Анализ стихотворения Есенина Русь уходящая
Анализ стихотворения Есенина «Русь уходящая»
У многих русских поэтов Октябрьская революция вызывала весьма противоречивые чувства. Но одни смирились с неизбежностью происходящего, попытавшись приспособиться к новой жизни и найти в ней положительные моменты, а другие поспешили покинуть страну, считая, что смена власти полностью разрушила устои общества. Впрочем, была еще и третья категория литераторов, которые настолько были увлечены желанием творить бессмертные произведения, что попросту не обратили внимания на то, что же происходит в стране. К таким поэтам, в частности, относился и Сергей Есенин. на которого революция не произвела ровным счетом никакого впечатления.
Однако Россия менялась буквально на глазах, и очень скоро поэт осознал, что в новом мире ему попросту нет места. Пытаясь быть вне политики и не желая создавать хвалебные оды социализму, Есенин очень скоро оказался на задворках литературы. Его стихи, посвященные красоте русской природы и пронизанные любовью к родине, у нового поколения, выросшего на лозунгах и агитационных материалах, не вызывали никаких чувств. Поэтому в 1924 году поэт создает поэму «Русь уходящая». в которой пытается выплеснуть все то, что накипело у него на душе. Именно из-за этого произведения впоследствии Есенин будет заклеймен, как буржуазный поэт, которому чужды идеи социализма.
Действительно, в отношении новой власти поэт скуп на комплименты, хотя и признается, что на фоне общего раскола в стране ему больше импонируют молодые люди, сумевшие легко и безоговорочно поверить в светлое будущее. Поэтому Есенин отмечает: «Знать, оттого так хочется и мне, задрав штаны, бежать за комсомолом». При этом поэт оправдывает людей более старшего поколения, которые не в состоянии изменить свой образ жизни и мышления. Они пытаются приспособиться к новым условиям, но при этом чувствуют себя несчастными, словно бы их лишили смысла существования, и их «глаза печальнее коровьих» отказываются видеть те перемены, которые происходят в обществе. Сам же поэт, к этому времени разменявший четвертый десяток, к этому моменту находится на перепутье. Он хочет, но не может найти свое место в новом мире. Поэтому открыто обвиняет советскую власть за то, что «юность светлую мою в борьбе других я не увидел».
Есенин отдает себе отчет в том, что для простых людей, выходцев и села, политические перемены в стране не имеют особого значения. Крестьяне по-прежнему беспокоятся об урожае и надоях молока. Но если раньше они работали на барина, то теперь вынуждены отбывать трудовую повинность в колхозах, а после тяжелого рабочего дня бежать домой, чтобы успеть подоить буренку да накормить птицу. Для счастья им нужно совсем немного, поэтому, глядя на крестьян, поэт сам себе задает вопрос: «Чего же я ругаюсь по ночам на неудачный горький жребий?».
Вместе с тем, Есенина гнетет чувство вины за то, что он не сражался, как большинство, за идеалы советской власти, а писал стихи, весьма далекие от революционных событий. Поэтому автор с сожалением отмечает: «Ведь я мог дать не то, что дал, что мне давалось ради шутки». Единственным утешением поэта является вино, благодаря которому он на время забывает о своих горестях. Но при этом поэт подчеркивает, что ему не вылечить душу таким древним способом, и, видимо, вряд ли удастся найти свое место в новом мире, который его не принимает. В старый же мир Есенину, не понаслышке знакомому с барщиной, возвращаться совершенно не хочется. «Я очутился в узком промежутке», — резюмирует автор, понимая, что уже ничего не сможет изменить в своей жизни. Более того, он не хочет этого делать, так как старая Русь уже уходит, а новая страна пугает поэта своим лже-патриотизмом.
©"" .
Мы многое еще не сознаем,
Питомцы ленинской победы,
И песни новые
По-старому поем,
Как нас учили бабушки и деды.
Друзья! Друзья!
Какой раскол в стране,
Какая грусть в кипении веселом!
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.
Я уходящих в грусти не виню,
Ну, где же старикам
За юношами гнаться?
Они несжатой рожью на корню
Остались догнивать и осыпаться.
И я, я сам —
Не молодой, не старый,
Для времени навозом обречен.
Не потому ль кабацкий звон гитары
Мне навевает сладкий сон?
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.
Советскую я власть виню,
И потому я на нее в обиде,
Что юность светлую мою
В борьбе других я не увидел.
Что видел я?
Я видел только бой
Да вместо песен
Слышал канонаду.
Не потому ли с желтой головой
Я по планете бегал до упаду?
Но все ж я счастлив.
В сонме бурь
Неповторимые я вынес впечатленья.
Вихрь нарядил мою судьбу
В золототканое цветенье.
Я человек не новый!
Что скрывать?
Остался в прошлом я одной ногою,
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.
Но есть иные люди .
Те
Еще несчастней и забытей,
Они, как отрубь в решете,
Средь непонятных им событий.
Я знаю их
И подсмотрел:
Глаза печальнее коровьих.
Средь человечьих мирных дел,
Как пруд, заплесневела кровь их.
Кто бросит камень в этот пруд?
Не троньте!
Будет запах смрада.
Они в самих себе умрут,
Истлеют падью листопада.
А есть другие люди,
Те, что верят,
Что тянут в будущее робкий взгляд.
Почесывая зад и перед,
Они о новой жизни говорят.
Я слушаю. Я в памяти смотрю,
О чем крестьянская судачит оголь:
«С Советской властью жить нам по нутрю.
Теперь бы ситцу. Да гвоздей немного. »
Как мало надо этим брадачам,
Чья жизнь в сплошном
Картофеле и хлебе.
Чего же я ругаюсь по ночам
На неудачный горький жребий?
Я тем завидую,
Кто жизнь провел в бою,
Кто защищал великую идею.
А я, сгубивший молодость свою,
Воспоминаний даже не имею.
Какой скандал!
Какой большой скандал!
Я очутился в узком промежутке.
Ведь я мог дать
Не то, что дал,
Что мне давалось ради шутки.
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.
Я знаю, грусть не утопить в вине,
Не вылечить души
Пустыней и отколом.
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.
«Русь уходящая» С.Есенин
«Русь уходящая» Сергей Есенин
Мы многое еще не сознаем,
Питомцы ленинской победы,
И песни новые
По-старому поем,
Как нас учили бабушки и деды.
Друзья! Друзья!
Какой раскол в стране,
Какая грусть в кипении веселом!
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.
Я уходящих в грусти не виню,
Ну где же старикам
За юношами гнаться?
Они несжатой рожью на корню
Остались догнивать и осыпаться.
И я, я сам,
Не молодой, не старый,
Для времени навозом обречен.
Не потому ль кабацкий звон гитары
Мне навевает сладкий сон?
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.
Советскую я власть виню,
И потому я на нее в обиде,
Что юность светлую мою
В борьбе других я не увидел.
Что видел я?
Я видел только бой
Да вместо песен
Слышал канонаду.
Не потому ли с желтой головой
Я по планете бегал до упаду?
Но все ж я счастлив.
В сонме бурь
Неповторимые я вынес впечатленья.
Вихрь нарядил мою судьбу
В золототканое цветенье.
Я человек не новый!
Что скрывать?
Остался в прошлом я одной ногою,
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.
Но есть иные люди.
Те
Еще несчастней и забытей.
Они, как отрубь в решете,
Средь непонятных им событий.
Я знаю их
И подсмотрел:
Глаза печальнее коровьих.
Средь человечьих мирных дел,
Как пруд, заплесневела кровь их.
Кто бросит камень в этот пруд?
Не троньте!
Будет запах смрада.
Они в самих себе умрут,
Истлеют падью листопада.
А есть другие люди,
Те, что верят,
Что тянут в будущее робкий взгляд.
Почесывая зад и перед,
Они о новой жизни говорят.
Я слушаю. Я в памяти смотрю,
О чем крестьянская судачит оголь.
«С Советской властью жить нам по нутрю…
Теперь бы ситцу… Да гвоздей немного…»
Как мало надо этим брадачам,
Чья жизнь в сплошном
Картофеле и хлебе.
Чего же я ругаюсь по ночам
На неудачный, горький жребий?
Я тем завидую,
Кто жизнь провел в бою,
Кто защищал великую идею.
А я, сгубивший молодость свою,
Воспоминаний даже не имею.
Какой скандал!
Какой большой скандал!
Я очутился в узком промежутке.
Ведь я мог дать
Не то, что дал,
Что мне давалось ради шутки.
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.
Я знаю, грусть не утопить в вине,
Не вылечить души
Пустыней и отколом.
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.
Анализ стихотворения Есенина «Русь уходящая»
У многих русских поэтов Октябрьская революция вызывала весьма противоречивые чувства. Но одни смирились с неизбежностью происходящего, попытавшись приспособиться к новой жизни и найти в ней положительные моменты, а другие поспешили покинуть страну, считая, что смена власти полностью разрушила устои общества. Впрочем, была еще и третья категория литераторов, которые настолько были увлечены желанием творить бессмертные произведения, что попросту не обратили внимания на то, что же происходит в стране. К таким поэтам, в частности, относился и Сергей Есенин, на которого революция не произвела ровным счетом никакого впечатления.
Однако Россия менялась буквально на глазах, и очень скоро поэт осознал, что в новом мире ему попросту нет места. Пытаясь быть вне политики и не желая создавать хвалебные оды социализму, Есенин очень скоро оказался на задворках литературы. Его стихи, посвященные красоте русской природы и пронизанные любовью к родине, у нового поколения, выросшего на лозунгах и агитационных материалах, не вызывали никаких чувств. Поэтому в 1924 году поэт создает поэму «Русь уходящая», в которой пытается выплеснуть все то, что накипело у него на душе. Именно из-за этого произведения впоследствии Есенин будет заклеймен, как буржуазный поэт, которому чужды идеи социализма.
Действительно, в отношении новой власти поэт скуп на комплименты, хотя и признается, что на фоне общего раскола в стране ему больше импонируют молодые люди, сумевшие легко и безоговорочно поверить в светлое будущее. Поэтому Есенин отмечает: «Знать, оттого так хочется и мне, задрав штаны, бежать за комсомолом». При этом поэт оправдывает людей более старшего поколения, которые не в состоянии изменить свой образ жизни и мышления. Они пытаются приспособиться к новым условиям, но при этом чувствуют себя несчастными, словно бы их лишили смысла существования, и их «глаза печальнее коровьих» отказываются видеть те перемены, которые происходят в обществе. Сам же поэт, к этому времени разменявший четвертый десяток, к этому моменту находится на перепутье. Он хочет, но не может найти свое место в новом мире. Поэтому открыто обвиняет советскую власть за то, что «юность светлую мою в борьбе других я не увидел».
Есенин отдает себе отчет в том, что для простых людей, выходцев и села, политические перемены в стране не имеют особого значения. Крестьяне по-прежнему беспокоятся об урожае и надоях молока. Но если раньше они работали на барина, то теперь вынуждены отбывать трудовую повинность в колхозах, а после тяжелого рабочего дня бежать домой, чтобы успеть подоить буренку да накормить птицу. Для счастья им нужно совсем немного, поэтому, глядя на крестьян, поэт сам себе задает вопрос: «Чего же я ругаюсь по ночам на неудачный горький жребий?».
Вместе с тем, Есенина гнетет чувство вины за то, что он не сражался, как большинство, за идеалы советской власти, а писал стихи, весьма далекие от революционных событий. Поэтому автор с сожалением отмечает: «Ведь я мог дать не то, что дал, что мне давалось ради шутки». Единственным утешением поэта является вино, благодаря которому он на время забывает о своих горестях. Но при этом поэт подчеркивает, что ему не вылечить душу таким древним способом, и, видимо, вряд ли удастся найти свое место в новом мире, который его не принимает. В старый же мир Есенину, не понаслышке знакомому с барщиной, возвращаться совершенно не хочется. «Я очутился в узком промежутке», — резюмирует автор, понимая, что уже ничего не сможет изменить в своей жизни. Более того, он не хочет этого делать, так как старая Русь уже уходит, а новая страна пугает поэта своим лже-патриотизмом.
Сергей Есенин — Русь уходящая: Стих
Мы многое еще не сознаем,
Питомцы ленинской победы,
И песни новые
По-старому поем,
Как нас учили бабушки и деды.
Друзья! Друзья!
Какой раскол в стране,
Какая грусть в кипении веселом!
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.
Я уходящих в грусти не виню,
Ну, где же старикам
За юношами гнаться?
Они несжатой рожью на корню
Остались догнивать и осыпаться.
И я, я сам —
Не молодой, не старый,
Для времени навозом обречен.
Не потому ль кабацкий звон гитары
Мне навевает сладкий сон?
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.
Советскую я власть виню,
И потому я на нее в обиде,
Что юность светлую мою
В борьбе других я не увидел.
Что видел я?
Я видел только бой
Да вместо песен
Слышал канонаду.
Не потому ли с желтой головой
Я по планете бегал до упаду?
Но все ж я счастлив.
В сонме бурь
Неповторимые я вынес впечатленья.
Вихрь нарядил мою судьбу
В золототканое цветенье.
Я человек не новый!
Что скрывать?
Остался в прошлом я одной ногою,
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.
Но есть иные люди.
Те
Еще несчастней и забытей,
Они, как отрубь в решете,
Средь непонятных им событий.
Я знаю их
И подсмотрел:
Глаза печальнее коровьих.
Средь человечьих мирных дел,
Как пруд, заплесневела кровь их.
Кто бросит камень в этот пруд?
Не троньте!
Будет запах смрада.
Они в самих себе умрут,
Истлеют падью листопада.
А есть другие люди,
Те, что верят,
Что тянут в будущее робкий взгляд.
Почесывая зад и перед,
Они о новой жизни говорят.
Я слушаю. Я в памяти смотрю,
О чем крестьянская судачит оголь:
«С Советской властью жить нам по нутрю…
Теперь бы ситцу… Да гвоздей немного…»
Как мало надо этим брадачам,
Чья жизнь в сплошном
Картофеле и хлебе.
Чего же я ругаюсь по ночам
На неудачный горький жребий?
Я тем завидую,
Кто жизнь провел в бою,
Кто защищал великую идею.
А я, сгубивший молодость свою,
Воспоминаний даже не имею.
Какой скандал!
Какой большой скандал!
Я очутился в узком промежутке.
Ведь я мог дать
Не то, что дал,
Что мне давалось ради шутки.
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.
Я знаю, грусть не утопить в вине,
Не вылечить души
Пустыней и отколом.
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.
Сергей Есенин — Мы многое еще не сознаем ( Русь уходящая )
Мы многое еще не сознаем,
Питомцы ленинской победы,
И песни новые
№ 4 По-старому поем,
Как нас учили бабушки и деды.
Друзья! Друзья!
Какой раскол в стране,
№ 8 Какая грусть в кипении веселом!
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.
№ 12 Я уходящих в грусти не виню,
Ну где же старикам
За юношами гнаться?
Они несжатой рожью на корню
№ 16 Остались догнивать и осыпаться.
И я, я сам,
Не молодой, не старый,
Для времени навозом обречен.
№ 20 Не потому ль кабацкий звон гитары
Мне навевает сладкий сон?
Гитара милая,
Звени, звени!
№ 24 Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.
Советскую я власть виню,
№ 28 И потому я на нее в обиде,
Что юность светлую мою
В борьбе других я не увидел.
Что видел я?
№ 32 Я видел только бой
Да вместо песен
Слышал канонаду.
Не потому ли с желтой головой
№ 36 Я по планете бегал до упаду?
Но все ж я счастлив.
В сонме бурь
Неповторимые я вынес впечатленья.
№ 40 Вихрь нарядил мою судьбу
В золототканое цветенье.
Я человек не новый!
Что скрывать?
№ 44 Остался в прошлом я одной ногою,
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.
Но есть иные люди.
№ 48 Те
Еще несчастней и забытей.
Они, как отрубь в решете,
Средь непонятных им событий.
№ 52 Я знаю их
И подсмотрел:
Глаза печальнее коровьих.
Средь человечьих мирных дел,
№ 56 Как пруд, заплесневела кровь их.
Кто бросит камень в этот пруд?
Не троньте!
Будет запах смрада.
№ 60 Они в самих себе умрут,
Истлеют падью листопада.
А есть другие люди,
Те, что верят,
№ 64 Что тянут в будущее робкий взгляд.
Почесывая зад и перед,
Они о новой жизни говорят.
Я слушаю. Я в памяти смотрю,
№ 68 О чем крестьянская судачит оголь.
«С Советской властью жить нам по нутрю.
Теперь бы ситцу. Да гвоздей немного. »
Как мало надо этим брадачам,
№ 72 Чья жизнь в сплошном
Картофеле и хлебе.
Чего же я ругаюсь по ночам
На неудачный, горький жребий?
№ 76 Я тем завидую,
Кто жизнь провел в бою,
Кто защищал великую идею.
А я, сгубивший молодость свою,
№ 80 Воспоминаний даже не имею.
Какой скандал!
Какой большой скандал!
Я очутился в узком промежутке.
№ 84 Ведь я мог дать
Не то, что дал,
Что мне давалось ради шутки.
Гитара милая,
№ 88 Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.
№ 92 Я знаю, грусть не утопить в вине,
Не вылечить души
Пустыней и отколом.
Знать, оттого так хочется и мне,
№ 96 Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.
Rus ukhodyashchaya
My mnogoye yeshche ne soznayem,
Pitomtsy leninskoy pobedy,
I pesni novye
Po-staromu poyem,
Kak nas uchili babushki i dedy.
Druzya! Druzya!
Kakoy raskol v strane,
Kakaya grust v kipenii veselom!
Znat, ottogo tak khochetsya i mne,
Zadrav shtany,
Bezhat za komsomolom.
Ya ukhodyashchikh v grusti ne vinyu,
Nu gde zhe starikam
Za yunoshami gnatsya?
Oni neszhatoy rozhyu na kornyu
Ostalis dognivat i osypatsya.
I ya, ya sam,
Ne molodoy, ne stary,
Dlya vremeni navozom obrechen.
Ne potomu l kabatsky zvon gitary
Mne navevayet sladky son?
Gitara milaya,
Zveni, zveni!
Sygray, tsyganka, chto-nibud takoye,
Chtob ya zabyl otravlennye dni,
Ne znavshiye ni laski, ni pokoya.
Sovetskuyu ya vlast vinyu,
I potomu ya na neye v obide,
Chto yunost svetluyu moyu
V borbe drugikh ya ne uvidel.
Chto videl ya?
Ya videl tolko boy
Da vmesto pesen
Slyshal kanonadu.
Ne potomu li s zheltoy golovoy
Ya po planete begal do upadu?
No vse zh ya schastliv.
V sonme bur
Nepovtorimye ya vynes vpechatlenya.
Vikhr naryadil moyu sudbu
V zolototkanoye tsvetenye.
Ya chelovek ne novy!
Chto skryvat?
Ostalsya v proshlom ya odnoy nogoyu,
Stremyas dognat stalnuyu rat,
Skolzhu i padayu drugoyu.
No yest inye lyudi.
Te
Yeshche neschastney i zabytey.
Oni, kak otrub v reshete,
Sred neponyatnykh im sobyty.
Ya znayu ikh
I podsmotrel:
Glaza pechalneye korovyikh.
Sred chelovechyikh mirnykh del,
Kak prud, zaplesnevela krov ikh.
Kto brosit kamen v etot prud?
Ne tronte!
Budet zapakh smrada.
Oni v samikh sebe umrut,
Istleyut padyu listopada.
A yest drugiye lyudi,
Te, chto veryat,
Chto tyanut v budushcheye robky vzglyad.
Pochesyvaya zad i pered,
Oni o novoy zhizni govoryat.
Ya slushayu. Ya v pamyati smotryu,
O chem krestyanskaya sudachit ogol.
«S Sovetskoy vlastyu zhit nam po nutryu.
Teper by sittsu. Da gvozdey nemnogo. »
Kak malo nado etim bradacham,
Chya zhizn v sploshnom
Kartofele i khlebe.
Chego zhe ya rugayus po nocham
Na neudachny, gorky zhreby?
Ya tem zaviduyu,
Kto zhizn provel v boyu,
Kto zashchishchal velikuyu ideyu.
A ya, sgubivshy molodost svoyu,
Vospominany dazhe ne imeyu.
Kakoy skandal!
Kakoy bolshoy skandal!
Ya ochutilsya v uzkom promezhutke.
Ved ya mog dat
Ne to, chto dal,
Chto mne davalos radi shutki.
Gitara milaya,
Zveni, zveni!
Sygray, tsyganka, chto-nibud takoye,
Chtob ya zabyl otravlennye dni,
Ne znavshiye ni laski, ni pokoya.
Ya znayu, grust ne utopit v vine,
Ne vylechit dushi
Pustyney i otkolom.
Znat, ottogo tak khochetsya i mne,
Zadrav shtany,
Bezhat za komsomolom.
Hecm e[jlzofz
Vs vyjujt tot yt cjpyftv,
Gbnjvws ktybycrjq gj,tls,
B gtcyb yjdst
Gj-cnfhjve gjtv,
Rfr yfc exbkb ,f,eirb b ltls/
Lhepmz! Lhepmz!
Rfrjq hfcrjk d cnhfyt,
Rfrfz uhecnm d rbgtybb dtctkjv!
Pyfnm, jnnjuj nfr [jxtncz b vyt,
Pflhfd infys,
,t;fnm pf rjvcjvjkjv/
Z e[jlzob[ d uhecnb yt dby/,
Ye ult ;t cnfhbrfv
Pf /yjifvb uyfnmcz?
Jyb ytc;fnjq hj;m/ yf rjhy/
Jcnfkbcm ljuybdfnm b jcsgfnmcz/
B z, z cfv,
Yt vjkjljq, yt cnfhsq,
Lkz dhtvtyb yfdjpjv j,htxty/
Yt gjnjve km rf,fwrbq pdjy ubnfhs
Vyt yfdtdftn ckflrbq cjy?
Ubnfhf vbkfz,
Pdtyb, pdtyb!
Csuhfq, wsufyrf, xnj-yb,elm nfrjt,
Xnj, z pf,sk jnhfdktyyst lyb,
Yt pyfdibt yb kfcrb, yb gjrjz/
Cjdtncre/ z dkfcnm dby/,
B gjnjve z yf ytt d j,blt,
Xnj /yjcnm cdtnke/ vj/
D ,jhm,t lheub[ z yt edbltk/
Xnj dbltk z?
Z dbltk njkmrj ,jq
Lf dvtcnj gtcty
Cksifk rfyjyfle/
Yt gjnjve kb c ;tknjq ujkjdjq
Z gj gkfytnt ,tufk lj egfle?
Yj dct ; z cxfcnkbd/
D cjyvt ,ehm
Ytgjdnjhbvst z dsytc dgtxfnktymz/
Db[hm yfhzlbk vj/ celm,e
D pjkjnjnrfyjt wdtntymt/
Z xtkjdtr yt yjdsq!
Xnj crhsdfnm?
Jcnfkcz d ghjikjv z jlyjq yjuj/,
Cnhtvzcm ljuyfnm cnfkmye/ hfnm,
Crjkm;e b gflf/ lheuj//
Yj tcnm byst k/lb/
Nt
Tot ytcxfcnytq b pf,sntq/
Jyb, rfr jnhe,m d htitnt,
Chtlm ytgjyznys[ bv cj,snbq/
Z pyf/ b[
B gjlcvjnhtk:
Ukfpf gtxfkmytt rjhjdmb[/
Chtlm xtkjdtxmb[ vbhys[ ltk,
Rfr ghel, pfgktcytdtkf rhjdm b[/
Rnj ,hjcbn rfvtym d njn ghel?
Yt nhjymnt!
,eltn pfgf[ cvhflf/
Jyb d cfvb[ ct,t evhen,
Bcnkt/n gflm/ kbcnjgflf/
F tcnm lheubt k/lb,
Nt, xnj dthzn,
Xnj nzyen d ,eleott hj,rbq dpukzl/
Gjxtcsdfz pfl b gthtl,
Jyb j yjdjq ;bpyb ujdjhzn/
Z ckeif// Z d gfvznb cvjnh/,
J xtv rhtcnmzycrfz celfxbn jujkm/
«C Cjdtncrjq dkfcnm/ ;bnm yfv gj yenh////
Ntgthm ,s cbnwe/// Lf udjpltq ytvyjuj///»
Rfr vfkj yflj nbv ,hflfxfv,
Xmz ;bpym d cgkjiyjv
Rfhnjatkt b [kt,t/
Xtuj ;t z heuf/cm gj yjxfv
Yf ytelfxysq, ujhmrbq ;ht,bq?
Z ntv pfdble/,
Rnj ;bpym ghjdtk d ,j/,
Rnj pfobofk dtkbre/ blt//
F z, cue,bdibq vjkjljcnm cdj/,
Djcgjvbyfybq lf;t yt bvt//
Rfrjq crfylfk!
Rfrjq ,jkmijq crfylfk!
Z jxenbkcz d eprjv ghjvt;enrt/
Dtlm z vju lfnm
Yt nj, xnj lfk,
Xnj vyt lfdfkjcm hflb ienrb/
Ubnfhf vbkfz,
Pdtyb, pdtyb!
Csuhfq, wsufyrf, xnj-yb,elm nfrjt,
Xnj, z pf,sk jnhfdktyyst lyb,
Yt pyfdibt yb kfcrb, yb gjrjz/
Z pyf/, uhecnm yt enjgbnm d dbyt,
Yt dsktxbnm leib
Gecnsytq b jnrjkjv/
Pyfnm, jnnjuj nfr [jxtncz b vyt,
Pflhfd infys,
,t;fnm pf rjvcjvjkjv/