Анализ стихотворения Фета Венеция ночью

Анализ стихотворения Фета «Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали…»

Картинка Анализ стихотворения Фета Венеция ночью № 1

Стихотворение «Сияла ночь…» – одно из лучших лирических произведений Фета. Более того, это один из лучших образцов русской любовной лирики.

Стихотворение посвящено молодой, обаятельной девушке, которая вошла в историю не только благодаря стихотворению Фета, он была одним из реальных прототипов толстовской Наташи Ростовой.

Стихотворение Фета не о чувстве Фета к милой Танечке Берс, а о высокой человеческой любви. Как и вся истинная поэзия, поэзия Фета обобщает и возвышает, уводит во всеобщее – в большой человеческий мир. Стихотворение «Сияла ночь…» в восприятии читателя оказывается одновременно и воспоминанием. Каждое слово стихотворения говорит читателю о знакомом и близком – и говорит прекрасными, будто неведомыми словами.

В лирических стихотворениях Фета незнакомое, единственное и неповторимое событие ощущается как знакомое, как близкое тебе, быть может, даже бывшее и с тобой. Это ощущение и составляет один из секретов того особенного, радостного и высокого воздействия, которое производит стихотворение на читателя. В стихотворении две основные темы – любовь и искусство. На эти темы написаны многие стихи Фета, можно сказать даже, что большинство его стихов.

В лирической пьесе «Сияла ночь…» темы эти слиты воедино. Любовь для Фета – самое прекрасное в человеческой жизни. И искусство – самое прекрасное. Стихотворение – о вдвойне прекрасном, о самой полной красоте.

Стихотворение написано шестистопным ямбом – одним из излюбленных размеров поэта. Это помогает здесь создать не только общий музыкальный тон, но и очень гибкую, с живыми переходами и движением, свободную речь, свободное повествование. Отчасти это получается благодаря паузам, которые возникают не в одном постоянном месте, а в разных местах – то здесь, то там, как в живой, ярко эмоциональной речи. В результате поэтический рассказ о сильном и живом чувстве сам исполнен жизни. Произведение это и очень живописное, и очень музыкальное. Одно у Фета тесно связано с другим. Музыкальность образа помогает ему быть живописным.

Удивительно по яркой выразительности и зримости, наглядности уже само начало стихотворения. Та картина, которой открывается лирическая пьеса, ощутима чувствами и незабываема. Живо видишь затемненную гостиницу и за ее окнами сад – полный ночной свежести, лунного света и сияния. И слышишь музыку, тем более удивительную и поражающую наше воображение, что о музыке в первой строфе прямо ничего не говорится. Зато говорится о рояле: «Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали…» За этим образом мы видим не только сам рояль, но и слышим звуки, которые исходят из него.

Замечательный фетовский образ воздействует на нас не только прямо, но и косвенно. Поэт рисует предмет и, подталкивая наше воображение, заставляет нас увидеть и услышать то, что с ним связано. Мы сами это услышали, поэт не говорил нам об этом – и мы благодарны ему, что он совершил такое чудо: заставил нас услышать, помог нам без прямых словесных обозначений.

Фетовский образ воздействует на читателя с помощью особого звучания слов. Его стихам особую силу придает сочетание слов, комбинации гласных и согласных, аллитерация, внутреннее созвучие. Звуковые повторы присутствуют в стихотворении:

Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали

Лучи у наших ног…

Стихотворение «Сияла ночь…», как и многие стихотворения Фета, отличается стройностью тона и стройностью композиции. Одно вытекает из другого, последующее продолжает и развивает предыдущее. Лирическое повествование идет с нарастанием: нарастает чувство. Такого рода стиховые композиции производят особенно сильное впечатление.

Стихи точно разгоняются, внутренне накаляются – и соответственно накаляется, становится сильнее ответное читательское чувство. Стихи заражают читателя с каждым новым словом и новой строфой все больше и больше. Слова в фетовском стихотворении – движущиеся; движение слов и звуков происходит строго в одном направлении – к лирическому итогу:

Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,

А жизни нет конца, и цели нет иной,

Как только веровать в рыдающие звуки,

Тебя любить, обнять и плакать над тобой…

Последние четыре строки стиха – это и музыкальное, эмоциональное, и смысловое завершение стихотворения. Это последняя и высшая точка лирического сюжета. И это – слава и прекрасному в жизни, и прекрасному в искусстве.

Печальная берёза
У моего окна,
И прихотью мороза
Разубрана она.
Как гроздья винограда,
Ветвей концы висят, -
И радостен для взгляда
Весь траурный наряд.
Люблю игру денницы
Я замечать на ней,
И жаль мне, если птицы
Стряхнут красу ветвей.

Владычица Сиона, пред тобою
Во мгле моя лампада зажжена.
Всё спит кругом, - душа моя полна
Молитвою и сладкой тишиною.
Ты мне близка. Покорною душою
Молюсь за ту, кем жизнь моя ясна.
Дай ей цвести, будь счастлива она
С другим ли избранным, одна - или со мною.
О нет. Прости влиянию недуга.
Ты знаешь нас: нам суждено друг друга
Взаимными молитвами спасать.
Так дай же сил, простри святые руки,
Чтоб ярче мог в полночный час разлуки
Я пред тобой лампаду возжигать.

На заре ты её не буди,
На заре она сладко так спит;
Утро дышит у ней на груди,
Ярко пышет на ямках ланит.

И подушка её горяча,
И горяч утомительный сон,
И, чернеясь, бегут на плеча
Косы лентой с обеих сторон.

А вчера у окна ввечеру
Долго-долго сидела она
И следила по тучам игру,
Что, скользя, затевала луна.

И чем ярче играла луна,
И чем громче свистал соловей,
Всё бледней становилась она,
Сердце билось больней и больней.

Оттого-то на юной груди,
На ланитах так утро горит.
Не буди ж ты её, не буди.
На заре она сладко так спит.

Каждое чувство бывает понятней мне ночью, и каждый
Образ пугливо-немой дальше трепещет во мгле.
Самые отзвуки доступней, даже когда, неподвижен,
Книгу держу я в руках, сам пробегая в уме
Всё невозможно-возможное, странно-бывалое. Лампа
Томно у ложа горит, месяц смеётся в окно,
А в отдалении колокол вдруг запоёт - и тихонько
В комнату звуки плывут; я предаюсь им вполне.
Сердце в них находило всегда какую-то влагу,
Точно как будто росой ночи омыты они.
Звук всё тот же поёт, но с каждым порывом иначе:
То в нём меди тугой более, то серебра.
Странно, что ухо в ту пору, как будто не слушая, слышит.
В мыслях иное совсем, думы - волна за волной.
А между тем ещё глубже сокрытая сила объемлет
Лампу, и звуки, и ночь, их сочетавши в одно:
Так, посвящая всё больше и больше пытливую душу,
Ночь научает её мир созерцать и себя.

Облаком волнистым,
Пыль встаёт вдали;
Конный или пеший -
Не видать в пыли.

Вижу кто-то скачет
На лихом коне.
Друг мой, друг далёкий,
Вспомни обо мне.

Я долго стоял неподвижно,
В далёкие звёзды вглядясь, -
Меж теми звёздами и мною
Какая-то связь родилась.

Я думал. Не помню, что думал;
Я слушал таинственный хор,
И звёзды тихонько дрожали,
И звёзды люблю я с тех пор.

Я пришёл к тебе с приветом
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало;

Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой,
Каждой птицей встрепенулся
И весенней полон жаждой;

Рассказать, что с той же страстью,
Как вчера, пришёл я снова,
Что душа всё так же счастью
И тебе служить готова;

Рассказать, что отовсюду
На меня весельем веет,
Что не знаю сам, что буду
Петь, - но только песня зреет.
1843г.

О, долго буду я, в молчаньи ночи тайной,
Коварный лепет твой, улыбку, взор случайный,
Перстам послушную волос густую прядь
Из мыслей изгонять и снова призывать;
Душа порывисто, один, никем не зримый,
Досады и стыда румянами палимый,
Искать хотя одной загадочной черты
В словах, которые произносила ты;
Шептать и поправлять былые выраженья
Речей моих с тобой, исполненных смущенья,
И в опьянении, наперекор уму,
Заветным именем будить ночную тьму.

Я не ропщу на трудный путь земной,
Я буйного не слушаю невежды:
Моим ушам понятен звук иной,
И сердцу голос слышится надежды

С тех пор, как Санцио передо мной
Изобразил склоняющую вежды,
И этот лик, и этот взор святой,
Смиренные и лёгкие одежды,

И это лоно матери, и в нём
Младенца с яным, радостным челом,
С улыбкою к Марии наклонённой.

О, как душа стихает вся до дна.
Как много со святого полотна
Ты шлёшь, мой бог, с пречистою Мадонной.
1842г.

Ave Maria - лампда тиха,
В сердце готовы четыре стиха:

Чистая дева, скорбящая мать,
Душу проникла твоя благодать.
Неба царица, не в блеске лучей,
В тихом предстань сновидении ей.

Ave Maria - лампада тиха,
Я прошептал все четыре стиха.
1842г.

Лунный свет сверкает ярко,
Осыпая мрамор плит;
Дремлет лев святого Марка,
И царица моря спит.

По каналам посребрённым
Опрокинулись дворцы,
И блестят веслом бессонным
Запоздалые гребцы.

Звёзд сияют мириады,
Чутко в воздухе ночном;
Осребрённые громады
Вековым уснули сном.
1847г.

Ещё весна - как будто не земной
Какой-то дух ночным владеет садом.
Иду я молча, - медленно и рядом
Мой тёмный профиль движется со мной.

Полуодевшись, ветви предают
Лазурь небес - туман подёрнул траву,
А я иду, и рад святому праву
Ходить - иду, и соловьи поют.

Несбыточное грезится опять.
Несбыточное в нашем бедном мире,
И грудь вздыхает радостней и шире,
И вновь кого-то хочется обнять.

А будет время: снова искупить
Весна природу будет торопиться;
Но это сердце перестанет биться
И ничего не будет уж любить.
1847г.

Странное чувство какое-то в несколько дней овладело
Телом моим и душой, целым моим существом:
Радость и светлая грусть, благотворный покой и желанья
Детские, резвые - сам даже понять не могу
Вот хоть теперь: посмотрю за окно на весёлую зелень
Вешних деревьев, да вдруг ветер ко мне донесёт
Утренний запах цветов и птичек звонкие песни -
Так бы и бросился в сад с кликом: пойдём же,
пойдём.
Да как взгляну на тебя, как уселась ты там
безмятежно
Подле окошка, склоня иглы ресниц на канву,
То уж не в силах ниче я шевельнуться, а только
Всю озираю тебя, всю - от пробора волос
До перекладины пялец, где вольно, легко и уютно,
Складки раздвинув, прильнул маленькой ножки
носок.
Жалко. да нет - хорошо, что никто не видал, как
взглянула
Ты на сестрицу, когда та приходила сюда
Куклу свою показать. Право, мне кажется, всех бы
Вас мне хотелось обнять. Даже и брат твой,
шалун,
Что изучает граматику в комнате ближней, мне
дорог.
Можно ль так ложно его вещи учить понимать.
Как отворялись двери, расслушать я мог, что учитель
Каждый отдельный глагол прятал в отдельный залог
Он говорил, что любить есть действие - не состоянье.
Нет, достохвальный мудрец, здесь ты не видишь ни зги;
Я говорю, что любить - состоянье, ещё и какое.
Чудное, полное нег. Дай бог нам вечно любить.
1847г.

Снова птицы летят издалека
К берегам, расторгающим лёд,
Солнце тёплое ходит высоко
И душистого ландыша ждёт.

Снова в сердце ничем не умеришь
До ланит восходящую кровь,
И душою подкупленной веришь,
Что, как мир, бесконечна любовь.

Не сойдёмся ли снова так близко
Средь природы разнеженной мы,
Как видало ходившее низко
Нас холодное солнце зимы.
1848г.

Я тебе ничего не скажу,
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.

Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы,
И я слышу, как сердце цветет.

И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной. я дрожу ,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу.

Мы встретились вновь после долгой разлуки,
Очнувшись от тяжкой зимы,
Мы жали друг другу холодные руки
И плакали, плакали мы.

Но в крепких незримых оковах сумели
Держать нас людские умы,
Как часто в глаза мы друг другу глядели
И плакали, плакали мы !

Но вот засветилось над черною тучей
И глянуло солнце из тьмы,
Весна, - мы сидели под ивой плакучей,
И плакали, плакали мы !

Ты говоришь мне: прости!
Я говорю. до свиданья!
Ты говоришь не грусти!
Я замышляю признанья.

Дивный был вечер вчера!
Долго он будет в помине,
Всем, - только нам не пора,
Пламя бледнеет в камине.

Что же, - к чему этот взгляд?
Где ж мой язвительный холод?
Грусти твоей ли я рад?
Знать. я надменен и молод?

Что ж ты вздохнула? Цвести-
Цель вековая созданья,
Ты говоришь мне. прости!
Я говорю. до свиданья!

Какая грусть! Конец аллеи
Опять с утра исчез в пыли,
Опять серебряные змеи
Через сугробы поползли.

На небе ни клочка лазури,
В степи все гладко, все бело,
Один лишь ворон против бури
Крылами машет тяжело.

И на душе не рассветает,
В ней тот же холод, что кругом,
Лениво дума засыпает
Над умирающим трудом.

А все надежда в сердце тлеет,
Что, может быть, хоть невзначай,
Опять душа помолодеет,
Опять родной увидит край,

Где бури пролетают мимо,
Где дума страстная чиста, -
И посвященным только зримо
Цветет весна и красота.

Пышные гнутся макушки,
Млея в весеннем соку,
Где-то вдали от опушки,
Будто бы слышно. ку-ку.

Сердце !- вот утро- люби же
Все, чем жило на веку,
Слышится ближе и ближе,
Как золотое, - ку-ку.

Или кто вспомнил утраты,
Внешнюю вспомнил тоску?
И раздается трикраты
Ясно и томно. ку-ку.

Еще вчера, на солнце млея,
Последним лес дрожал листом,
И озимь, пышно зеленея,
Лежала бархатным ковром.

Глядя надменно, как бывало,
На жертвы холода и сна,
Себе ни в чем не изменяла
Непобедимая сосна.

Сегодня вдруг исчезло лето;
Бело, безжизненно кругом,
Земля и небо - все одето
Каким-то тусклым серебром.

Поля без стад, леса унылы,
Ни скудных листьев, ни травы.
Не узнаю растущей силы
В алмазных призраках листвы.

Как будто в сизом клубе дыма
Из царства злаков волей фей
Перенеслись непостижимо
Мы в царство горных хрусталей.

Сергей Иванович Танеев
2 колыбельные; "Венеция ночью"

Сергей Иванович Танеев (13 [25] ноября 1856, Владимир — 6 [19] июня 1915, Дютьково под Звенигородом) — русский композитор, пианист, педагог, учёный, музыкально-общественный деятель из дворянского рода Танеевых. Младший брат адвоката В. И. Танеева.

Родился 13 ноября 1856 г. во Владимире. Принадлежал к роду дворян, ведущему свою историю с XV в. Его отец — Иван Ильич Танеев — помещик, статский советник, магистр словесности, врач, музыкант-любитель. С 5 лет учился игре на фортепиано, сначала у M.А. Миропольской, затем у В. И. Полянской (урожденной Возницыной). После переезда в Москву поступил в только что открывшуюся консерваторию (1866). До 1869 занимался в младших классах у Э. Л. Лангера (фортепиано, элементарная теория музыки и сольфеджио). В 1869-75 продолжил занятия в классе фортепиано Н. Г. Рубинштейна, гармонии, инструментовки и свободного сочинения П. И. Чайковского, контрапункта, фуги и муыкальной формы Н. А. Губерта.

В 1875 году окончил Московскую консерваторию у Н. Г. Рубинштейна (фортепиано) и П. И. Чайковского (композиция) с золотой медалью. Выступал в концертах как пианист-солист и ансамблист. Первый исполнитель многих фортепианных произведений Чайковского (Второго и Третьего фортепианных концертов, доработал последний после смерти композитора), исполнитель собственных сочинений. С 1878 по 1905 год работал в Московской консерватории (с 1881 года профессор), где вёл классы гармонии, инструментовки, фортепиано, композиции, полифонии, музыкальной формы, в 1885—1889 годах занимал должность директора Московской консерватории. В это время и до конца своей жизни композитор проживал со своей няней в съемном доме в Малом Власьевском переулке (дом 2/18). В 1905 году в знак протеста против авторитарных методов руководства покинул консерваторию и больше в неё не возвращался, несмотря на просьбы профессоров и учеников. Был одним из основателей и педагогов Народной консерватории (1906). Танеев участвовал в работе Пречистенских рабочих курсов для рабочих, изучал музыкальный фольклор, занимался с учениками частным образом (всегда безвозмездно).

На похороны А. Н. Скрябина, умершего 14 (27) апреля 1915 г. Сергей Иванович Танеев пришёл простуженный и получил осложнение, простуда перешла в пневмонию, и через пару месяцев он скончался.

Похоронен на Донском кладбище в Москве. Позднее останки перенесены на Новодевичье кладбище.

Танеев стал в России уникальным ученым-музыковедом европейского масштаба, чьи работы по сей день не потеряли актуальности. Ему принадлежит ряд научных исследований в области фольклора (О музыке горских татар, «Вестник Европы», 1886, кн. 1, с. 94—98), источниковедения (работа об ученических рукописях Моцарта, изданная Моцартеумом), полифонии («Подвижной контрапункт строгого письма», 1889—1906, и его продолжение «Учение о каноне», конец 1890-х гг. — 1915 года) и др. Труды по полифонии интересны тем, что их автор впервые предложил простую математическую формулу (Index verticalis) для сочинения сложных контрапунктов. Не случайно в качестве эпиграфа к книге «Подвижной контрапункт строгого письма» Танеев берет слова Леонардо да Винчи, которые соответствовали многим устремлениям Танеева как ученого:

Никакое человеческое знание не может претендовать на звание истинной науки, если не прошло через математические формулы выражения.

Кроме того, в предисловии к той же книге автор предлагает осмысление процессов, происходящих в современной ему музыке. В частности, он предрекает дальнейшее развитие музыкального языка в сторону усиления полифонических связей и ослабления функционально-гармонических.

Как педагог, Танеев добивался повышения профессионального музыкального образования в России, за высокий уровень музыкально-теоретической подготовки учащихся консерватории всех специальностей. Именно он создал основу для серьезной музыкально-теоретической подготовки всех исполнительских профессий. Он первый предложил усовершенствовать современное ему профессиональное музыкальное образование, разделив его на две ступени, соответствующие нынешним среднему специальному (училище) и высшему (консерватория) образованию. Он вывел на высокий уровень преподавание в классах контрапункта, канона и фуги, анализа форм музыкальных произведений. Создал композиторскую школу, воспитал многих музыковедов, дирижёров, пианистов (продолжая фортепианные традиции Николая Рубинштейна). Среди учеников: Сергей Рахманинов, Александр Скрябин, Николай Метнер, Рейнгольд Глиэр, Константин Игумнов, Георгий Конюс, Сергей Потоцкий, Всеволод Задерацкий, Сергей Евсеев (посвятил несколько литературных трудов творчеству Танеева), Болеслав Леопольдович Яворский.

В 1910—1911 годах С. И. Танеев вместе с А. В. Оссовским выступил в поддержку молодого композитора Сергея Прокофьева и написал письмо к издателю Б. П. Юргенсону (см. П. И. Юргенсон) с просьбой опубликовать произведения композитора. Однако только после убедительного письма А. В. Оссовского Б. П. Юргенсон ответил согласием.

Был одним из первых эсперантистов в России; на языке эсперанто написаны несколько романсов, на нём же С. И. Танеев на первых порах вел свой дневник.

Убеждённый последователь классики (в его музыке нашли претворение традиции М. И. Глинки, П. И. Чайковского, а также И. С. Баха, Л. Бетховена), Танеев предвосхитил многие тенденции музыкального искусства XX века. Его творчество отмечено глубиной и благородством замыслов, высокой этичностью и философской направленностью, сдержанностью высказывания, мастерством тематического и полифонического развития. В своих сочинениях он тяготел к нравственно-философской проблематике. Такова, например, его единственная опера «Орестея» (1894, по Эсхилу) — образец претворения античного сюжета в русской музыке. Его камерно-инструментальные произведения (трио, квартеты, квинтеты) принадлежат к лучшим образцам этого жанра в русской музыке. Один из создателей лирико-философской кантаты в русской музыке («Иоанн Дамаскин», «По прочтении псалма»). Возродил популярный в отечественной музыке XVII—XVIII вв. жанр — хоры a cappella (автор более 40 хоров). В инструментальной музыке особое значение придавал интонационному единству цикла, монотематизму (4-я симфония, камерно-инструментальные ансамбли).
По материалам Википедии

Стихи АФАНАСИЙ АФАНАСЬЕВИЧ ФЕТ. (Венеция ночью, «Полно спать: тебе две розы…», Узник)

Картинка Анализ стихотворения Фета Венеция ночью № 2 Стихи АФАНАСИЙ АФАНАСЬЕВИЧ ФЕТ. (Венеция ночью, «Полно спать: тебе две розы…», Узник) Лунный свет сверкает ярко, Осыпая мрамор плит; Дремлет лев святого Марка, И царица моя спит. По каналам посребренным Опрокинулись дворцы, И блестят веслом бессонным Запоздалые гребцы. Звезд сияют мириады, Чутко в воздухе ночном; Осребренные громады.

Венеция ночью

Лунный свет сверкает ярко,
Осыпая мрамор плит;
Дремлет лев святого Марка,
И царица моя спит.

По каналам посребренным
Опрокинулись дворцы,
И блестят веслом бессонным
Запоздалые гребцы.

Звезд сияют мириады,
Чутко в воздухе ночном;
Осребренные громады
Вековым уснули сном.

Полно спать: тебе две розы
Я принес с рассветом дня.
Сквозь серебряные слезы
Ярче нега их огня.

Вешних дней минутны грозы,
Воздух чист, свежей листы…
И роняют тихо слезы
Ароматные цветы.

Я пришел к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало;

Рассказать, что с той же страстью,
Как вчера, пришел я снова,
Что душа всё так же счастью
И тебе служить готова;

Рассказать, что отовсюду
На меня весельем веет,
Что не знаю сам, что буду
Петь, — но только песня зреет.

Люблю я приют ваш печальный,
И вечер деревни глухой,
И за лесом благовест дальный,
И кровлю, и крест золотой,

Люблю я немятого луга
К окну подползающий пар,
И тесного, тихого круга
Не раз долитой самовар.

Люблю я на тех посиделках
Старушки чепец и очки;
Люблю на окне на тарелках
Овса золотые злачки;

На столике близко к окошку
Корзину с узорным чулком,
И по полу резвую кошку
В прыжках за проворным клубком;

И милой, застенчивой внучки
Красивый девичий наряд,
Движение бледненькой ручки
И робко опущенный взгляд;

Прощанье смолкающих пташек,
И месяца бледный восход,
Дрожанье фарфоровых чашек,
И речи замедленный ход;

И собственной выдумки сказки,
Прохлады вечерней струю,
И вас, любопытные глазки,
Живую награду мою!

Хор «Венеция ночью» С. Танеева на стихи А.Фета: музыкально-структурный анализ

Хор «Венеция ночью» С. Танеева на стихи А.Фета: музыкально-структурный анализ
Первое публичное исполнение смешанного четырехголосного хора «Венеция ночью» состоялось 21 декабря 1878 в концерте Русского хорового общества. Текст хора состоит из трех строф:
Всплески волн сверкают ярко,
Ударяясь о гранит,
Дремлет лев Святого Марка
И царица моря спит.
По каналам посребреннымОпрокинулись дворцы,
И блестят веслом бессонным
Запоздалые гребцы.
Звезд сияют мириады,
Чутко в воздухе ночном:
Осребренные громады
Вековым уснули сном.
Все строфы сходны по состоянию – они характеризуют, в соответствии с названием, ночную Венецию. Вместе с тем, композитор организует музыкальную форму, по строфическому принципу, но имманентно музыкально – первые две строфы излагаются на один и тот же просветленный музыкальный материал, третья – на новый. Таким образом, три строфы текста укладываются в две разные части, первая из которых повторяется дважды. Интересно, что части имеют изобразительные моменты, соответствующие характеристике «города на воде» - здесь есть и покачивания, и «всплески». Обратимся к каждому из разделов более подробно.
Первая часть, проводящая две текстовые строфы, организована по принципу трехфазной структуры: аккордовое торжественное начало (сразу представляющее и основной яркий D-dur, и параллельный, подобный «тени» h-moll), сменяется «развитием» - перекличками между голосами на слова «дремлет лев святого Марка», последняя же фраза – «и царица моря спит» носит завершающий характер, благодаря повторяющемуся «покачиванию» - чередующимся терциям рр, удвоенным в сексту.
При этом первое торжественное гимничное начало во многом подобно маршу – размер 4/4, пунктирный ритм, аккордовый склад изложения, движение мелодии по звукам аккордов, сдержанный темп Moderato, а также ямбическое начало из-за такта. Однако динамика р не соответствует маршевому характеру мелодии.

«Развивающий» раздел не содержит ни одной точной имитации, однако, вместе с тем, развитие здесь несомненно: фактура подвижна, ее пласты выполняют разные функции – мужской хор, прежде всего, гармонической опоры, с отклонением в G-dur (тт.8-9), в женском хоре – голоса вступают поочередно, в конце фраз прерываясь паузами или продолжительными, выдержанными нотами.

Последняя из фраз, несмотря на ее умиротворяющий, завершающий характер (с наиболее сдержанной динамикой рр), излагается на доминантовом органном пункте (у всего мужского хора), что также во многом приближает ее к начальной фразе (благодаря тяготению). Вместе с тем, здесь, в отличие от начальной фразы, фактура не аккордового склада изложения, а, также как и в среднем разделе, делится на два пласта.

Вторая часть представляет собой квадратный период из двух предложений неповторного строения (второе предложение – кульминация всего произведения), за ней следует сдержанная кода (цифра 5), также имеющая завершающий характер.
Первое предложение во многом напоминает начало и завершение первой части – оно сдержанно, спокойно, динамика р, просветленный мажор и аккордовый склад изложения. Вероятно, это во многом связано с текстом – звезды сияют в ночном воздухе «чутко».

Второе же во многом контрастно первому: динамика f, гомофонно-гармонический склад изложения с мелодическим голосом сопрано (остальные – гармоническая роль), есть отклонение в h-moll – при подходе к коде. При этом, несмотря на общую кульминационность, текст здесь также выражает сдержанность и спокойствие («осребренные громады вековым уснули сном»), яркость же изложения, вероятно, связана со всплеском эмоций, присущих рассказу автора.