед появлением истинной путеводительницы, Беатриче (Чистилище, XXX, 49–51), вагоновожатый у Гумилева в последний раз упоминается перед первым упоминанием Машеньки.
Следует отметить, что параллель с Данте для Гумилева отнюдь не случайна. Акмеисты проявляли особый интерес к итальянскому писателю, достаточно вспомнить А.А. Ахматову и О.Э. Мандельштама.
Мир Машеньки — это мир православия. Восхищение православной "твердыней" Исаакиевского собора, и молебен "о здравье Машеньки" свидетельствуют о весьма сильном воздействии православия на героя стихотворения.
Важно отметить и то, что твердо высказанное знание лирического героя о том, что он отслужит молебен о здравии Машеньки и панихиду по себе, заведомо исключает весьма популярную среди исследователей творчества Гумилева версию Ахматовой, согласно которой "в образе летящего всадника" (Петра I) перед лирическим героем является смерть [18]. Это утверждение обосновывалось тем, что в текстуально очень похожем месте стихотворения "Память" сразу после появления "странного" ветра герой умирает[19]. В то же время не учитывалось, что в художественном мире Гумилева твердо высказанная лирическим героем уверенность в том, что он сделает что-либо, в сущности, означает пророчество, которое просто не может не сбыться. Так, например, в финале стихотворения "Память", на которое ссылалась Ахматова, обосновывая свою версию, смерть лирического героя предсказана именно таким способом, поэтому смерть визионера в "Заблудившемся трамвае" до молебна о здравии и панихиды абсолютно невозможна.
В связи с параллелью "Машенька — Беатриче" заслуживают внимания и следующие строки из гумилевского стихотворного цикла "Беатриче", впервые опубликованного в 1909 году:
Жил беспокойный художник,
В мире лукавых обличий —
Грешник, развратник, безбожник,
Но он любил Беатриче[20] .
Назвать Данте безбожником, даже до влияния Беатриче или в период ослабления этого влияния, явно невозможно. Очевидно, что здесь говорится вообще не о Данте. И действительно, в этом стихотворном цикле, по свидетельству Ахматовой, речь идет о ней[21]. Именно она для Гумилева сыграла роль Беатриче. Но Беатриче не дантовской, а несколько иной, гумилевской, научившей его, безбожника, вере.
tapaskesis
Николай Гумилёв
И вот вся жизнь! Круженье, пенье,
Моря, пустыни, города,
Мелькающее отраженье
Потерянного навсегда.
Бушует пламя, трубят трубы,
И кони рыжие летят,
Потом волнующие губы
О счастье, кажется, твердят.
И вот опять восторг и горе,
Опять, как прежде, как всегда,
Седою гривой машет море,
Встают пустыни, города.
Когда же, наконец, восставши
От сна, я буду снова я, —
Простой индиец, задремавший
В священный вечер у ручья?
Конец июня — начало июля 1917
Итак, о чём этот стих?
Прежде чем разобрать то, в каком контексте он написан, имеет ли место гипотеза, что Гумилёв смотрел на революционную Россию 17го года и хотел проснуться от этого сумасшествия, обратимся к непосредственному восприятию и углублению понимания смысла и символов, которые при первом прочтении проскакивают при мимо глаз.
1ая строфа – Образ летящей птицы – моря пустыни, города. Восприятие автора всё это где-то уже видело, но то, подлинное, - почему-то потеряно навсегда.
2ая строфа – Первая мысль – через любовь, через мысли о счастье существо автора прикасается к таинству Прапамяти, воспоминаний, которые появляются в 3й строфе, и к пониманию себя, которое появляется в 4й строфе.
Вторая мысль, что первые две строки – это образ Апокалипсиса – на землю снизойдёт пламя, архангел вострубит, полетят всадники на конях. Именно это описано схематично в двух строках. Как эта мысль меняет смысл строфы? Вероятно, что волнующие губы – это что-то небесное, появляющееся в диалоге с душой после апокалипсиса*. Но почему «волнующие губы»? Что они там волнуют? М.б. речь идёт всё-таки об эмоционально-романтическом воспоминании автора, когда его сущность абстрагируется от текущей действительности, переживает апокалипсис, а через любовь обретает прапамять.
3тья строфа – То есть через волнующие его губы исчезает ощущение иллюзорности жизни, мелькающей словно отражение чего-то подлинного, через любовь появляются подлинные восторг и горе, существовавшие трансцендентно, где-то «как прежде, как всегда». Он выходит из зазеркалья к реальности, это прямо-таки сюжет для съёмок, как из беззвучного первого абзаца он очутился перед подлинным морем, пенящимся, как из глубин памяти поднимаются пустыни и города.
4ая строфа – Чётвёртая строфа – это именно тот смысл, который лежит на поверхности и становится очевиден чуть ли не с первого прочтения: когда же я проснусь в подлинной реальности, где я – это индиец, который задремал у ручья. Довольно известный сюжет даосизма и буддизма о Лао-цзы. А между тем, у автора есть ощущение ошибки, лёгкой провинности, которую он допустил в прошлой жизни – задремать у ручья в священный вечер. Вот она, причина «потерянного навсегда».
Чтож, теперь интересно и профессиональные трактовки почитать, и с реальностями контекста разобраться.
Было ли это стихотворение юношеским эзотеризмом? Сравнивая стихотворение с тем, что написал автор через три года, «Память », находишь там героя стиха Прапамять как один из пройденных этапов жизни автора. Их обязательно нужно читать в паре.
* Когда я размышлял над этим, то впервые для себя понял, что в стихотворении Блока «Девушка пела в церковном хоре» тот самый Ребёнок, что «и только высоко у царских врат, причастный тайнам плакал ребёнок» - это же младенец Иисус, а не просто какой-то младенец, который оказался почему-то высоко в церкви и рыдает. Он – причастен к тайнам. Царские врата – врата алтарной части храма, именно там изображается Богородица с младенцем. Девушка пела и Он заплакал.
Вопросы и ответы к стихотворению Н. С. Гумилева «Прапамять»
- Какой предстает жизнь в восприятииН. С. Гумилева? Как показано в стихотворении движение времени? Какое значение имеет в стихотворении повторение союза «и» и частицы «вот», указывающей на последовательность действий, смену явлений?
В стихотворении показан безостановочный круговорот жизни. То, из чего слагается этот круговорот, мелькает перед глазами читателя. Союз и помогает восприятию этого мелькания, как и частица вот. Но не только они создают впечатление этого безостановочного мелькания. Оно возникает и от перечисления предметов, которые воспринимает и о которых говорит нам поэт. Таковы, например, дважды названные моря, пустыни и города.
Приставка «пра-» обозначает либо первоначальность, наибольшую древность (прародина, праславянский), либо степени родства (прадед, правнук).
Название «Прапамять» подчеркивает отдаленность во времени того, что вспоминает поэт. Название «Жизнь», которое было дано стихотворению в самом начале, менее связано с движением времени и с тем, что уже ушло и ушло невозвратно. Поэтому можно понять выбор автора и согласиться с ним.
Стихотворение «Прапамять» помогает каждому читателю стать читателем-другом автора, потому что помогает уловить связь времен во всем, что происходит вокруг каждого из нас. Умение увидеть и изобразить эту связь — удача автора и заслуга читателя, если ему удается ее заметить.
Николай Гумилев — И вот вся жизнь! Круженье, пенье ( Прапамять )
I vot vsya zhizn! Kruzhenye, penye,
Morya, pustyni, goroda,
Melkayushcheye otrazhenye
Poteryannogo navsegda.
Bushuyet plamya, trubyat truby,
I koni ryzhiye letyat,
Potom volnuyushchiye guby
O schastye, kazhetsya, tverdyat.
I vot opyat vostorg i gore,
Opyat, kak prezhde, kak vsegda,
Sedoyu grivoy mashet more,
Vstayut pustyni, goroda.
Kogda zhe, nakonets, vosstavshi
Ot sna, ya budu snova ya, —
Prostoy indiyets, zadremavshy
V svyashchenny vecher u ruchya?
B djn dcz ;bpym! Rhe;tymt, gtymt,
Vjhz, gecnsyb, ujhjlf,
Vtkmrf/ott jnhf;tymt
Gjnthzyyjuj yfdctulf/
eietn gkfvz, nhe,zn nhe,s,
B rjyb hs;bt ktnzn,
Gjnjv djkye/obt ue,s
J cxfcnmt, rf;tncz, ndthlzn/
B djn jgznm djcnjhu b ujht,
Jgznm, rfr ght;lt, rfr dctulf,
Ctlj/ uhbdjq vfitn vjht,
Dcnf/n gecnsyb, ujhjlf/
Rjulf ;t, yfrjytw, djccnfdib
Jn cyf, z ,ele cyjdf z, —
Ghjcnjq bylbtw, pflhtvfdibq
D cdzotyysq dtxth e hexmz?
Послушать стихотворение Гумилева Прапамять
Темы соседних сочинений
Настроение произведения Прапамять
