Анализ стихотворения Цветаевой Сон
Вы здесь: Главная › Программы, пособия › Анализ стихотворения «Сон» М. И. Цветаевой
Анализ стихотворения «Сон» М. И. Цветаевой
Одна из ярких особенностей цветаевской поэзии - в ее сопряженности с жизненным контекстом, в автобиографичности большинства конкретных произведений. Ее лирическая героиня стремится к предельной искренности, к полному самораскрытию. Однако знанию человека о себе самом придается в поэзии Цветаевой не меньшее значение, чем знанию об окружающем мире. Тема сложных путей самопознания и становится предметом лирической медитации в стихотворении «Сон». Стихотворение построено как рассказ не о конкретном увиденном сне, а об отношениях между «спящим» сознанием и\ «бодрствующим» подсознанием: между тем, что человек знает или хочет знать о себе, и тем, о чем смутно догадывается; между тем, что он готов признать «своим» и тем, что страшится в себе разглядеть. По самому тону стихотворения можно судить о характере вызвавших его жизненных обстоятельств - это одна из глубоко личных драм, одна из «пороговых» ситуаций, когда человек подвергает мучительной переоценке представления о себе самом. Цветаевский автобиографизм поразителен: впечатление исповедальности и стоящей за стихами драмы возникает вопреки тому, что в стихотворении нет ни одной «материальной» зацепки, ни одной конкретной реалии.
Мы не знаем «материального» содержания сна и тем не менее переживаем вместе с героиней вполне конкретную психологическую ситуацию. Общечеловеческий смысл даже очень «личных» цветаевских медитации очевиден. С точки зрения обычных представлений и согласно поэтической традиции, сон дарует душе отдых, врачует и смиряет, снимает противоречие между желаемым и возможным. Другая его «мифопоэтическая» функция - предсказание или пророчество, «подсказка» о ближайшем будущем. Сон в стихотворении Цветаевой наделяется иными качествами - ищейки, судебного исполнителя («сбирр») и разведчика («летчик над вражьей местностью»). Идею стихотворения раскрывает уже первое метафорическое уподобление («с хищностью сыщика и следователя»); в дальнейшем этот символ сна-следователя не меняется, но обрастает уточняющими иносказаниями. Каждая строфа (кроме третьей) добавляет этому образу новую грань - новую ассоциацию по сходству.
Аналитическая целеустремленность стихотворения проявляется в том, что всякий раз новое образное уточнение приходится на третий-четвертый стихи строфы. Между этими зонами уточняющей логики, создающими эффект нарастания усилий сознания, - вторжения семантически непрозрачной образности, как бы противодействующей этим усилиям. Таковы намеренно «темные» образные сгустки «замерших сопок» и «поющих ядер». Читателю предлагается картина происходящей на его глазах «борьбы со словом», попыток осмыслить процессы, таящиеся в глубине подсознания. Композиционная формула стихотворения подчинена поиску итоговой, самой точной и глубокой формулировки, которая позволила бы обозначить то, что воспринимается как невыразимое. Такой смысловой итог - в последней строфе стихотворения, где содержится самое ответственное уподобление, самая главная мысль. Он подготовлен резким ритмическим акцентом - переносом: «Где бы укрыться от вещих глаз/ собственных.
» Оказывается, расследование, проводимое «сном», не что иное, как свет собственной совести. Сон - это сфера самого тайного, самого сокровенного в душе, он отражает внутреннее и неразложимое «я» лирической героини. Сон-духовник разглашает «тайну исповеди» героини, но при этом не нарушает правил в отношениях между исповедником и исповедуемой, потому что раскрывает он эту тайну самой героине. В стихотворении взаимодействуют два ритмически и логически контрастных начала - упорядоченность и стихия, ясность и затемненность. Сознание требует гармонически сбалансированной, ясной формы, в то время как противостоящая ему стихия подсознания обнаруживает себя в нарушениях гармонии, композиционных смещениях.
Начала гармонии воплощены в строгой ритмической повторяемости и композиционной завершенности стихотворения. Последние стихи двух завершающих строф звучат рефреном по отношению к последнему стиху строфы начальной. Образуемое ими композиционное кольцо - своего рода предел структурной упорядоченности.
Другая примета структурности - последовательное использование в стихотворении четырехстопного дактиля с пропуском одного безударного слога в каждой третьей стопе. Прибегая к разнообразным типам повторов, Цветаева максимально полно использует экспрессивные возможности элементов стиха. На фоне предельно четкой ритмической организации стиха выразительным становится любое, даже небольшое отступление от синтаксической и лексической нормы. Цветаевские же отступления от этой нормы - «футуристически» броские, эффектные.
Живая речь, не укладываясь в заданную матрицу метрического стиха, словно пытается вырваться из обуздывающей ее внешней формы. Уже в первой строке стихотворения стиховой перенос приходится на середину слова («с тысяче-/ футовой.
»). В следующей строфе этот перенос совмещается с неожиданным переносом смыслового значения: вместо напрашивающегося «по камере тюрьмы» следует «по камере/ Сердца». Реализуя эту метафору(сон расхаживает по камере сердца), Цветаева по-иному называет «главного героя» стихотворения - его мифологическим именем (Морфей). Тем самым в пределах двустишия одновременно использованы такие сильнодействующие приемы, как перенос, развернутая метафора и перифраз. «Цветаева по-футуристически обрушивается на читателя всеми поэтическими приемами», - пишет исследователь русского стиха В. С. Баевский.
Еще одна примета цветаевского «взвихренного» синтаксиса - обилие пауз и эллипсисов (пропусков слов). Такие словесные «зияния» (например, пропуск слова «падаю» в первом предложении) особенно выразительны при передаче хаотических образов, присущих сновидению. Лексический строй стихотворения интересен соседством разнородных стилистических пластов: высокой архаики («одр», «вещий»), разговорных форм («лежачи», «рухаешь»), современных названий («следователь», «летчик», «оператор»).
Выразительность цветаевского стихотворения повышается и благодаря форсированному звуку (особенно значимы в стихотворении аллитерации на «р» и «с/з»). В целом стихотворение - характерный пример смыслового сгущения, присущего цветаевской манере. Благодаря повышенной содержательной плотности стиха Цветаевой удается переплавить глубоко личные чувства в общечеловечески значимый опыт.
Материалы по теме:
- Любовь и Россия в жизни и творчестве Марины Цветаевой
- Окрыленность духа
- Скоты, владеющие людьми
- Мой любимый поэт «серебряного века» (поэзия М. Цветаевой)
- Смешное и трагическое в комедии Д. И. Фонвизина Недоросль
- ОБРАЗ МИТРОФАНУШКИ
М. И. Цветаева
В старом вальсе штраусовском впервые
Мы услышали твой тихий зов,
С той поры нам чужды все живые
И отраден беглый бой часов.
Мы, как ты, приветствуем закаты,
Упиваясь близостью конца.
Все, чем в лучший вечер мы богаты,
Нам тобою вложено в сердца.
К детским снам клонясь неутомимо
(Без тебя лишь месяц в них глядел!),
Ты вела своих малюток мимо
Горькой жизни помыслов и дел.
С ранних лет нам близок, кто печален,
Скучен смех и чужд домашний кров.
Наш корабль не в добрый миг отчален
И плывет по воле всех ветров!
Все бледней лазурный остров - детство,
Мы одни на палубе стоим.
Видно, грусть оставила в наследство
Ты, о мама, девочкам своим!
Над миром вечерних видений
Мы, дети, сегодня цари.
Спускаются длинные тени,
Горят за окном фонари,
Темнеет высокая зала,
Уходят в себя зеркала.
Не медлим!
Минута настала!
Уж кто-то идет из угла.
Нас двое над темной роялью
Склонилось, и крадется жуть.
Укутаны маминой шалью,
Бледнеем, не смеем вздохнуть.
Посмотрим, что ныне творится
Под пологом вражеской тьмы?
Темнее, чем прежде, их лица,
Опять победители мы!
Мы цепи таинственной звенья,
Нам духом в борьбе не упасть,
Последнее близко сраженье,
И темных окончится власть.
Мы старших за то презираем,
Что скучны и просты их дни.
Мы знаем, мы многое знаем
Того, что не знают они!
Христос и Бог!
Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
Ты мудрый, ты не скажешь строго: -
«Терпи, еще не кончен срок».
Ты сам мне подал - слишком много!
Я жажду сразу - всех дорог!
Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
И амазонкой мчаться в бой;
Гадать по звездам в черной башне,
Вести детей вперед, сквозь тень.
Чтоб был легендой - день вчерашний,
Чтоб был безумьем - каждый день!
Люблю и крест, и шелк, и каски,
Моя душа мгновений след.
Ты дал мне детство - лучше сказки
И дай мне смерть - в семнадцать лет!
Таруса, 26 сентября 1909
Книги в красном переплете
Из рая детского житья
Вы мне привет прощальный шлете,
Неизменившие друзья
В потертом, красном переплете.
Чуть легкий выучен урок,
Бегу тотчас же к вам, бывало.
- «Уж поздно» - «Мама, десять строк!».
Но, к счастью, мама забывала.
Дрожат на люстрах огоньки.
Как хорошо за книгой дома!
Под Грига,Шумана и Кюи
Я узнавала судьбы Тома.
Темнеет. В воздухе свежо.
Том в счастье с Бэкки полон веры.
Вот с факелом Индеец Джо
Блуждает в сумраке пещеры.
Кладбище. Вещий крик совы.
(Мне страшно!) Вот летит чрез кочки
Приемыш чопорной вдовы,
Как Диоген, живущий в бочке.
Светлее солнца тронный зал,
Над стройным мальчиком - корона.
Вдруг - нищий! Боже!Он сказал:
«Позвольте, я наследник трона!»
Ушел во тьму, кто в ней возник.
Британии печальны судьбы.
- О, почему средь красных книг
Опять за лампой не уснуть бы?
О, золотые времена,
Где взор смелей и сердце чище!
О, золотые имена:
Гекк Финн,Том Сойер, Принц и Нищий!
Я не молю: «О, Господь, уничтожи
Муку грядущего дня!»
Нет, я молю: «О пошли ему,
Боже, Сон про меня!»
Пусть я при встрече с тобою бледнею,
Как эти встречи грустны!
Тайна одна. Мы бессильны пред нею:
Связь через сны.
Мне тихонько шепнула вечерняя зала
Укоряющим тоном, как няня любовно:
- «Почему ты по дому скитаешься, словно
Только утром приехав с вокзала?
Беспорядочной грудой разбросаны вещи,
Погляди, как растрепаны пыльные ноты!
Хоть как прежде с покорностью смотришь
в окно ты,
Но шаги твои мерные резче.
В этом дремлющем доме ты словно чужая,
Словно грустная гостья, без силы к утехам.
Никого не встречаешь взволнованным
смехом,
Ни о ком не грустишь, провожая.
Много женщин видала на долгом веку я,
В этом доме их муки, увы, не случайны!
Мне в октябрьский вечер тяжелые тайны
Не одна поверяла, тоскуя.
Связь через сны
Все лишь на миг, что людьми создается,
Блекнет восторг новизны,
Но неизменной, как грусть, остается
Связь через сны.
Успокоенье. Забыть бы.
Уснуть бы.
Сладость опущенных век.
Сны открывают грядущего судьбы,
Вяжут навек.
Все мне, что бы ни думал украдкой,
Ясно, как чистый кристалл.
Нас неразрывной и вечной загадкой
Сон сочетал.
О, не бойся меня, не противься упрямо:
Как столетняя зала внимает не каждый!
Все скажи мне, как все рассказала однажды
Мне твоя одинокая мама.
Я слежу за тобою внимательным взглядом,
Облегчи свою душу рассказом нескорым!
Почему не с тобой он-, тот милый, с которым
Ты когда-то здесь грезила рядом? »
- «К смелым душам, творящим лишьстрасти веленье,
Он умчался, в моей не дождавшись прилива.
Я в решительный вечер была боязлива,
Эти муки - мое искупленье.
Этим поздним укором я душу связала,
Как предателя бросив ее на солому,
И теперь я бездушно скитаюсь по дому,
Словно утром приехав с вокзала».
Воспоминанье слишком давит плечи,
Я о земном заплачу и в раю,
Я старых слов при нашей новой встрече
Не утаю.
Где сонмы ангелов летают стройно,
Где арфы, лилии и детский хор,
Где всё покой, я буду беспокойно
Ловить твой взор.
Виденья райские с усмешкой провожая,
Одна в кругу невинно-строгих дев,
Я буду петь, земная и чужая,
Земной напев!
Воспоминанье слишком давит плечи,
Настанет миг - я слез не утаю.
Ни здесь, ни там, - нигде не надо встречи,
И не для встреч проснемся мы в раю!
Вот и мир, где сияют витрины,
Вот Тверская, - мы вечно тоскуем о ней.
Кто для Леи нужнее Марины?
Милой Асеньки кто мне нужней?
Мы идем, оживленные, рядом,
Всё впивая: закат, фонари, голоса,
И под чьим-нибудь пристальным взглядом
Иногда опуская глаза.
Только нам огоньками сверкая,
Только наш он, московский вечерний апрель.
Взрослым - улица, нам же Тверская -
Полувзрослых сердец колыбель.
Колыбель золотого рассвета,
Удивления миру, что утром дано.
Вот окно с бриллиантами Тэта,
Вот с огнями другое окно.
Всё поймем мы чутьем или верой,
Всю подзвездную даль и небесную ширь!
Возвышаясь над площадью серой
Розовеет Страстной монастырь.
Мы идем, ни на миг не смолкая.
Все родные - слова, все родные - черты!
О, апрель незабвенный - Тверская,
Колыбель нашей юности ты!
Солнце и звезды в твоей глубине,
Солнце и звезды вверху, на просторе.
Вечное море,
Дай мне и солнцу и звездам отдаться вдвойне.
Сумрак ночей и улыбку зари
Дай отразить в успокоенном взоре.
Вечное море,
Детское горе мое усыпи, залечи, раствори.
Влей в это сердце живую струю,
Дай отдохнуть от терпения - в споре.
Вечное море,
В мощные воды твои свой беспомощный дух
предаю!
Пока огнями смеется бал,
Душа не уснет в покое.
Но имя Бог мне иное дал:
Морское оно, морское!
В круженье вальса, под нежный вздох
Забыть не могу тоски я.
Мечты иные мне подал
Бог: Морские они, морские!
Поет огнями манящий зал,
Поет и зовет, сверкая.
Но душу Бог мне иную дал:
Морская она, морская!
Бежит тропинка с бугорка,
Как бы под детскими ногами,
Все так же сонными лугами
Лениво движется Ока;
Колокола звонят в тени,
Спешат удары за ударом,
И всё поют о добром, старом,
О детском времени они.
О, дни, где утро было рай
И полдень рай и все закаты!
Где были шпагами лопаты
И замком царственным сарай.
Куда ушли, в какую даль вы?
Что между нами пролегло?
Все так же сонно-тяжело
Качаются на клумбах мальвы..
Домики старой Москвы
Слава прабабушек томных,
Домики старой Москвы,
Из переулочков скромных
Всё исчезаете вы,
Точно дворцы ледяные
По мановенью жезла.
Где потолки расписные,
До потолков зеркала?
Где клавесина аккорды,
Темные шторы в цветах,
Великолепные морды
На вековых воротах,
Кудри, склоненные к пяльцам,
Взгляды портретов в упор.
Странно постукивать пальцем
О деревянный забор!
Домики с знаком породы,
С видом ее сторожей,
Вас заменили уроды, -
Грузные, в шесть этажей.
Домовладельцы - их право!
И погибаете вы,
Томных прабабушек слава,
Домики старой Москвы.
Каждый миг, содрогаясь от боли,
К одному возвращаюсь опять:
Навсегда умереть! Для того ли
Мне судьбою дано всё понять?
Вечер в детской, где с куклами сяду,
На лугу паутинную нить,
Осужденную душу по взгляду.
Все понять и за всех пережить!
Для того я (в проявленном - сила)
Всё родное на суд отдаю,
Чтобы молодость вечно хранила
Беспокойную юность мою.
Всё таить, чтобы люди забыли,
Как растаявший снег и свечу?
Быть в грядущем лишь горсточкой пыли
Под могильным крестом? Не хочу!
Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала - тоже!
Прохожий, остановись!
Прочти - слепоты куриной
И маков набрав букет -
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.
Не думай, что здесь - могила,
Что я появлюсь, грозя.
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились.
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!
Сррви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед:
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.
Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли. -
И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.
Коктебель, 3 мая 1913
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я - поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти, -
Нечитанным стихам!
Разбросанным в пыли по магазинам,
Где их никто не брал и не берет,
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Коктебель, 13 мая 1913
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
Застынет все, что пело и боролось,
Сияло и рвалось:
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.
И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет все - как будто бы под небом
И не было меня!
Изменчивой, как дети, в каждой мине
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой,
Виолончель и кавалькады в чаще,
И колокол в селе.
Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!
К вам всем - что мне, ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои. -
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.
И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто - слишком грустно
И только двадцать лет,
За то, что мне - прямая неизбежность -
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность,
И слишком гордый вид,
За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру. -
Послушайте! -
Еще меня любите
За то, что я умру.
8 декабря 1 913
Мне нравится, что
Вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не Вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной
Распущенной - и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
Мне нравится еще, что Вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не Вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем ни ночью - всуе.
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
Спасибо Вам и сердцем и рукой
За то, что Вы меня - не зная сами! -
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце не у нас над головами, -
За то, что Вы больны - увы! - не мной,
За то, что я больна - увы! - не Вами.
Даны мне были и голос любый,
И восхитительный выгиб лба.
Судьба меня целовала в губы,
Учила первенствовать Судьба.
Устам платила я щедрой данью,
Я розы сыпала на гроба.
Но на бегу меня тяжкой дланью
Схватила за волосы Судьба!
Петербург, 31 декабря 1915
Из рук моих - нерукотворный град
Прими, мой странный, мой прекрасный брат.
По церковке - все сорок сороков,
И реющих над ними голубков.
И Спасские - с цветами - ворота,
Где шапка православного снята.
Часовню звездную - приют от зол -
Где вытертый от поцелуев - пол.
Пятисоборный несравненный круг
Прими, мой древний, вдохновенный друг.
К Нечаянныя Радости в саду
Я гостя чужеземного сведу.
Червонные возблещут купола,
Бессонные взгремят колокола,
И на тебя с багряных облаков
Уронит Богородица покров,
И встанешь ты, исполнен дивных сил.
Ты не раскаешься, что ты меня любил.
Над синевою подмосковных рощ
Накрапывает колокольный дождь.
Бредут слепцы Калужскою дорогой, -
Калужской - песенной - прекрасной, и она
Смывает и смывает имена
Смиренных странников, во тьме поющих Бога.
И думаю: когда-нибудь и я,
Устав от вас, враги, от вас, друзья,
И от уступчивости речи русской, -
Надену крест серебряный на грудь,
Перекрещусь, и тихо тронусь в путь
По старой по дороге по Калужской.
Троицын день 1916
- Москва! - Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси - бездомный.
Мы всё к тебе придем.
Клеймо позорит плечи,
За голенищем - нож.
Издалека-далече
Ты все же позовешь.
На каторжные клейма,
На всякую болесть -
Младенец Пантелеймон
У нас, целитель, есть.
А вон за тою дверцей,
Куда народ валит, -
Там Иверское сердце
Червонное горит.
И льется аллилуйя
На смуглые поля.
Я в грудь тебя целую,
Московская земля!
8 июля 1916, Казанская
Сегодня ночью я одна в ночи,
Бессонная, бездомная черница! -
Сегодня ночью у меня ключи
От всех ворот единственной столицы.
Бессонница меня толкнула в путь,
О как же ты прекрасен, тусклый
Кремль мой!
Сегодня ночью я целую в грудь
Всю круглую воюющую землю.
Вздымаются не волосы, а мех!
И душный ветер прямо в душу дует.
Сегодня ночью я жалею всех,
Кого жалеют и кого целуют.
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может - пьют вино,
Может - так сидят,
Или просто рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
Не от свеч, от ламп чернота зажглась,
От бессонных глаз.
Крик разлук и встреч
Ты, окно в ночи!
Может, сотни свеч,
Может, три свечи.
Нет и нет уму
Моему покоя. -
И в моем дому
Завелось такое.
Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!
Москва, 23 декабря 1916
Легче дышится - чем на всей земле!
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Я молюсь тебе - до зари!
И проходишь ты над своей Невой
О ту пору, как над рекой-Москвой
Я стою с опущенной головой,
И слипаются фонари.
Всей бессонницей я тебя люблю,
Всей бессонницей я тебе внемлю -
О ту пору, как по всему
Кремлю Просыпаются звонари.
Но моя река - да с твоей рекой,
Но моя рука - да с твоей рукой
Не сойдутся, Радость моя, доколь
Не догонит заря - зари.
Имя твое - птица в руке,
Имя твое - льдинка на языке,
Одно-единственное движенье губ,
Имя твое - пять букв.
Мячик, пойманный на лету.
Серебряный бубенец во рту,
Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.
В легком щелканье ночных копыт
Громкое имя твое гремит.
И назовет его нам в висок
Звонко щелкающий курок.
Имя твое - ах, нельзя! -
Имя твое - поцелуй в глаза,
В нежную стужу недвижных век,
Имя твое - поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток.
С именем твоим - сон глубок.
Стихи к Ахматовой (1)
О, Муза плача, прекраснейшая из муз!
О ты, шальное исчадие ночи белой!
Ты черную насылаешь метель на Русь,
И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.
И мы шарахаемся и глухое: ох! -
Стотысячное - тебе присягает:
Анна Ахматова!
Это имя - огромный вздох,
И в глубь он падает, которая безымянна.
Мы коронованы тем, что одну с тобой
Мы землю топчем, что небо над нами - то же!
И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,
Уже бессмертным на смертное сходит ложе.
В певучем граде моем купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий.
И я дарю тебе свой колокольный град, -
Ахматова! - и сердце свое в придачу.
У меня в Москве - купола торят!
У меня в Москве - колокола звонят!
И гробницы в ряд у меня стоят, -
В них царицы спят и цари.
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Над церковкой - голубые облака,
Крик вороний.
И проходят - цвета пепла и песка -
Революционные войска.
Ох ты барская, ты царская моя тоска!
Нет лиц у них и нет имен, -
Песен нету!
Заблудился ты, кремлевский звон,
В этом ветреном лесу знамен.
Помолись, Москва, ложись,
Москва, на вечный сон!
Москва, 2 марта 1917
- Голубочки где твои? -
Нет корму.
- Кто унес его? -
Да ворон черный.
- Где кресты твои святые? -
Сбиты.
- Где сыны твои, Москва? -
Убиты.
10 декабря 1917
За Отрока - за Голубя - за Сына,
За царевича младого
А чексия
Помолись, церковная
Россия!
Очи ангельские вытри,
Вспомяни, как пал на плиты
Голубь углицкий -
Димитрий.
Ласковая ты,
Россия, матерь!
Ах, ужели у тебя не хватит
На него - любовной благодати?
Грех отцовский не карай на сыне.
Сохрани, крестьянская Россия,
Царскосельского ягненка -
Алексия!
4 апреля 1917, третий день
Пасхи
Когда рыжеволосый Самозванец
Тебя схватил - ты не согнула плеч.
Где спесь твоя, княгинюшка? -
Румянец, Красавица? - Разумница, - где речь?
Как Петр-Царь, презрев закон сыновний,
Позарился на голову твою -
Боярыней Морозовой на дровнях
Ты отвечала Русскому Царю.
Не позабыли огненного пойла
Буонапарта хладные уста.
Не в первый раз в твоих соборах - стойла.
Всё вынесут кремлевские бока.
Гришка-Вор тебя не ополячил,
Петр-Царь тебя не онемечил.
Что же делаешь, голубка? - Плачу.
Где же спесь твоя, Москва? - Далече.
Трудно и чудно - верность до гроба!
Царская роскошь - в век площадей!
Стойкие души, стойкие ребра, -
Где вы, о люди минувших дней?!
Рыжим татарином рыщет вольность,
С прахом равняя алтарь и трон.
Над пепелищами - рев застольный
Беглых солдат и неверных жен.
Московский герб: герой пронзает гада.
Дракон в крови.
Герой в луче. - Так надо.
Во имя
Бога и души живой
Сойди с ворот,
Господень часовой!
Верни нам вольность,
Воин, им - живот.
Страж роковой
Москвы - сойди с ворот!
И докажи - народу и дракону -
Что спят мужи - сражаются иконы.
Мракобесие. - Смерч. - Содом.
Берегите Гнездо и Дом.
Долг и Верность спустив с цепи,
Человек молодой - не спи!
В воротах, как Благая Весть,
Белым стражем да встанет -
Честь.
Обведите свой дом - межой,
Да не внийдет в него -
Чужой.
Берегите от злобы волн
Садик сына и дедов холм.
Под ударами злой судьбы -
Выше - прадедовы дубы!
Мой день беспутен и нелеп:
У нищего прошу на хлеб,
Богатому даю на бедность,
В иголку продеваю - луч,
Грабителю вручаю - ключ,
Белилами румяню бледность.
Мне нищий хлеба не дает,
Богатый денег не берет,
Луч не вдевается в иголку,
Грабитель входит без ключа,
А дура плачет в три ручья -
Над днем без славы и без толку.
Мое убежище от диких орд,
Мой щит и панцирь, мой последний форт
От злобы добрых и от злобы злых -
Ты - в самых ребрах мне засевший стих!
16 августа 1918
Если душа родилась крылатой -
Что ей хоромы - и что ей хаты!
Что Чингис-Хан ей и что - Орда!
Два на миру у меня врага,
Два близнеца, неразрывно-слитых:
Голод голодных - и сытость сытых!
18 августа 1918
Что другим не нужно - несите мне:
Всё должно сгореть на моем огне!
Я и жизнь маню, я и смерть маню
В легкий дар моему огню.
Пламень любит легкие вещества:
Прошлогодний хворост - венки - слова.
Пламень пышет с подобной пищи!
Вы ж восстаньте - пепла чище!
Птица-Феникс я, только в огне пою!
Поддержите высокую жизнь мою!
Высоко горю и горю дотла,
И да будет вам ночь светла.
Ледяной костер, огневой фонтан!
Высоко несу свой высокий стан,
Высоко несу свой высокий сан -
Собеседницы и Наследницы!
2 сентября 1918
Царь и Бог!
Простите малым -
Слабым - глупым - грешным - шалым,
В страшную воронку втянутым,
Обольщенным и обманутым, -
Царь и Бог!
Жестокою казнию
Не казните
Стеньку Разина!
Царь! Господь тебе отплатит!
С нас сиротских воплей - хватит!
Хватит, хватит с нас покойников!
Царский Сын, - прости Разбойнику!
В отчий дом - дороги разные.
Пощадите Стеньку Разина!
Разин! Разин!
Сказ твой сказан!
Красный зверь смирен и связан.
Зубья страшные поломаны,
Но за жизнь его за темную,
Да за удаль несуразную -
Развяжите Стеньку Разина!
Родина! Исток и устье!
Радость! Снова пахнет
Русью!
Просияйте, очи тусклые!
Веселися, сердце русское!
Царь и Бог!
Для ради празднику -
Отпустите Стеньку Разина!
Москва, 1-я годовщина
Октября
Дни, когда Мамонтов подходил к
Москве - и вся буржуазия меняла
керенские на царские -
а я одна не меняла
(не только потому, что их не было, но и),
потому что знала,
что не войдет в
Столицу -
Белый Полк!
Солнце - одно, а шагает по всем городам.
Солнце -мое. Я его никому не отдам.
Ни на час, ни на луч, ни на взгляд. -
Никому.
Никогда.
Пусть погибают в бессменной ночи города!
В руки возьму!
Чтоб не смело вертеться в кругу!
Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу!
В вечную ночь пропадет - погонюсь
последам.
Солнце мое!
Я тебя никому не отдам!
Тебе - через сто лет
К тебе, имеющему быть рожденным
Столетие спустя, как отдышу, -
Из самых недр, - как на смерть осужденный,
Своей рукой - пишу:
- Друг!
Не ищи меня!
Другая мода!
Меня не помнят даже старики.
- Ртом не достать! -
Через летейски воды
Протягиваю две руки.
Как два костра, глаза твои я вижу,
Пылающие мне в могилу - в ад, -
Ту видящие, что рукой не движет,
Умершую сто лет назад.
Со мной в руке - почти что горстка пыли -
Мои стихи! - я вижу: на ветру
Ты ищешь дом, где родилась я - или
В котором я умру.
На встречных женщин - тех, живых,
счастливых, -
Горжусь, как смотришь, и ловлю слова:
- Сборище самозванок!
Всё мертвы вы!
Она одна жива!
Я ей служил служеньем добровольца!
Все тайны знал, весь склад ее перстней!
Грабительницы мертвых! Эти кольца
Украдены у ней!
О, сто моих колец!
Мне тянет жилы,
Раскаиваюсь в первый раз,
Что столько я их вкривь и вкось дарила, -
Тебя не дождалась!
И грустно мне еще, что в этот вечер,
Сегодняшний - так долго шла я вслед
Садящемуся солнцу, - и навстречу
Тебе - через сто лет.
Бьюсь об заклад, что бросишь ты проклятье
Моим друзьям во мглу могил: -
Всё восхваляли! Розового платья
Никто не подарил!
Кто бескорыстней был. - Нет, я корыстна!
Раз не убьешь, - корысти нет скрывать,
Что я у всех выпрашивала письма,
Чтоб ночью целовать.
Сказать? - Скажу!
Небытие - условность.
Ты мне сейчас - страстнейший из гостей,
И ты откажешь перлу всех любовниц
Во имя той - костей.
Дорожкою простонародною,
Смиренною, богоугодною,
Идем - свободные, немодные,
Душой и телом - благородные.
Сбылися древние пророчества:
Где вы -
Величества? Высочества?
Мать с дочерью идем - две странницы.
Чернь черная навстречу чванится.
Быть может - вздох от нас останется,
А может - Бог на нас оглянется.
Пусть будет - как
Ему захочется:
Мы не
Величества, Высочества.
Так, скромные, богоугодные,
Душой и телом - благородные,
Дорожкою простонародною -
Так, доченька, к себе на родину:
В страну Мечты и Одиночества -
Где мы -
Величества, Высочества.
Я счастлива жить образцово и просто:
Как солнце - как маятник - как календарь.
Быть светской пустынницей стройного роста,
Премудрой - как всякая Божия тварь.
Знать,
Дух - мой сподвижник, и
Дух - мой вожатый!
Входить без доклада, как луч и как взгляд.
Жить так, как пишу: образцово и сжато, -
Как Бог повелел и друзья не велят.
Кто создан из камня, кто создан из глины, -
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело - измена, мне имя - Марина,
Я - бренная пена морская.
Кто создан из глины, кто создан из плоти -
Тем гроб и надгробные плиты. -
В купели морской крещена - ив полете
Своем - непрестанно разбита!
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня - видишь кудри беспутные эти? -
Земною не сделаешь солью.
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной - воскресаю!
Да здравствует пена - веселая пена -
Высокая пена морская!
Любовь! Любовь!
И в судорогах, и в гробе
Насторожусь - прельщусь - смущусь -
рванусь.
О милая! -
Ни в гробовом сугробе,
Ни в облачном с тобою не прощусь.
И не на то мне пара крыл прекрасных
Дана, чтоб на сердце держать пуды.
Спеленутых, безглазых и безгласных
Я не умножу жалкой слободы.
Нет, выпростаю руки! -
Стан упругий
Единым взмахом из твоих пелен
- Смерть - выбью!
Верст на тысячу в округе
Растоплены снега и лес спален.
И если всё ж - плеча, крыла, колена
Сжав - на погост дала себя увесть, -
То лишь затем, чтобы смеясь над тленом,
Стихом восстать - иль розаном расцвесть!
Около 28 ноября 1920
Кто уцелел - умрет, кто мертв - воспрянет.
И вот потомки, вспомнив старину:
- Где были вы? -
Вопрос как громом грянет,
Ответ как громом грянет: -
На Дону!
- Что делали? -
Да принимали муки,
Потом устали и легли на сон.
И в словаре задумчивые внуки
За словом: долг напишут слово:
Дон.
Буду выспрашивать воды широкого Дона,
Буду выспрашивать волны турецкого моря,
Смуглое солнце, что в каждом бою им светило,
Гулкие выси, где ворон, насытившись,
дремлет.
Скажет мне, Дон: -
Не видал я таких
загорелых!
Скажет мне море: -
Всех слез моих плакать
- не хватит!
Солнце в ладони уйдет, и прокаркает ворон:
Трижды сто лет живу - кости не видел белее!
Я журавлем полечу по казачьим станицам:
Плачут! - дорожную пыль допрошу:
провожает!
Машет ковыль-трава вслед, распушила
султаны.
Красен, ох, красен кизиль на горбу
Перекопа!
Всех допрошу: тех, кто с миром в ту лютую
пору
В люльке мотались.
Череп в камнях - и тому не уйти от допросу:
Белый поход, ты нашел своего летописца.
Знаю, умру на заре!
На которой из двух,
Вместе с которой из двух - не решить
по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел
потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!
Пляшущим шагом прошла по земле! -
Неба дочь!
С полным передником роз! -
Ни ростка
не наруша!
Знаю, умру на заре! -
Ястребиную ночь
Бог не пошлет по мою лебединую душу!
Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним
приветом.
Прорезь зари - и ответной улыбки прорез.
Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!
Москва, декабрь 1920
И справа и слева
И сзади и прямо
И красный и белый:
Без воли - без гнева
Протяжно - упрямо
До самого неба:
Как нежный шут о злом своем уродстве,
Я повествую о своем сиротстве.
За князем - род, за серафимом - сонм,
За каждым - тысячи таких, как он,
Чтоб, пошатнувшись, - на живую стену
Упал и знал, что - тысячи на смену!
Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!
То шатаясь причитает в поле -
Русь.
Помогите - на ногах нетверда!
Затуманила меня кровь-руда!
И справа и слева
Кровавые зевы,
И каждая рана:
И внятно мне, пьяной,
Из чрева - ив чрево:
Все рядком лежат -
Не развесть межой.
Поглядеть: солдат.
Где свой, где чужой?
Белый был - красным стал:
Кровь обагрила.
Красным был - белый стал:
Смерть побелила.
-
Кто ты? - белый? - не пойму! -
привстань!
Аль у красных пропадал? -
Ря - азань.
Солдат - полком, бес - легионом горд.
За вором - сброд, а за шутом - всё горб.
Так, наконец, усталая держаться
Сознаньем: перст и назначеньем: драться,
Под свист глупца и мещанина смех -
Одна из всех - за всех - противу всех! -
Стою и шлю, закаменев от взлёту,
Сей громкий зов в небесные пустоты.
И сей пожар в груди тому залог,
Что некий
Карл тебя услышит,
Рог!
Сказать, задумалась о чем?
В дождь - под одним плащом,
В ночь - под одним плащом, потом
В гроб - под одним плащом.
Быть мальчиком твоим светлоголовым,
- О, через все века! -
За пыльным пурпуром твоим брести в
суровом
Плаще ученика.
Улавливать сквозь всю людскую гущу
Твой вздох животворящ
Душой, дыханием твоим живущей,
Как дуновеньем - плащ.
Победоноснее Царя Давида
Чернь раздвигать плечом.
От всех обид, от всей земной обиды
Служить тебе плащом.
Быть между спящими учениками
Тем, кто во сне - не спит.
При первом чернью занесенном камне
Уже не плащ - а щит!
(О, этот стих не самовольно прерван!
Нож чересчур остер!)
И - вдохновенно улыбнувшись - первым
Взойти на твой костер.
Други! Братственный сонм!
Вы, чьим взмахом сметен
След обиды земной.
Лес! -
Элизиум мой!
В громком таборе дружб
Собутыльница душ
Кончу, трезвость избрав,
День - в тишайшем из братств.
Ах, с топочущих стогн
В легкий жертвенный огнь
Рощ!
В великий покой
Мхов!
В струение хвои.
Древа вещая весть!
Лес, вещающий:
Есть Здесь, над сбродом кривизн -
Совершенная жизнь:
Где ни рабств, ни уродств,
Там, где всё во весь рост,
Там, где правда видней:
По ту сторону дней.
17 сентября 1923
В час, когда мой милый брат
Миновал последний вяз
(Взмахов, выстроенных в ряд),
Были слезы - больше глаз.
В час, когда мой милый друг
Огибал последний мыс
(Вздохов мысленных: вернись!)
Были взмахи - больше рук.
Точно руки - вслед - от плеч!
Точно губы вслед - заклясть!
Звуки растеряла речь,
Пальцы растеряла пясть.
В час, когда мой милый гость. -
Господи, взгляни на нас! -
Были слезы больше глаз
Человеческих и звезд Атлантических.
Что же мне делать, слепцу и пасынку,
В мире, где каждый и отч и зряч,
Где по анафемам, как по насыпям -
Страсти! где насморком
Назван - плач!
Что же мне делать, ребром и промыслом
Певчей! - как провод! загар!
Сибирь!
По наважденьям своим - как по мосту! их невесомостью
В мире гирь.
Что же мне делать, певцу и первенцу,
В мире, где наичернейший - сер!
Где вдохновенье хранят, как в термосе!
С этой безмерностью
В мире мер?!
Врылась, забылась - и вот как с тысячефутовой лестницы без перил.
С хищностью следователя и сыщика
Все мои тайны - сон перерыл.
Сопки - казалось бы, прочно замерли -
Не доверяйте смертям страстей!
Зорко - как следователь по камере
Сердца - расхаживает Морфей.
Вы!
Собирательное убожество!
Не обрывающиеся с крыш!
Знали бы, как, на перилах лежачи,
Преображаешься и паришь!
Рухаешь!
Как скорлупою треснувшей
Одр с его грузом мужей и жен.
Зорко - как летчик над вражьей местностью
Спящею - над душою сон.
Тело, что все свои двери заперло -
Тщетно! -
Уж ядра поют вдоль жил.
С точностью сбирра и оператора
Все мои тайны - сон перерыл!
Вскрыта!
Ни щелки в райке, под куполом,
Где бы укрыться от вещих глаз
Собственных.
Духовником подкупленным
Всё мои тайны - сон перетряс!
Рас-стояние: версты, мили.
Нас рас-ставили, рас-садили,
Чтобы тихо себя вели
По двум разным концам земли.
Рас-стояние: версты, дали.
Нас расклеили, распаяли,
В две руки развели, распяв,
И не знали, что это - сплав
Вдохновений и сухожилий.
Не рассорили - рассорили,
Расслоили.
Стена да ров.
Расселили нас как орлов-
Заговорщиков: версты, дали.
Не расстроили - растеряли.
По трущобам земных широт
Рассовали нас как сирот.
Который уж, ну который - март.
Разбили нас - как колоду карт!
Тише, хвала!
Дверью не хлопать,
Слава!
Стола
Угол - и локоть.
Сутолочь, стоп!
Сердце, уймись!
Локоть - и лоб.
Локоть - и мысль.
Юность - любить,
Старость - погреться:
Некогда - быть,
Некуда деться.
Хоть бы закут -
Только без прочих!
Краны - текут,
Стулья - грохочут,
Рты говорят
Кашей во рту
Благодарят
«За красоту».
Знали бы вы,
Ближний и дальний,
Как головы
Собственной жаль мне Бога в орде!
Степь - каземат -
Рай - это где
Не говорят!
Юбочник - скот -
Лавочник - частность!
Богом мне - тот
Будет, кто даст мне
-
Не времени!
Дни сочтены! -
Для тишины -
Четыре стены.
Париж, -26 января 1926
До Эйфелевой - рукою
Подать!
Подавай и лезь.
Но каждый из нас - такое
Зрел, зрит, говорю, и днесь,
Что скушным и некрасивым
Нам кажется ваш
Париж. «Россия моя, Россия,
Зачем так ярко горишь? »
Стихи к Пушкину (3)
Вся его наука -
Мощь.
Светло - гляжу:
Пушкинскую руку
Жму, а не лижу.
Прадеду - товарка:
В той же мастерской!
Каждая помарка -
Как своей рукой.
Вольному - под стопки?
Мне, в котле чудес
Сём - открытой скобки
Ведающей - вес,
Мнящейся описки -
Смысл, короче - всё.
Ибо нету сыска
Пуще, чем родство!
Пелось как - поется
И поныне - так.
Знаем, как «дается»!
Над тобой, «пустяк»,
Знаем - как потелось!
От тебя, мазок,
Знаю - как хотелось
В лес - на бал - в возок.
И как - спать хотелось!
Над цветком любви -
Знаю, как скрипелось
Негрскими зубьми!
Перья на востроты -
Знаю, как чинил!
Пальцы не просохли
От его чернил!
А зато - меж талых
Свеч, картежных сеч -
Знаю - как стрясалось!
От зеркал, от плеч
Голых, от бокалов
Битых на полу -
Знаю, как бежал ось
К голому столу!
В битву без злодейства:
Самого - с самим! -
Пушкиным не бейте!
Ибо бью вас - им!
С фонарем обшарьте
Весь подлунный свет.
Той страны на карте -
Нет, в пространстве - нет.
Выпита как с блюдца:
Донышко блестит!
Можно ли вернуться
В дом, который - срыт?
Заново родися!
В новую страну!
Ну-ка, воротися
На спину коню
Сбросившему! (Кости
Целы-то - хотя?)
Эдакому гостю
Булочник - ломтя
Ломаного, плотник -
Гроба не продаст!
Той ее - несчетных
Верст, небесных царств,
Той, где на монетах -
Молодость моя,
Той России - нету.
Как и той меня.
Не быть тебе нулем
Из молодых - да вредным!
Ни медным королем,
Ни попросту - спортсмедным
Лбом, ни слепцом путей,
Коптителем кают,
Ни парой челюстей,
Которые жуют, -
В сём полагая цель.
Ибо в любую щель -
Я - с моим ветром буйным!
Не быть тебе буржуем.
Ни галльским петухом,
Хвост заложившим в банке,
Ни томным женихом
Седой американки, -
Нет, ни одним из тех,
Дописанных, как лист,
Которым - только смех
Остался, только свист
Достался от отцов!
С той стороны весов
Я - с черноземным грузом!
Не быть тебе французом.
Но также - ни одним
Из нас, досадных внукам!
Кем будешь - Бог один.
Не будешь кем - порукой -
Я, что в тебя - всю
Русь Вкачала - как насосом!
Бог видит - побожусь! -
Не будешь ты отбросом
Страны своей.
Никуда не уехали - ты да я -
Обернулись прорехами - все моря!
Совладельцам пятерки рваной -
Океаны не по карману!
Нищеты вековечная сухомять!
Снова лето, как корку, всухую мять!
Обернулось нам море - мелью:
Наше лето - другие съели!
С жиру лопающиеся: жир - их «лоск»,
Что не только что масло едят, а мозг
Наш - в поэмах, в сонатах, в сводах:
Людоеды в парижских модах!
Нами - лакомящиеся: франк - за вход.
О, урод, как водой туалетной - рот
Сполоснувший - бессмертной песней!
Будьте прокляты вы - за весь мой
Стыд: вам руку жать, когда зуд в горсти,
Пятью пальцами - да от всех пяти
Чувств - на память о чувствах добрых -
Через всё вам лицо - автограф!
Фавьер, 1932 - лето 1935
Мой письменный верный стол!
Спасибо за то, что шел
Со мной по всем путям.
Меня охранял - как шрам.
Мой письменный вьючный мул!
Спасибо, что ног не гнул
Под ношей, поклажу грез -
Спасибо - что нес и нес.
Строжайшее из зерцал!
Спасибо за то, что стал
(Соблазнам мирским порог)
Всем радостям поперек,
Всем низостям - наотрез!
Дубовый противовес
Льву ненависти, слону
Обиды - всему, всему.
Мой заживо смертный тёс!
Спасибо, что рос и рос
Со мною, по мере дел
Настольных - большал, ширел,
Так ширился, до широт -
Таких, что, раскрывши рот,
Схватясь за столовый кант. -
Меня заливал, как штранд!
К себе пригвоздив чуть свет -
Спасибо за то, что - вслед
Срывался! На всех путях
Меня настигал, как шах -
Беглянку,
- Назад, на стул!
Спасибо за то, что блюл
И гнул.
У невечных благ
Меня отбивал - как маг -
Сомнамбулу.
Битв рубцы,
Стол, выстроивший в столбцы
Горящие: жил багрец!
Деяний моих столбец!
Столп столпника, уст затвор -
Ты был мне престол, простор -
Тем был мне, что морю толп
Еврейских - горящий столп!
Так будь же благословен -
Лбом, локтем, узлом колен
Испытанный, - как пила
В грудь въевшийся - край стола!
(Читателем газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен. )
Двадцатого столетья - он,
А я - до всякого столетья!
Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне всё - равны, мне всё - равно,
И, может быть, всего равнее -
Роднее бывшее - всего.
Все признаки с меня, все меты,
Все даты - как рукой сняло:
Душа, родившаяся - где-то.
Так край меня не уберег
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей - поперек!
Родимого пятна не сыщет!
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все - равно, и все - едино.
Но если по дороге - куст
Встает, особенно - рябина.
Тоска по родине!
Давно Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно -
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом, и не знающий, что - мой,
Как госпиталь или казарма.
Мне все равно, каких среди
Лиц - ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной - непременно В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведем без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться - мне едино.
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично - на каком
Непонимаемой быть встречным!
- Пора! для этого огня -
Стара! -
Любовь - старей меня!
- Пятидесяти январей
Гора! -
Любовь - еще старей:
Стара, как хвощ, стара, как змей,
Старей ливонских янтарей,
Всех привиденских кораблей
Старей! - камней, старей - морей.
Но боль, которая в груди,
Старей любви, старей любви.
Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный.
Краткая хроника жизни и творчества М. И. Цветаевой
1892, 26 сентября
Дата рождения Марины Ивановны Цветаевой (Москва). Отец - Иван Владимирович Цветаев (1847-1913), профессор Московского университета, основатель Музея изящных искусств (ныне - Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина); мать - Мария Александровна, урожд. Мейн (1868-1906), из обрусевшей польско-немецкой семьи, одаренная пианистка.
Поездка за границу с матерью, нуждавшейся в лечении (Италия, Швейцария, Германия). Зарубежные пансионы, учеба в московских гимназиях.
Выход сборника стихов «Вечерний альбом». Знакомство с М. А. Волошиным.
Венчание М. И. Цветаевой и С. Я. Эфрона в Москве, в Палашевской церкви Рождества Христова.
Выход сборника стихов «Волшебный фонарь». Получение первой и единственной литературной премии на Пушкинском конкурсе за стихотворение «В раю».
Рождение дочери Ариадны (Али).
Выход сборника стихов «Из двух книг».
Покупка дома в Борисоглебском переулке, 6 (ныне - Музей М. И. Цветаевой).
Рождение дочери Ирины.
Последняя встреча с мужем перед четырехлетней разлукой (С. Я. Эфрон уезжает в Добровольческую армию).
Смерть дочери Ирины.
Выход сборника «Версты».
Выход в Москве книг: «Версты. Стихи» (вып. 1), «Царь-Девица. Поэма-сказка», «Конец Казановы», «Разлука. Книга стихов» (Москва; Берлин: Геликон), «Стихи к Блоку» (Берлин: Огоньки).
Отъезд из России вместе с дочерью Ариадной в Чехию к мужу.
Выход книг: «Психея. Романтика» (Берлин: изд-во З. И. Гржебина), «Ремесло. Книга стихов» (Москва; Берлин: Геликон).
Выход книги «Молодец. Сказка» (Прага: Пламя).
Рождение сына Георгия (Мура).
Отъезд семьи из Чехии во Францию.
Выход последнего прижизненного сборника «После России».
Отъезд в СССР дочери Ариадны.
Отъезд в СССР С. Я. Эфрона.
Отъезд в СССР с сыном.
Прибытие в Москву.
Арест Ариадны Эфрон.
Арест С. Я. Эфрона.
Завершение работы над сборником стихов, издание которого не состоялось.
Отъезд в эвакуацию вместе с группой литераторов.
Приезд в Елабугу (Татария).
Самоубийство М. И. Цветаевой.
Художественный мир Цветаевой
В рабочей тетради Цветаевой за 1940- 1941 годы есть перевод стихотворения Герша Вебера, строки которого удивительно созвучны ее личной и поэтической судьбе.
На трудных тропах бытия
Мой спутник - молодость моя.
Бегут как дети по бокам,
Ум с глупостью, в середке - сам.
А впереди - крылатый взмах:
Любовь на золотых крылах.
А этот шелест за спиной -
То поступь Вечности за мной.
«Поступь Вечности» действительно все слышнее становится для нас в творчестве Цветаевой. Видимо, с годами эта поступь будет звучать все отчетливее. Цветаева принадлежит к тем художникам, чей вклад в мировую литературу еще предстоит оценить во всей полноте не только читателям, но и исследователям. Слова, когда-то сказанные Цветаевой о Владимире Маяковском, можно с полным основанием отнести к ней самой: «. своими быстрыми ногами Маяковский ушагал далеко за нашу современность и где-то, за каким-то поворотом, долго еще нас будет ждать» (статья «Эпос и лирика современной России». 1932).
Мощь творчества Марины Цветаевой, масштабность ее дарования, вернее сказать, гениальности только начинают осознаваться по-настоящему. Ныне открываются широкие возможности для знакомства со всем ее творческим наследием. Выходят в свет все новые издания ее стихотворений и поэм, появляются многочисленные публикации ее писем, дневниковых записей, воспоминаний о ней.
В этой связи особую остроту приобретает проблема восприятия читателем цветаевского творчества. Взаимоотношения читателя и поэта, традиционно важные для русской литературы, далеко не безразличны и для Цветаевой. Назовемг к примеру, известное стихотворение «Тебе - через сто лет» (1919), в котором содержится ее обращение к «читателю. в потомстве». Восприняв от своих предшественников ответственное отношение к слову, Цветаева и от читателя ждет того же понимания высокой миссии слова. Она убеждена: не прихотью «изменчивой моды», не тщеславным желанием цитировать то, что «на устах у всех», должен определяться интерес к поэзии. Для Цветаевой «чтение - прежде всего сотворчество». А это готовность к познанию, к нелегкой душевной работе.
Творческий облик Цветаевой необычайно многогранен: самобытный поэт и неожиданный прозаик, оригинальный драматург и тонкий мемуарист, исследователь литературы и глубокий, парадоксальный мыслитель. Истоки такой творческой многоплановости, несомненно, в ее яркой индивидуальности. «Большим поэтом может быть всякий - большой поэт, - писала Цветаева. - Для большого поэта достаточно большого поэтического дара. Для великого самого большого дара - мало, нужен равноценный дар личности: ума, души, воли и устремления этого целого к определенной цели, то есть устроение этой цели» (статья «Искусство при свете совести». 1932). Поэт от рождения, она была наделена пытливым умом, неустанно осваивавшим все новые высоты, страстным, «безмерным» сердцем, неутолимой потребностью любить, жадным, никогда не угасавшим интересом к жизни и к людям. Ей было дано глубинное понимание исторических судеб России и мира.
Цветаева вступала в литературу на рубеже веков - в переломную эпоху, с ее все более сгущавшейся атмосферой предгрозья, в эпоху, предвещавшую, как сказал Александр Блок, «неслыханные перемены, невиданные мятежи». Поэтов этого поколения - очень разных - объединяло ощущение трагизма того мира, в котором «уюта - нет. Покоя - нет».
И Цветаева, как и ее лирическая героиня, никогда не знала покоя. Она выходила навстречу всем ветрам, всем вьюгам и бурям настоящего и грядущего:
Другие - с очами и с личиком светлым,
А я-то ночами беседую с ветром.
Не с тем - италийским Зефиром младым, -
С хорошим, с широким, Российским, сквозным!
(1920)
В судьбах многих поэтов того поколения отразилась драма истории. Трагическим был уход Александра Блока и Николая Гумилева, Владимира Маяковского и Сергея Есенина, Николая Клюева и Осипа Мандельштама. Горечь чужбины изведали Константин Бальмонт, Андрей Белый; в вынужденной изоляции на родине оказались Максимилиан Волошин, Михаил Кузмин. Жизнь Марины Цветаевой как бы вобрала в себя все варианты этих судеб. Ни один роковой поворот времени не обошел ее. «Эхо мира» отозвалось во всей ее судьбе. Поэтому символическое звучание приобретают строки, которые могут быть прочитаны как обращение к читателю будущего:
Не прогневайся на просторечье
Речей, - не советовала б пренебречь:
То летописи огнестрельная речь.
(1922)
Цветаевой действительно суждено было стать летописцем своей эпохи. Тем важнее понять, из какого источника берет начало ее творчество, в чем феномен Цветаевой как поэта. Она изначально проявила себя как незаурядный поэт со своим, особым голосом. Выросшая в высококультурной семье, Цветаева с детских лет окунулась в мир древнегреческих трагедий, средневековых рыцарских баллад, русского эпоса. Имена Гомера, Овидия Назона, Гете, других столпов мировой культуры с отрочества слиты с ее жизнью. Классическое наследие Державина, Пушкина, Лермонтова, Тютчева всегда было для нее нравственно-эстетическим ориентиром. Впитала она и поэтический опыт Некрасова, Фета, А. К. Толстого, поэтов-современников старшего поколения - Бальмонта, Брюсова, Анненского. Однако уже первые ее шаги в поэзии отмечены печатью самостоятельного творческого поиска.
Непосредственность восприятия, свежесть впечатлений, незаемность интонации были отмечены критикой и читателями уже по выходе первого цветаевского сборника «Вечерний альбом». Ее лирическая героиня - человек, тонко чувствующий красоту. Для нее притягательны и реальный окружающий мир, и мир фантазии, мечты, вымысла. Ей ведома волнующая радость настоящего, но влечет ее и «область преданий» - будь то историческое прошлое или сны, грезы о несбывшемся. Это сильная, яркая личность. «Я жажду сразу - всех дорог!» - восклицает она. Ею движет стремление «всё понять и за всех пережить!». В одном из ранних стихотворений Цветаевой - «Молитва» - наиболее полно раскрывается обаяние личности ее героини, стремящейся к активному действию. «Жить» для нее значит «идти», «страдать», «мчаться в бой», «вести», все изведать, все испытать. Стихийная сила ее натуры столь велика, что она готова бросить вызов всему миру:
Под свист глупца и мещанина смех -
Одна из всех - за всех - противу всех! -
Стою.
(1921)
Цветаевская героиня дорожит каждым пережитым мигом, каждым впечатлением. И «остановить мгновенье», запечатлеть его становится одним из главных творческих принципов Цветаевой. В предисловии к сборнику «Из двух книг» (1913) она призывает: «Записывайте точнее! Нет ничего не важного!» Это своего рода литературный манифест молодого автора: «Мои стихи - дневник, моя поэзия - поэзия собственных имен». Цветаева не отделяет «внешнее» от «внутреннего», видя во «внешнем» выражение и проявление внутренней сути. Поэту, по ее мнению, необходимы неспешность взгляда, подробность восприятия, пристальное внимание к миру при освоении житейского и духовного пространства. Слово должно запечатлеть все, что дорого и любимо поэтом, - «все это будет телом вашей оставленной в огромном мире бедной, бедной души». И не случайно позднее, в 30-е годы, обратившись к прозе и мысленно возвращаясь в прошлое, во времена своего детства и юности, к людям, окружавшим ее тогда, Цветаева напишет: «. Я хочу воскресить весь тот мир - чтобы все они не даром жили - и чтобы я не даром жила!» В этом она видит свой художнический долг - долг, продиктованный любовью.
Любовь для Цветаевой и ее героини - «пожар в груди», та самая «единственная новость, которая всегда нова». Эта любовь всеобъемлюща. Любовь открывает поэзию мира. Она раскрепощает, «расколдовывает». Невозможно привыкнуть к вечно новому чуду любви. «Откуда такая нежность?» - восклицает героиня стихотворения 1916 года.
Любовь в цветаевской лирике нежна и проникновенна («У меня к тебе наклон слуха»), безоглядна и истова («Два солнца стынут, - о Господи, пощади! -/ Одно - на небе, другое - в моей груди»). Она может быть лукавой игрой (цикл «Комедьянт») и суровым испытанием («Боль, знакомая, как глазам - ладонь»). Она просветленно-мудра («Никто ничего не отнял - / Мне сладостно, что мы врозь!») и трагична («Цыганская страсть разлуки!»). Она может являть твердость духа («Нет, наши девушки не плачут») и сознание обреченности («Поэма Конца»), Однако всегда она знаменует собой щедрость и богатство души.
Важнейшим мотивом в любовной лирике Цветаевой становится мотив «разминовения» родных душ, мотив «невстречи». В цикле «Двое» (1924) выведен непреложный закон: «Не суждено, чтобы сильный с сильным/ Соединились бы в мире сем. » Это разъединение поэт воспринимает как глобальную несправедливость, что может грозить миру неисчислимыми бедствиями:
Да, хаосу вразрез
Построен на созвучьях
Мир, и, разъединен,
Мстит (на согласьях строен!)
Неверностями жен
Мстит - и горящей Троей!
Трагического звучания достигает эта тема и в драмах «Ариадна» (1924) и «Федра» (1927). Всегда в «щебете встреч» слышится цветаевской героине «дребезг разлук». И только поэзия дает возможность противостоять неумолимому закону «разминовений» и расставаний. Наперекор земным разлукам слово навсегда сохранит память о дорогом человеке:
Но - вдохновенный -
Всем пророкочет голос мой крылатый -
О том, что жили на земле когда-то
Вы - столь забывчивый, сколь незабвенный!
(1918)
«Песенное ремесло» для Цветаевой святое. Убежденность в значимости поэтического слова помогала ей выстоять в жизненных испытаниях. Слово спасает душу художника:
Мое убежище от диких орд,
Мой щит и панцирь, мой последний форт
От злобы добрых и от злобы злых -
Ты - в самых ребрах мне засевший стих!
(1918)
Такое понимание творчества как нравственной опоры близко пушкинским представлениям (в стихотворении «Близ мест, где царствует Венеция златая. » поэт сравнивает себя с «ночным гребцом», который песней «умеет услаждать свой путь над бездной волн»).
Для Цветаевой творчество - созидательный акт, противостоящий «бегу времени» и небытию. В стихотворении «Литературным прокурорам» (сборник «Волшебный фонарь») есть такие строки:
Всё таить, чтобы люди забыли
Как растаявший снег и свечу?
Быть в грядущем лишь горсточкой пыли
Под могильным крестом?
Не хочу!
Для того я (в проявленном - сила!)
Все родное на суд отдаю,
Чтобы молодость вечно хранила
Беспокойную юность мою.
(1911)
Труд поэта рассматривается Цветаевой как служение, исполненное высочайшего смысла, озаренное божественным огнем: «Легкий огонь, над кудрями пляшущий, -/ Дуновение - вдохновения!»
Творческое горение, непрерывная душевная работа - признак истинности дарования художника. Цветаева удивительно точно находит образ-символ своего огня вдохновения:
Птица-Феникс я, только в огне пою!
Поддержите высокую жизнь мою!
Высоко горю - и горю дотла!
И да будет вам ночь - светла!
(1918)
Поэт, по Цветаевой, противостоит миру косности, духовного мещанства, прагматизма: «Он тот, кто смешивает карты,/ Обманывает вес и счет. » Сама стезя поэта, по словам Цветаевой, «не предугадана календарем». В поэте ей дорого мужество преодоления, упорство труда, преданность своему ремеслу и призванию. А само творчество - это напряженная, сосредоточенная внутренняя работа, невозможная без отвержения всех «земныхсует»:
Тише, хвала!
Дверью не хлопать,
Слава!
Стола
Угол - и локоть.
Сутолочь, стоп!
Сердце, уймись!
Локоть - и лоб.
Локоть - и мысль.
(1926)
Тот же мотив звучит и в цикле «Стол», который по праву может быть назван одой письменному столу. Стол - «письменный вьючный мул» - становится здесь символом хранительной и созидательной силы творчества. Эта сила открывает для поэта все новые и новые возможности самосовершенствования, не позволяет душе поэта «ожесточиться, очерстветь».
Мой письменный верный стол!
Спасибо за то, что, ствол
Отдав мне, чтоб стать - столом,
Остался - живым стволом!
(1933)
Цветаева видит в поэте черты воина и защитника, стоящего на страже подлинных ценностей. Взыскуя истины, он платит за ее познание своим сердцем, своей жизнью.
Поэт наделен особым духовным зрением. Он способен проникать в будущее с такой же свободой и легкостью, как в настоящее и прошлое. Пророческий дар, которым отмечена настоящая поэзия, в высшей степени присущ и цветаевской музе. В одном из стихотворений 1918 года есть такие строки:
Знаю всё, что было, всё, что будет,
Знаю всю глухонемую тайну,
Что на темном, на косноязычном
Языке людском зовется -
Жизнь.
Цветаева многое провидела - ив своей собственной судьбе, и в судьбе любимых ею людей. Одно из ее сбывшихся пророчеств - в стихотворении «Я с вызовом ношу его кольцо. » (1914), посвященном мужу, С. Я. Эфрону. В нем - гордость за другого человека, восхищение рыцарственностью его души. В то же время поэт предчувствует его поистине драматичную судьбу. Цветаева рисует сложный, полный противоречивых черт образ. Символическое значение приобретает описание внешности героя: «Безмолвен рот его, углами вниз,/ Мучительно-великолепны брови». Определение «безмолвен рот» передает стремление героя выразиться, самопроявиться, его жажду высказаться и невозможность вы сказать. Трепетно и нежно звучащая нота: «Он тонок первой тонкостью ветвей» сменяется трагической: «Под крыльями раскинутых бровей -/ Две бездны». За кажущейся хрупкостью героя автору видится непоколебимая внутренняя готовность к жертве: «Такие - в роковые времена -/ Слагают стансы - и идут на плаху». «Роковые времена» наступят скоро. И адресату стихотворения в самом деле выпадет взойти «на плаху» собственных идеалов и заблуждений, обретений и потерь - и в конце концов расплатиться за все собственной гибелью.
В лирике Цветаевой много стихотворений, посвященных ее дочери Ариадне (Але). Попыткой заглянуть в будущее можно назвать небольшое стихотворение, напоминающее краткую, но
выразительную дневниковую запись, пронизанную ощущением покоя и умиротворенности:
Девочка! -
Царица бала!
Или схимница -
Бог весть! -
Сколько времени? -
Светало.
Кто-то мне ответил: -
Шесть.
Чтобы тихая в печали,
Чтобы нежная росла, -
Девочку мою встречали
Ранние колокола.
Если в цикле «Стихи о Москве» (1916) о собственном появлении на свет Цветаева говорит: «Спорили сотни колоколов», то здесь звонят «ранние колокола», встречая душу смиренную и кроткую. С юных лет Аля стала верным товарищем матери, поддерживая ее в самые тяжкие минуты. «Мой тайный советник - дочь», - называет ее Цветаева в очерке «История одного посвящения» (1931). В цикле «Але» (1918) главенствует мотив глубокого духовного родства матери и дочери - родства не только по крови, но и по внутренней сути. Поэт обращается к дочери (в то время ей еще не было шести лет) как ко взрослому человеку, в котором она с горькой радостью видит сходство с собой: «Не знаю, - где ты и где я./ Те ж песни и те же заботы./ Такие с тобою друзья!/ Такие с тобою сироты!» Без дома, без защиты «две странницы» тем не менее не чувствуют себя обделенными. Общая беда придает им силы:
И так хорошо нам вдвоем -
Бездомным, бессонным и сирым.
Две птицы: чуть встали - поем,
Две странницы: кормимся миром.
Пройдут годы, и «тихая в печали» Аля мужественно и с достоинством примет все удары судьбы.
Ощущение внутреннего родства, родства душ всегда было для Цветаевой одним из самых радостных. Но вместе с тем ее жаждущая душевного тепла «душа, не знающая меры», мучительно переживала каждое столкновение с косностью, заурядностью, малодушием. В одном из писем она горько признает: «Друг, я не маленькая девочка (хотя в чем-то никогда не вырасту), обжигалась, горела, страдала - все было, - но так разбиваться, как я разбилась о Вас, всем размахом доверия - о стену! - никогда! Я оборвалась с Вас, как с горы. » Непонимание, невнимание, нечуткость больно отзывались в ее сердце. С годами чувство одиночества, отчужденности лишь усиливалось. Знаменательно, что героиня стихотворения «Тебе - через сто лет», тоскуя по действенной любви и по участию, обращается к тому, кто будет жить после нее. Он, верит героиня, сумеет понять ее лучше тех, кто когда-то был рядом с ней. Подлинно трагическим мотив одиночества становится в период эмиграции, когда все больше начинает значить для Цветаевой вовремя протянутая дружеская рука.
Тем дороже было для нее всякое проявление внимания и доброты. Ее героине довольно и малости - будь то «нежное имя», или «письма, чтоб ночью целовать», она умеет быть благодарной за то светлое, что дарует ей жизнь, за каждую крупицу тепла и сострадания. И это - единственное достояние ее тоскующей, страдающей, страждущей души:
И это всё, что лестью и мольбой.
Я выпросила у счастливых.
И это всё, что я возьму с собой
В край целований молчаливых.
(1920)
Роковым оказалось движение М. И. Цветаевой «по людскому цирковому кругу». Не в силах вырваться из него, в последние дни жизни она металась по нему и погибла, и одна из причин этой трагедии в том, что окружающие дали ей погибнуть. Еще в эмиграции Цветаева сказала: «Здесь я не нужна. Там я невозможна». И этот мучительный разрыв между «здесь» и «там» ей не удалось преодолеть. Провидческими оказались строки, написанные ею в 1911 году: «Я слишком ясно поняла:/ Ни здесь, ни там. Ни здесь, ни там. »
Тема трагического ухода Цветаевой из жизни - предмет отдельного разговора. «Что нам известно, - пишет М. Белкина в книге «Скрещение судеб», - что нам дано знать о тех терзаниях, тоске, отчаянии, сомнениях, которые раздирали душу Марины Ивановны в последние елабужско-чистопольские дни. Нам остается только низко склонить голову перед мукой ее, перед страданиями, которые выпали ей на долю.
«. Большое видится на расстояньи», - сказал С. Есенин. И нынешний читатель пристально вглядывается в цветаевскую поэзию, пытается освоить те «джомолунгмовы» вершины, на которых так свободно дышалось Цветаевой. Сумеем ли мы услышать голос поэта, внять ему?
Сама Цветаева верила, что ее диалог с читателем не будет прерван, и когда-то, «в нужный срок», ее слово отзовется в сердцах других. Этот час настал. Но он в самом начале.
Основные темы и мотивы лирики М. И. Цветаевой
Таинственность и загадочность этого «острова детства» раскрываются в стихотворении «В зале», вошедшем в сборник «Вечерний альбом». В обычной зале с приходом темноты обостренное детское восприятие придает простым житейским картинам особую значимость.
Не медлим!
Минута настала!
Уж кто-то идет из угла.
Нас двое над темной роялью
Склонилось, и крадется жуть.
Ночная стихия всегда будет для Цветаевой по-особому влекущей, манящей и грозной. В этом стихотворении для нее важна мысль о том, что детям все «тайны вручены». Подвластен им и мир «вечерних видений»: «Мы, дети, сегодня цари».
Жизнь ребенка, по Цветаевой, необычайно наполнена и динамична. Каждый ее миг открывает юному человеку новые для него истины, обогащает новым опытом. В цветаевском стихотворении это опыт борьбы духовной, ведь детям приходится противостоять не только пугающим и зловещим теням, но и собственным слабостям, малодушию. Цена победы над собой велика, и дети могут ею гордиться:
Мы цепи таинственной звенья,
Нам духом в борьбе не упасть,
Последнее близко сраженье,
И темных окончится власть.
Дети чувствуют кровную связь с миром, сознание собственной значимости переполняет их, они первооткрыватели всего, что их окружает! И как далеки от этого взрослые, зачастую столь придавленные обыденностью, что забывают о непостижимой прелести существования, обитая «в мире, где всяк сгорблен и взмылен». Поэтому так отчетливо разделяет Цветаева мир взрослых, лишенный поэзии («скучны и просты их дни»), и мир детей, многосложный, многоцветный и огромный: «Мы знаем, мы многое знаем/ Того, что не знают они!»
Дети владеют миром не только в пределах уютных домашних стен. Мир природы для них - тоже «наши царства» (так называется другое стихотворение из «Вечернего альбома»). «Деревья, поле, скаты» становятся личными владениями их душ. В природе для детей нет повседневности. И «темный лес», и белеющее «в выси небес» облачко, и сама свежесть летнего утра - драгоценные сокровища их жизни.
Радость познания связана для детей и с миром книг. Детское восприятие книг, убеждена Цветаева, глубоко и своеобразно. В письме М. А. Волошину (1911) она замечает: «Семи лет Мцыри и Евгений Онегин гораздо верней и глубже понимаются, чем двадцати. Не в этом дело, не в недостаточном понимании, а в слишком глубоком, слишком чутком, болезненно-верном!» И позднее, в 1940 г. Цветаева подчеркнет ту же мысль: «Любимое занятие с четырех лет - чтение, с пяти лет - писание. Все, что любила, - любила до семи лет. Сорока семи лет от роду скажу, что все, что мне суждено было узнать, - узнала до семи лет, а все последующие сорок - осознавала».
Мир, преображенный «волшебной силой песнопенья», с ранних лет был дорог Цветаевой. Не случайно в ее поэзии так много реминисценций, упоминаний о прочитанном, а литературные персонажи часто выступают действующими лицами ее произведений.
«Неизменившие друзья» - так названы Цветаевой любимые ею в детстве «книги в красном переплете». «Рай детского житья» освещен их присутствием в жизни героини. Чтение и игра матери на рояле сливают воедино мир слова и мир музыки: «Под Грига, Шумана и Кюи/ Я узнавала судьбы Тома». Книги становились своеобразной школой чувств: «О, золотые времена,/ Где взор смелей и сердце чище!» Вернуть эту пер-возданность ощущений невозможно, как невозможно вернуться в прошлое.
Новый жизненный опыт, новые переживания и обстоятельства навсегда разделили пору детства и пору юности. Героине остается лишь воскликнуть вслед минувшим дням: «Куда ушли, в какую даль вы? »
Атмосфера родного дома, его «рыцарский дух», «жизнь на высокий лад» во многом определили свойства натуры Цветаевой. Понятие «дом» означало для нее особый уклад жизни. Ее лирическая героиня воспринимает дом как живое существо, преданное и понимающее. Именно об этом говорится в стихотворении «Наша зала», вошедшем в сборник «Вечерний альбом». «Зала» - действующее лицо цветаевской лирики. Если в стихотворении «В зале» это хранительница детских тайн, свидетельница «сражений», то теперь зала - наперсница, любящая и ласковая советчица героини, уже повзрослевшей, уже изведавшей первые сомнения и разочарования. Автор сравнивает ее с заботливой няней:
Мне тихонько шепнула вечерняя зала
Укоряющим тоном, как няня любовно: -
Почему ты по дому скитаешься, словно
Только утром приехав с вокзала?
Большая часть стихотворения - монолог залы, в нем - тревога за судьбу героини: «Я слежу за тобою внимательным взглядом,/ Облегчи свою душу рассказом нескорым!» Героиня переживает драму первой любви, и зала, словно близкий человек, сострадает ей: «О, не бойся меня, не противься упрямо:/ Как столетняя зала внимает не каждый!» Это обращение призвано еще больше оттенить одиночество героини. Ей в эти минуты не с кем разделить свою муку, некому излить свою душу. И родные стены утишают ее боль, как это мог сделать бы только друг: «Все скажи мне, как все рассказала однажды/ Мне твоя одинокая мама».
Стихотворение «Прости» волшебному дому», также вошедшее в книгу «Волшебный фонарь», было написано Цветаевой в пору прощания с родительским домом. Близость разлуки предельно обостряет чувства, делая милее каждую деталь, каждую примету в облике родного дома:
Темный узор на портьере,
С медными ручками двери.
В эти минуты последние
Все полюбилось, как встарь.
Дом бережно хранит в себе все - и секреты детства, и отважные мечты («жажда великих путей»), и сонм отроческих надежд, неясных, но пленительных, сверкающих, как «светлые замки из инея».
Возгласы эти и песенки,
Чуть раздавался звонок!
И через залу по лесенке Стук убегающих ног.
Цветаева запечатлевает здесь музыку юности, когда пение звучит в лад долгожданному звонку, когда в любую минуту счастье кажется близким и так стремителен бег навстречу грядущему.
«Прости» в названии этого стихотворения означает не только прощание, но и благодарность дому за все его «небывалые весны» и «дивные зимы». Дому героиня обязана яркостью, незабываемостью первых жизненных впечатлений.
Пророческим оказалось цветаевское стихотворение 1913 года «Ты, чьи сны еще непробудны. ». Героиня предчувствует, что судьба любимого дома будет трагической. (Дом в Трехпрудном переулке, в котором родилась поэтесса, действительно не уцелел в годы революции.) Она предвидит не просто гибель конкретного дома, но и всего того мира красоты, гармонии, духовности, который он собой олицетворял:
Будет скоро тот мир погублен,
Погляди на него тайком,
Пока тополь еще не срублен
И не продан еще наш дом.
Отголосок грядущих потрясений звучит в этих словах. Потому так важно успеть приобщиться к этому миру: «В переулок сходи Трехпрудный,/ Если любишь мои стихи». Потому так настойчива цветаевская мольба-просьба: «Умоляю - пока не поздно,/ Приходи посмотреть наш дом!», «Этот мир невозвратно-чудный/ Ты застанешь еще, спеши!»
В творчестве Цветаевой образ матери занимает особое место. Ей посвящены не только стихи, но и проза: «Мать и музыка» (1934), «Сказка матери» (1934). В автобиографических очерках и письмах Цветаевой можно найти много упоминаний о Марии Александровне. Ее памяти посвящено и стихотворение «Маме» (сборник «Вечерний альбом»). Автору очень важно подчеркнуть духовное воздействие матери на дочерей. Натура тонкая и глубокая, художественно одаренная, она ввела их в мир прекрасного. С самых ранних лет музыка была для Цветаевой тождественна голосу матери: «В старом вальсе штраусовском впервые/ Мы услышали твой тихий зов».
«Мать - сама лирическая стихия», - пишет Цветаева. Искусство было средоточием внутренней жизни матери, страстью ее души. «Мать. - страстная музыкантша, страстно любит стихи и сама их пишет. Страсть к стихам - от матери». Благодаря ей и для детей искусство стало некой второй реальностью, подчас более желанной.
Душа, была убеждена Мария Александровна, должна уметь противостоять всему безобразному и дурному.
К детским снам клонясь неутомимо
(Без тебя лишь месяц в них глядел!),
Ты вела своих малюток мимо
Горькой жизни помыслов и дел.
Мать научила детей чувствовать боль - свою и чужую, сумела отвратить их от лжи и фальши внешних проявлений, даровав им раннюю мудрость: «С ранних лет нам близок, кто печален,/ Скучен смех. » Такая нравственная установка рождала внутреннюю неуспокоенность, невозможность удовлетвориться житейским благополучием: «Наш корабль не в добрый миг отчален/ И плывет по воле всех ветров!»
Материнская Муза была трагической. В 1914 году Цветаева писала В. В. Розанову: «Ее измученная душа живет в нас, - только мы открываем то, что она скрывала. Ее мятеж, ее безумие, ее жажда дошли в нас до крика». Груз, принятый на плечи, был тяжел, но он составил и главное богатство юной души. Духовное наследство, завещанное матерью, означало глубину переживаний, яркость и обостренность чувств и, конечно же, благородство сердца. Всем самым лучшим в себе, как признавала Цветаева, она обязана матери. Боль ее ранней потери, тоска сиротства сопровождали ее всю жизнь.
До убедительности, до
Убийственности - просто:
Две птицы вили мне гнездо:
Истина - и
Сиротство.
Во многом благодаря матери в душе жила память о детстве, как о «лазурном острове».
Московская тема появляется уже в ранних стихах Цветаевой. Москва в ее первых сборниках - воплощение гармонии. Прозрачными акварельными красками рисует Цветаева лирический образ города.
В стихотворении «Домики старой Москвы» город предстает как символ минувшего. В ритмическом плане стихотворение напоминает старинную танцевальную мелодию. В нем воскресают слова и понятия, передающие аромат давних времен: «вековые ворота», «деревянный забор», домики, где «потолки расписные» и «клавесина аккорды». Но эти московские домики - «слава прабабушек томных» - исчезают, «точно дворцы ледяные по мановенью жезла». А с ними старая Москва утрачивает былую торжественность, величавость. «Домики с знаком породы» были хранителями души. Город беднеет с их исчезновением.
Облик Москвы в ранней цветаевской поэзии светел. Город присутствует и в снах героини, и в ее мечтах. Гармония их взаимоотношений еще ничем не нарушена. Но меняется жизнь, меняется и восприятие города. Путешествие в Петроград зимой 1915/16 года позволило Цветаевой ощутить себя именно московским поэтом. Кратковременная разлука с родным городом заставила взглянуть на него новыми глазами, как бы со стороны, что послужило импульсом для создания одного из самых известных цветаевских циклов - «Стихи о Москве».
Этот цикл можно назвать величальной песней Москве. В нем город предстает как средоточие всех путей, сердце Родины. Символично время рождения цикла - 1916 год: очень скоро жизнь «в дивном граде сем, в мирном граде сем» неузнаваемо переменится. Цветаева увидит совсем другую Москву - разоренную, страдающую, потерявшую многих своих сыновей. Эту Москву она проникновенно и пронзительно-точно опишет в сборнике «Лебединый стан», в очерках «Октябрь в вагоне», «Мои службы», в дневниковых записях 1917-1921 годов. Автор переживает за судьбу родного города как за судьбу родного человека. В цикле «Москве» (1917) с отчаянием и нежностью обратится она к любимому городу:
- Голубочки где твои? -
Нет корму.
- Кто унес его? -
Да ворон черный.
- Где кресты твои святые? -
Сбиты.
- Где сыны твои,
Москва? -
Убиты.
Ощущая Москву частицей своей души, героиня готова вручить ее, как и свое сердце, тому, кто достоин такого дара. Как наследство, завещает она Москву дочери (первое стихотворение цикла) и как дар дружбы - собрату по ремеслу (второе стихотворение цикла): «Из рук моих - нерукотворный град/ Прими, мой странный, мой прекрасный брат».
В своих стихах Цветаева всегда экономно, прицельно использует цвет. В «Стихах о Москве» определяющий цвет - красный, он дан в сочетании с золотым и синим. Красный цвет в народной традиции неразрывно связан с красотой, любовью, жизнью сердца. И Цветаева сознательно следует этой традиции, используя для передачи различных нюансов все оттенки этого цвета. У нее «красный», «червонный», «багряный» означают «прекрасный», «драгоценный», «дорогой»: «Червонные возблещут купола», «с багряных облаков», «во червонный день Иоанна родилась Богослова», «Иверское сердце, червонное, горит».
Московская тема в творчестве Цветаевой всегда связана с темой пути, путешествия, открытия. «С кремлевского холма» героине видна вся земля. Москва дает ощущение пространства, распахивает перед ней дали:
Москва! -
Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на
Руси - бездомный.
Мы всё к тебе придем.
Общение с городом, поклонение его святыням врачует душу. Любящее сердце Москвы открыто всем обиженным, заблудшим, заплутавшим, страждущим.
Человек может быть грешен, глух к чужим страданиям и боли, но рано или поздно в нем проснется желание очистить свою душу. И тогда он сумеет расслышать отдаленный, но настойчивый зов с «колокольного семихолмия»: «Издалека-далече -/ Ты все же позовешь».
Долгие годы неумолчный зов этот звучал и для самой Цветаевой, вынужденной в 1922 году покинуть Россию.
Поэт дорожит Москвой не только как родным городом, но и как святыней Отечества, столицей.
Неторопливая, плавная, с многочисленными повторами мелодия звучит в стихотворении, вошедшем в цикл «Стихи о Москве»: «Над синевою подмосковных рощ/ Накрапывает колокольный дождь. » В нем предстают образы старой России и города «сорока сороков» церквей, колокольные перезвоны которых перекликались, подхватывались подмосковными. Воедино с миром природы сливается музыка колоколов. В этом стихотворении есть еще один важный для московского цикла мотив - мотив святости и праведности. Он связан с образом странников, которых так много было на бескрайних просторах Руси. В их душах - вера, смирение, отрешенность от мира. Странники-слепцы не идут, а «бредут». И словесные повторы в стихотворении передают ритм их неспешного движения:
Бредут слепцы
Калужскою дорогой, -
Калужской - песенной - привычной, и она
Смывает и смывает имена
Смиренных странников, во тьме поющих
Бога.
Образ странников напоминает о нескончаемости жизненных дорог, путей познания истины. Странничество для автора имеет особый смысл. Это и предназначение, и дар. Путь самоотречения, кроткого служения Богу непрост и нелегок. Земные страсти и заботы держат душу в своем плену. И однажды, думается героине, устав от этого плена и отрешившись от всех мирских привязанностей, она тоже встанет на этот путь:
И думаю: когда-нибудь и я,
Устав от вас, враги, от вас, друзья,
И от уступчивости речи русской, -
Надену крест серебряный на грудь,
Перекрещусь и тихо тронусь в путь
По старой по дороге по
Калужской.
Цветаевская героиня с присущей ей безоглядностью бесстрашно устремляется навстречу неизведанному. Она мечтает реализоваться, состояться в множестве «ролей» и призваний. В стихотворении «Молитва», вошедшем в сборник «Вечерний альбом», она страстно заявляет:
Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
И амазонкой мчаться в бой.
Принимая жизнь как дар Творца, поэт говорит о невероятной, почти непомерной для осознания простым смертным ценности этого дара: «Ты Сам мне подал - слишком много!/ Я жажду сразу - всех дорог!» И неким ответом на щедрость этого дара героине видится необходимость наполнить каждый день новым действием, движением вперед: «Чтоб был легендой - день вчерашний,/ Чтоб был безумьем - каждый день!»
Истовость натуры героини запечатлена и в стихотворении «В раю» (1912). Небесное и земное противостоят здесь друг другу. Горний мир - мир, где нет тревог и печалей, представляется ей гармоничным, но чужим:
Виденья райские с усмешкой провожая,
Одна в кругу невинно-строгих дев,
Я буду петь, земная и чужая,
Земной напев!
Но страстной, мятежной душе героини нет умиротворения: «Где всё покой, я буду беспокойно/ Ловить твой взор». Слишком сильны ее земные чувства, слишком драгоценны воспоминания о земном. Даже боль пережитой любви - одно из сокровищ души. И это очарование всего земного - и печального, и радостного - невозможно забыть: «Я о земном заплачу и в раю. »
Редкое жизнелюбие героини цветаевской лирики парадоксальным образом связано с авторскими размышлениями о смерти, уходе из жизни. Эта тема не раз возникает в творчестве Цветаевой. С ранних лет поэт ощущает тонкость той незримой грани, что отделяет бытие от небытия. Желая понять запредельное, Цветаева мысленно пытается перешагнуть эту грань. В очерке «Смерть Стаховича» (1919) она пишет: «. кем бы ни был мне мертвый, верней: как мало бы я ему, живому, ни была, я знаю, что в данный час (с часа, кончающегося с часами) я ему ближе всех. Может быть - потому, что я больше всех на краю, легче всех пойду (пошла бы) вслед. Нет этой стены: живой - мертвый, был - есть». Об отсутствии «этой стены» она сказала еще в стихотворении «Идешь, на меня похожий. » (1913).
И после земной жизни душа героини как бы созерцает оставленный ею мир, напоминающий о том, что она «тоже была». «Прохожий» в стихотворении не имеет конкретных примет. Освещенный солнцем, он кажется героине похожим на нее саму - когда-то жившую - смешливую, ироничную:
Не думай, что здесь - могила,
Что я появлюсь, грозя.
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
Цветаевская героиня не приемлет безразличия и безучастности. Ей важно, чтобы «прохожий» остановился, почувствовал в ушедшем своего ближнего, задумался, но без уныния и скорби: «Легко обо мне подумай,/ Легко обо мне забудь». «Голос из-под земли» не должен быть пугающим для живущего: пусть он так же, как она, ощутит близость между двумя мирами, связь между ними. Поэтому голос лирической героини так ласково-кроток, так полон заботы и нежности. И горечь: «Я тоже была, прохожий!/ Прохожий, остановись!» сменяется любованием: «Как луч тебя освещает!/ Ты весь в золотой пыли. »
Развитие этой темы - в стихотворении «Уж сколько их упало в эту бездну. » (1913). Героиня пытается разглядеть в дали лет тот день, когда ей будет суждено исчезнуть «с поверхности земли». Никому из смертных не миновать этого. Но как трудно представить, что когда-то наступит этот миг и - «застынет все, что пело и боролось,/ Сияло и рвалось», ведь героиня так дорожит всем, что есть «на ласковой земле», всем многообразием звуков, голосов, красок. И мысль о том, что после ее ухода ничего не изменится вокруг, жизнь для других останется прежней - обыденной, полной забот, совершенно нестерпима для нее.
Со свойственным ей максимализмом она обращается сразу «к вам всем». Это весьма характерный пример цветаевского гиперболизма чувствований: «что мне, ни в чем не знавшей меры,/ Чужие и свои?!» В искупление грядущей разлуки с землей она просит любви - большей, чем та, что достается ей ныне. Но эта просьба звучит крайне категорично и настойчиво: «Я обращаюсь с требованьем веры/ И с просьбой о любви». Она ждет, чтобы ее любили - за независимый и гордый нрав, за достоинство и великодушие, за пережитые разочарования и боль, за сплав разнородных начал, причудливо соединившихся в ее ранимом и любящем сердце - и, наконец, за неизбежный уход с земли, столь трагический для нее - « такой живой и настоящей ».
Тема бессонности - одна из ключевых в творчестве Цветаевой. Бессонность - важнейшее свойство ее лирической героини, неотъемлемая составляющая ее духовной жизни. В философской системе Цветаевой бессонность означает «растревоженность» духа, не знающего безразличия, апатии, «сна», в противовес равнодушию это вечный вызов всему неподвижному, оцепенелому, застывшему в своем развитии, вызов миру, «где наичернейший- сер!», готовность к подвигу.
Наиболее ярко это понятие раскрывается в цикле «Бессонница» (1916). Здесь бессонница предстает перед читателем во множестве обликов. Неизменно одно - она «вечная спутница» лирической героини. Именно бессонница дает героине возможность уйти в свой, особый мир, отрешиться от обыденности, остаться наедине с собой, отринув тщету и суетность дня. Она помогает героине обрести новый взгляд на бытие.
Бессонница диктует героине свои законы, обязывая ее быть личностью, выступает неким катализатором развития ее индивидуальности. Остановимся на одном стихотворении из цикла - «Сегодня ночью я одна в ночи -/ Бессонная, бездомная черница!» Эта самохарактеристика весьма показательна: одинокая (без спутника), бессонная (без сна), бездомная (без дома), она тем не менее не ощущает себя несчастной и обделенной. Ей ведома особая радость: «Сегодня ночью у меня ключи/ От всех ворот единственной столицы!» Она чувствует себя владелицей тех сокровищ, которые недоступны другим. «Ключи от всех ворот» - здесь символ доступа к тайнам не только «единственной столицы», но и подспудной, сокровенной жизни человеческой души.
Она счастлива тем, что город в эту пору словно принадлежит ей одной, и она призвана оберегать и хранить его сокровища, служить ему. Мотив самоотверженного, самоотреченного служения подчеркнут и словом «черница» - монахиня. Для «бездомной черницы» город - дом.
В стихотворении присутствует и важный для цветаевского творчества мотив пути. В данном случае это путь познания и самопознания. Именно бессонница побуждает героиню вступить на этот путь: «Бессонница меня толкнула в путь». Бессонница же пробуждает и проясняет в душе героини самые высокие и светлые чувства - от восхищения красотой Кремля («О, как же ты прекрасен, тусклый Кремль мой!») до нежности и любви ко всему миру. Благоговение и любовь к «единственной столице» рождают любовь ко всей земле: «Сегодня ночью я целую в грудь - / Всю круглую воюющую землю!»
Таким образом, бессонница, «толкнув» героиню в путь, распахивает перед ней горизонт. Обостряя чувство причастности к святыне «нерукотворного града», бессонница заставляет героиню с кремлевского холма мысленно окинуть взором неоглядные дали. (Вспомним строки О. Мандельштама: «На Красной площади всего круглей земля/ И скат ее твердеет добровольный».) Так возникает в душе героини стремление внести умиротворение в жизнь страдающей «воюющей земли» («воюющей» метафорически и реально: 1916 год - третий год мировой войны).
Бессонница предельно обостряет все ощущения героини: «Вздымаются не волосы - а мех,/ И душный ветер прямо в душу дует». Эпитет «душный» несет здесь двойную нагрузку. Во-первых, с его помощью «рифмуются» смысл и звучание соседних слов: «душный ветер» - «в душу». Во-вторых, он подчеркивает нестерпимую, невообразимую глубину проникновения внешнего мира во внутренний. Открытость. распахнутость души героини таковы, что «ветер прямо в душу дует». Он проникает внутрь всего существа.
Город в стихотворении не только определенная географическая точка - Москва, но и сама душа героини. Это путешествие в ночи для нее еще и путешествие по улицам и площадям своего беспредельного внутреннего мира. И поскольку, по убеждению Цветаевой, душа в ночи всегда вырастает, героиня находит в себе силы подняться над всем и всеми, а поднявшись, всех пожалеть (всех - независимо от того, счастливы они или нет): «Сегодня ночью я жалею всех,/ Кого жалеют и кого целуют».
Собственное одиночество ничуть не ожесточает героиню, не разводит ее с миром. Напротив, по мере прохождения «бессонной черницей» своего пути, по мере того, как ее душой овладевает прелесть ночи, возвышенная красота окружающего, в сердце ее возникает и крепнет столь же прекрасное сострадательное чувство любви. Причем это любовь в народном понимании - любовь-жалость. Такой путь благодаря бессоннице проходит ее душа - от примиряющего поцелуя любви всей земле до нежности ко всем людям - разным по судьбе, но единым в своей земной доле. Этот мотив примирения, мечта о гармонии возникали и раньше в цветаевской лирике. Вот строки из стихотворения 1915 года: «Я знаю правду! Все прежние правды - прочь!/ Не надо людям с людьми на земле бороться!» Многим поэтам разных времен виделась картина грядущего умиротворения: «когда народы, распри позабыв,/ В счастливую семью соединятся» (Пушкин); «когда по всей планете/ Пройдет вражда племен: исчезнет ложь и грусть» (Есенин). Цветаевская героиня понимает: эти времена никогда не наступят, если люди не научатся сострадать друг другу, если не проникнутся активным стремлением к деятельному добру. Ее собственная душа в способности любить вырастает до самоотречения.
Бессонность в цветаевской лирике не только свойство души, но и способ существования в мире. Об этом - десятое стихотворение цикла. Героиня, идя по ночному городу, видит в нем и других неспящих: «Вот опять окно,/ где опять не спят». Горящее в ночи окно - знак чьей-то бессонности. Что бы ни было за ним - радость ли, горе, одиночество, счастье любви, - такое окно, подчеркивает автор, всегда знак чего-то важного в судьбах людей. Как некий сигнал в бескрайнем океане темноты, оно всегда громко звучит в ночном мраке: «Крик разлук и встреч -/ Ты, окно в ночи!» «Разлуки» и «встречи», врываясь в ровное течение жизни, диктуют свои законы, заводят свой распорядок, подчиняющийся лишь прихотливой логике расставаний и узнаваний. И это значит, что для бессонных людей не может быть и речи о тихом, безмятежном, бестревожном бытии:
Нет и нет уму
Моему - покоя. -
Ив моем дому
Завелось такое.
Бессонность для героини - способ не только жизненного, но и творческого существования. (Вспомним строки Пастернака: «Не спи, не спи, Художник,/ Не предавайся сну».) Об этом говорится в другом стихотворении цикла, где героиня обращается к ночи, слагая ей некий торжественно звучащий языческий гимн: «Черная, как зрачок, как зрачок, сосущая/ Свет - люблю тебя, зоркая ночь». «Сосущая свет» - впитывающая свет, преображающая его. Ночь дорога ей как источник творческого вдохновения, «праматерь песен». Ночь наделена могучей властью: в ее «длани узда четырех ветров». Она владычествует и над обычными ветрами, и над стихиями поэзии. Себя героиня видит лишь подчиненной этой повелительнице: «Клича тебя, славословя тебя, я только/ Раковина, где еще не умолк океан».
Уподобление ночи океану вызывает ассоциацию с тютчевскими строками из стихотворения «Как океан объемлет шар земной. »: «И мы плывем, пылающею бездной/ Со всех сторон окружены». В цветаевском стихотворении ночь мыслится прежде всего как Океан Поэзии. Поэт, приобщившись к этой стихии, стремится передать шум океана, донести до других звуки гармонии - так раковина, что заключает в себе отзвук величественной мелодии морской стихии, доносит ее до того, кто захочет вслушаться. Обращение к ночи, как к океану, мы найдем и у поэта - современника Цветаевой - О. Мандельштама. В стихотворении «Раковина» он писал:
Быть может, я тебе не нужен,
Ночь; из пучины мировой,
Как раковина без жемчужин,
Я выброшен на берег твой.
Героиня стихотворения Цветаевой тоже помнит о возможности раствориться в этом океане, потонуть в ночи, слиться с ней: «Ночь! Я уже нагляделась в зрачки человека!/ Испепели меня, черное солнце - ночь!» Она готова отречься от былых привязанностей («Я уже нагляделась в зрачки человека!»), признав над собой владычество «праматери песен».
Отдавая себя во власть «черному солнцу» - ночи, героиня отдает себя во власть могучей и грозной творческой стихии. И именно бессонница помогает героине сделать важнейший нравственный выбор. Это сознательный выбор в пользу непокоя, в том числе и поэтического - непрестанного горения души.
Поэты-современники в лирике Цветаевой
Обращения Цветаевой к поэтам-современникам многочисленны и разнообразны. Цветаева обладала редким даром - удивительным умением восхищаться талантом, быть благодарной художнику, глубоко чувствовать душу в его творениях. Всегда чуждавшаяся всякого рода поэтических объединений, презиравшая богему, далекая от окололитературной борьбы самолюбий и амбиций, она была счастливо лишена чувства творческой зависти или ревности. Самозабвенным и безоглядным было ее восхищение художником, соприкосновение с чужим вдохновенным словом рождало в ответ «небесный пожар» души.
Однако обращения Цветаевой к современникам были не только данью восхищения. Ее стихотворения, очерки, воспоминания, статьи, посвященные поэтам, содержат тонкий и точный анализ творческой личности. Ее оценки глубоки и оригинальны. Поэтому, знакомясь с творчеством многих авторов XX века, невозможно пройти мимо цветаевских отзывов. С их помощью можно лучше и яснее представить себе человеческую и художническую суть Владимира Маяковского и Константина Бальмонта, Андрея Белого и Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама и Валерия Брюсова. Касаясь творчества уже ушедших поэтов, она считала особо важным воссоздать живой облик поэта, вернуть его читателю. Символично в этом плане название очерка о Максимилиане Волошине - «Живое о живом» (1932).
Остановимся подробнее на двух цветаевских стихотворных циклах, посвященных поэтам-современникам, - «Стихи к Блоку» (1916, 1920, 1921) и «Ахматовой» (1916). Оба поэта занимали совершенно особое место в душе Цветаевой. Их творчество было для нее целым миром, их личность притягивала. Александр Блок, например, виделся ей не просто поэтом, но существом высшего порядка: «Божий праведник мой прекрасный». Кроме того, он был для Цветаевой идеальным воплощением, по выражению А. С. Пушкина, «взыскательного художника», поднявшегося на огромную нравственную высоту. Одно из стихотворений 1920 г. Цветаева заключает строками: «Предстало нам - всей площади широкой! -/ Святое сердце Александра Блока».
Блоковский цикл насыщен реминисценциями из стихотворений самого поэта. Цветаева стремится постичь тайну духовной жизни художника. Это и рассказ о любви - в нем переданы тончайшие оттенки чувств лирической героини. Одна из отличительных черт этого цикла - музыкальность, что весьма символично, ведь и сам Блок придавал огромное значение музыке, которая воспринималась им как мировая стихия.
Об отношении Цветаевой к Блоку можно судить уже по первому стихотворению цикла «Стихов к Блоку» (1916) - трепетно воспринимается ею звук самого имени поэта:
Имя твое - птица в руке,
Имя твое - льдинка на языке.
Одно-единственное движенье губ.
Имя твое - пять букв.
Анафора (единоначатие) усиливает восхищение цветаевской героини поэтом, подчеркивает, сколько сокровенного, драгоценного заключает в себе для нее даже звучание его имени. С бережностью и пристальностью любви найдены в стихотворении сравнения к звучанию его имени (оно сознательно не называется автором в стихотворении). Любовь к поэту живет не только в глубине души героини, но ив приметах внешней жизни, напоминающих о нем, и образ поэта словно оживает в них. Все определения здесь роднит общая черта: они передают то, что длится не более короткого мига, но оставляет в сердце долгий след: неуловимы «птица в руке», могущая улететь; «льдинка на языке», которая вот-вот растает; «одно-единственное движенье губ», которое исчезает, едва прозвучав, наконец, «щелканье ночных копыт», замолкающее вдали. Связаны эти определения еще одной характеристикой: все они отражают извечное стремление человека остановить прекрасное мгновение, удержать красоту. Поэтому - «птица в руке», «мячик, пойманный налету».
Неподвижен только лик героя, который угадывается в словах про «нежную стужу недвижных век». Важен в стихотворении и мотив удивления чуду. Воплощенное чудо - прирученная певчая стихия («Имя твое - птица в руке»), и сама возможность «присвоить» ее, назвать по имени. «Льдинка на языке» - это щекочущий холодок тайны, прикосновение к самым сокровенным глубинам души. «Одно-единственное движенье губ» - изумление от того, что огромный поэтический мир рождается из этого движения, как возникает волшебная музыка из семи нот на линейке.
Но автор не довольствуется только этими обозначениями звука. Музыкальная палитра стихотворения чрезвычайно насыщена: здесь и звон бубенца, и щелк курка. Все они передают динамику переживаний и чувствований героини. Появляется в стихотворении и сквозной для всего цикла мотив полета, радостный и светлый: «мячик, пойманный н а лету», «в лег ком щелканье ночных копыт». Поэт, по Цветаевой, тесно связан с природными стихиями. (Вспомним ее строки: «Стихи растут как звезды и как розы».) Эта взаимосвязь органична: поэт как бы говорит голосом природы, поскольку вышел из нее, рожден ею («Путь комет - поэтов путь», - утверждает Цветаева), и сама молчаливая природа озвучивается, одушевляется присутствием поэта: «Камень, кинутый в тихий пруд,/ Всхлипнет так, как тебя зовут».
Автор свободно оперирует контрастными определениями. Камню (тяжести, весомости, вечности) противопоставляется «щелканье ночных копыт» - звук, рожденный стихией бега. Заметим, что эта стихия всегда была для Цветаевой прочно связана с образом поэта (к примеру, в цикле «Стихи к Пушкину» она писала: «Пушкинский мускул. / Мускул полета,/ Бега,/ Борьбы»).
Душа поэта бесстрашна и стремится к подвигу. (Вспомним строки самого Блока из цикла «На поле Куликовом»: «И даже мглы - ночной и зарубежной -/ Я не боюсь. Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами/ Степную даль».) Поэт не боится испытаний, потому и «щелканье ночных копыт» названо «легким». И в унисон ему «громкое имя твое гремит».
Этот героический мотив в стихотворении подкрепляется и сугубо языковыми средствами.
Шипящие и взрывные звуки в одной строке напоминают цокот копыт по мостовой, создают впечатление движения. Дважды повторенное звуковое сочетание «гр» в другой строке передает раскаты поражающего слух имени. Так создается двуединый образ поэта - выразителя тайной, сокровенной мелодии души и мелодии победительной, мощной, творчески-властной.
И всегда рядом с поэтом, принимающим на себя все беды мира, таится опасность, близость «бездны мрачной»: «И назовет его нам в висок/ Звонко щелкающий курок». Поэт - всегда на краю, ближе всех к зияющей бездне. Он поставлен перед ней самим своим предназначением - противостоять злу. (В очерке «Мой Пушкин» Цветаева писала: «Первое, что я узнала о Пушкине, это - что его убили».) В рассматриваемом стихотворении выстрел обозначен лишь косвенно, но тем самым подразумевается вероятность его. И вновь повторенное автором слово «звонко» могло бы показаться неуместным, если бы не знать удивительных пушкинских строк из «Пира во время чумы»: «Есть упоение вбою. »
В последней строфе цветаевского стихотворения авторский голос снижается почти до шепота. После кульминационной по высоте и громкости звука второй строфы мелодия постепенно становится все тише, окончательно замолкая при переходе из яви в сон в последней строке: «С именем твоим - сон глубок». Здесь уже определения имени поэта не звучащие, а напротив, связанные с таинственной, волнующей беззвучностью: «поцелуй в глаза», «поцелуй в снег», «голубой глоток». Это общение «поверх барьеров», но в то же время со своими запретами («ах, нельзя!») и границами - и сладостной притягательностью этих запретов:
Имя твое - ах, нельзя! -
Имя твое - поцелуй в глаза,
В нежную стужу недвижных век.
Имя твое - поцелуй в снег.
В такие сокровенные минуты нельзя называть «громкое имя», нельзя потревожить его суетным упоминанием. Проникновение в душу поэта - благоговейное, сосредоточенное, самоуглубленное. Трепетно ощущение причастности к его миру - потому и «поцелуй в глаза», тихий до беззвучности, нежный - «в нежную стужу недвижных век» (аллитерация в данной строке необходима для усиления этого впечатления).
Вольная, изменчивая стихия бега, полета, со всей их быстротой и стремительностью, оттенены зачарованной стужей «недвижных век». Так Цветаева передает не только разнообразие ощущений героини, но и многообразие душевных состояний самого поэта. Эти строки свидетельствуют о непознаваемости души художника, о некой незримой грани, черте, которую даже при самой глубокой любви - «ах, нельзя!» - преступить. И всеобъемлющая любовь героини к поэту отступает с почтением и трепетом перед неразгаданностью тайны гения и самого бытия.
Имя поэта для героини - святое (в третьем стихотворении цикла есть строки: «И во имя твое святое/ Поцелую вечерний снег. »). Приобщение к творческому миру художника способно одарить любящее сердце неповторимым ощущением внутренней гармонии. Героине оно дает возможность обрести душевный покой и умиротворение. Потому и завершается стихотворение просветленным: «С именем твоим - сон глубок».
А. А. Ахматова также всегда очень много значила в жизни Цветаевой. Героиня-адресат этого цикла символически названа «Царскосельской Музой», «раненой Музой», «Музой плача». «О, Муза плача, прекраснейшая из муз!» - так начинается первое стихотворение цикла. В этом образе удивительно сочетаются два противоположных начала. Парадоксальная, «двухцветная» характеристика выявляет двойственную природу его воплощений:
О ты, шальное исчадие ночи белой!
Ты черную насылаешь метель на Русь,
И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.
Образ, явленный в таком драматическом ключе («шальное исчадие»), и чувство вызывает двоякое: некую смесь восхищения, восторга - и ужаса:
И мы шарахаемся, и глухое: ох! -
Стотысячное - тебе присягает,
Анна Ахматова.
Существен здесь и масштаб изображения. Глобальным видится автору воздействие поэтического дара на окружающий мир: «Ты черную насылаешь метель на Русь». Приобщение к судьбе героини-адресата несет в себе и сладость, и угрозу: «вопли твои вонзаются в нас, как стрелы», но все же: «Мы коронованы тем, что одну с тобой/ Мы землю топчем, что небо над нами - то же!» Автор осознает эту приобщенность как великий дар. И, по Цветаевой, принять его можно лишь целиком, со всей драгоценной тяжестью этой ноши: «И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,/ Уже бессмертным на смертное сходит ложе». И тут действительно, как сказал Пастернак, «кончается искусство,/ И дышат почва и судьба». Ведь погружение в поэтический мир, убеждена Цветаева, есть не просто чтение стихов, но - полнота сопереживания (слова Цветаевой о пушкинской дуэли: «Нас этим выстрелом всех в живот ранили»).
Даже само имя героини-адресата несет на себе, в восприятии автора, мету «смертельной судьбы»: «. Это имя - огромный вздох,/ И в глубь он падает, которая безымянна». «В глубь» - в ту самую сердцевину души, где хранятся самые дорогие впечатления. Чувство восхищения поэтом не остается бездейственным: оно рождает стремление одарить в ответ, в благодарность отдать поэту нечто столь же бесценное, как и его дар. Для цветаевской героини такая неразменная ценность - ее родной город:
В певучем граде моем купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий.
И я дарю тебе свой колокольный град,
Ахматова! - и сердце свое в придачу.
Казалось бы, что может быть больше такого безоглядного растворения в любви, столь ярко выраженной самоотверженной готовности отдать «сердце свое в придачу»? Однако еще многие и многие вдохновенные строки посвятит Цветаева в знак любви своим собратьям по перу. Ее «безмерная» душа вмещала такую же безграничную любовь. В 1921 году она напишет А. А. Ахматовой эти пронзительные слова: «Мне так жалко, что все это только слова - любовь - я так не могу, я бы хотела настоящего костра, на котором бы меня сожгли».
Невозможно представить себе героиню цветаевской лирики вне любви, что означало бы для нее вне жизни. Предчувствие любви, ожидание ее, разочарование в любимом, ревность, боль разлуки - все эти состояния цветаевской героини запечатлены в любовной лирике в многочисленных нюансах. Любовь может быть тиха, трепетна, благоговейна, нежна - и безоглядна, стихийна. При этом она всегда внутренне драматична.
Юная героиня с особой остротой ощущает изменчивость, пленительность каждого мига. Желание остаться в памяти любимого человека звучит, например, в стихотворении «Надпись в альбом» (1909-1910):
Пусть я лишь стих в твоем альбоме,
Едва поющий, как родник.
Пусть так.
Но вот в полуистоме
Ты над страничкою поник.
Ты вспомнишь все.
Ты сдержишь крик.
- Пусть я лишь стих в твоем альбоме!
Любовь никогда не становится для лирической героини безмятежной усладой. В любви она утверждает свое право на поступок. Она решительна и бескомпромиссна и в утверждении («Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес. »), и в отрицании («Цыганская страсть разлуки! Чуть встретишь - уж рвешься прочь!»). «Про это» Цветаева пишет и трагические «Поэму Горы», «Поэму Конца» (1924), и лирические миниатюры почти дневникового характера:
И в заточенье зимних комнат
И сонного Кремля -
Я буду помнить, буду помнить
Просторные поля.
И легкий воздух деревенский,
И полдень, и покой, -
И дань моей гордыне женской
Твоей слезы мужской.
(1917)
Цветаевская героиня немыслима без любования, восхищения любимым. Безоглядность чувств делает ее любовь всеобъемлющей. Истинное чувство, по Цветаевой, живет не только в сокровенной глубине души, но и пронизывает собой весь окружающий мир. Потому сами явления этого мира в сознании героини часто соединяются с образом любимого. Об этом свидетельствует, например, стихотворение 1923 года « Строительница струн. ».
(В сем.июне
Ты плачешь, ты - дожди!)
И если гром у нас - на крышах,
Дождь - в доме, ливень - сплошь, -
Так это ты письмо мне пишешь,
Которого не шлешь.
Ты дробью голосов ручьевых
Мозг бороздишь, как стих.
Движение одного человеческого сердца к другому есть естественная часть бытия, непреложный жизненный закон. Обусловленность человеческих связей этим законом подчеркивается в стихотворении «Мировое началось во мгле кочевье. ». (1917), где тяготение сердец, поиск защиты и покоя, поиск тепла сравниваются со странствием звезд и деревьев.
Цветаевская героиня убеждена, что чувства обладают огромной силой, им могут быть подвластны расстояние и время. В стихотворении «Никто ничего не отнял. » (1916) она пишет:
Нежней и бесповоротной
Никто не глядел вам вслед.
Целую вас - через сотни
Разъединяющих лет.
(1916)
Героине свойственно стремление преодолеть все преграды, стоящие на пути чувств, превозмочь влияние и давление обстоятельств. (Вспомним пушкинское: «Любовь и дружество до вас/ Дойдут сквозь мрачные затворы. ») Сосредоточенность души, погруженность в любовь - важная черта лирической героини. Слишком высокий счет предъявляет она к себе и другим, чтобы довольствоваться «средней температурой» страстей.
Однако любовная лирика Цветаевой открывает нам душу не только мятежную, своевольную, но и незащищенную, ранимую, жаждущую понимания. Ей насущно необходимо участие любящего сердца:
Друг!
Неизжитая нежность - душит.
Хоть на алтын полюби - приму!
Друг равнодушный! -
Так страшно слушать
Черную полночь в пустом дому!
(1918)
Трагическое звучание приобретает у Цветаевой тема несостоявшейся любви. Главная драма любви для героини - в «разминовении» душ, невстрече. Два человека, предназначенных друг другу, вынуждены расстаться. Их может разлучить многое - обстоятельства, люди, время, невозможность понимания, недостаток чуткости, несовпадение устремлений. Так или иначе, слишком часто цветаевской героине приходится постигать «науку расставанья». Об этом говорится и в стихотворении 1921 года из цикла «Разлука»:
Все круче, все круче
Заламывать руки!
Меж нами не версты
Земные, - разлуки
Небесные реки, лазурные земли,
Где друг мой навеки уже -
Неотъемлем.
Лишь в ином, лучшем мире - мире «умыслов», по выражению Цветаевой, возможно обрести полноту чувства: «не здесь, где скривлено,/ а там, где вправлено». Лишь там сбывается все, что не сбылось. А когда земная жизнь разводит людей, друг другу необходимых («И не оглянется/ Жизнь крутобровая!/ Здесь нет свиданьица!/ Здесь только проводы. »), Цветаева со всей энергией поэтического «я» восстает против этого. Так, в одном из самых драматических стихотворений о любви - «Рас-стояние: версты, мили. » (1925) мы слышим не бессильную жалобу или сетование, но гневный, яростный крик. Строки стихотворения звучат не как перечень утрат, а как обвинение. Слово поэта противостоит страшной стихии разрушения человеческих связей.
Остановимся подробнее на двух стихотворениях - «На радость» (сборник «Волшебный фонарь») и «Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе. » (1920).
В первом стихотворении Цветаева с ликованием провозглашает радость бытия. Любовь предельно обостряет восприятие мира. Во всем влюбленная героиня видит поэзию - ив таинственных, уходящих вдаль, помнящих многих путников «пыльных дорогах», и в недолговечной прелести «шалашей на час», и в сказочных «звериных берлогах», и в пленительно-прекрасных, как старинная музыка, «чертогах». Любовь дарит ей ощущение полноты жизни: «Милый, милый, мы, как боги:/ Целый мир для нас!» Победно звучит здесь уверенность в том, что для влюбленных дом - везде, дом - весь мир! Им кажется, что все окружающее создано для них одних, им всюду легко, и потому с таким восторгом героиня восклицает: «Всюду дома мы на свете». Именно любовь возвращает героине детское ощущение власти над миром. Отсюда - и отвержение «домашнего круга», ведь в этот момент ей дороже «простор и зелень луга». В этот миг ей так важно почувствовать свободу, увидеть радужную палитру бытия, ощутить простор своим чувствам, мыслям, своему сердцу, своей душе. Она захвачена и очарована любовью, и все остальное кажется неважным, несущественным. Пока ей не хочется никакого другого плена - даже плена уютного домашнего очага - кроме сладостного, счастливого, самозабвенного плена любви: «Милый, милый, друг у друга/ Мы навек в плену!»
Своеобразной клятвой верности любви можно назвать второе стихотворение:
Любовь!
Любовь!
И в судорогах, и в гробе
Насторожусь - прельщусь - смущусь - рванусь.
О милая! -
Ни в гробовом сугробе,
Ни в облачном с тобою не прощусь.
Для героини, наделенной горячим сердцем, любовь - это еще и возможность полного самовыражения, самораскрытия. Это то богатство души, которым она готова щедро и безоглядно делиться, именно в этом видя предназначение и смысл своего существования: «И не на то мне пара крыл прекрасных/ Дана, чтоб на сердце держать пуды!» Любовь, по Цветаевой, раскрепощает душу, дает ощущение внутренней свободы, заново открывает человеку его самого. Отсюда - гордая уверенность: «Спеленутых, безглазых и безгласных/ Я не умножу жалкой слободы». Любовь раскрывает огромные душевные силы - силы, способные противостоять самой смерти:
Стан упругий
Единым взмахом из твоих пелен,
Смерть, выбью! -
Верст на тысячу в округе
Растоплены снега - и лес спален.
Любовь вечна, она, по мысли поэта, воедино слита с миром природы и искусства, поскольку является воплощением творческого начала бытия. Любовь не может умереть - она вечно возрождается, вдохновенно преображаясь. Даже если любящий человек уходит из земной жизни, его любовь остается в этом мире, чтобы, «смеясь над тленом, стихом восстать - иль розаном расцвесть!».
Анализ стихотворения «Сон»(1)
Одна из ярких особенностей цветаевской поэзии - в ее сопряженности с жизненным контекстом, в автобиографичности большинства конкретных произведений. Ее лирическая героиня стремится к предельной искренности, к полному самораскрытию. Однако знанию человека о себе самом придается в поэзии Цветаевой не меньшее значение, чем знанию об окружающем мире. Тема сложных путей самопознания и становится предметом лирической медитации в стихотворении « Сон ».
Стихотворение построено как рассказ не о конкретном увиденном сне, а об отношениях между «спящим» сознанием и\ «бодрствующим» подсознанием: между тем, что человек знает или хочет знать о себе, и тем, о чем смутно догадывается; между тем, что он готов признать «своим» и тем, что страшится в себе разглядеть. По самому тону стихотворения можно судить о характере вызвавших его жизненных обстоятельств - это одна из глубоко личных драм, одна из «пороговых» ситуаций, когда человек подвергает мучительной переоценке представления о себе самом.
Цветаевский автобиографизм поразителен: впечатление исповедальности и стоящей за стихами драмы возникает вопреки тому, что в стихотворении нет ни одной «материальной» зацепки, ни одной конкретной реалии. Мы не знаем «материального» содержания сна и тем не менее переживаем вместе с героиней вполне конкретную психологическую ситуацию. Общечеловеческий смысл даже очень «личных» цветаевских медитации очевиден.
С точки зрения обычных представлений и согласно поэтической традиции, сон дарует душе отдых, врачует и смиряет, снимает противоречие между желаемым и возможным. Другая его «мифопоэтическая» функция - предсказание или пророчество, «подсказка» о ближайшем будущем. Сон в стихотворении Цветаевой наделяется иными качествами - ищейки, судебного исполнителя («сбирр») и разведчика («летчик над вражьей местностью»). Идею стихотворения раскрывает уже первое метафорическое уподобление («с хищностью сыщика и следователя»); в дальнейшем этот символ сна-следователя не меняется, но обрастает уточняющими иносказаниями. Каждая строфа (кроме третьей) добавляет этому образу новую грань - новую ассоциацию по сходству.
Аналитическая целеустремленность стихотворения проявляется в том, что всякий раз новое образное уточнение приходится на третий-четвертый стихи строфы. Между этими зонами уточняющей логики, создающими эффект нарастания усилий сознания, - вторжения семантически непрозрачной образности, как бы противодействующей этим усилиям. Таковы намеренно «темные» образные сгустки «замерших сопок» и «поющих ядер». Читателю предлагается картина происходящей на его глазах «борьбы со словом», попыток осмыслить процессы, таящиеся в глубине подсознания. Композиционная формула стихотворения подчинена поиску итоговой, самой точной и глубокой формулировки, которая позволила бы обозначить то, что воспринимается как невыразимое. Такой смысловой итог - в последней строфе стихотворения, где содержится самое ответственное уподобление, самая главная мысль. Он подготовлен резким ритмическим акцентом - переносом: «Где бы укрыться от вещих глаз/ собственных. »
Оказывается, расследование, проводимое «сном», не что иное, как свет собственной совести. Сон - это сфера самого тайного, самого сокровенного в душе, он отражает внутреннее и неразложимое «я» лирической героини. Сон-духовник разглашает «тайну исповеди» героини, но при этом не нарушает правил в отношениях между исповедником и исповедуемой, потому что раскрывает он эту тайну самой героине.
В стихотворении взаимодействуют два ритмически и логически контрастных начала - упорядоченность и стихия, ясность и затемненность. Сознание требует гармонически сбалансированной, ясной формы, в то время как противостоящая ему стихия подсознания обнаруживает себя в нарушениях гармонии, композиционных смещениях.
Начала гармонии воплощены в строгой ритмической повторяемости и композиционной завершенности стихотворения. Последние стихи двух завершающих строф звучат рефреном по отношению к последнему стиху строфы начальной. Образуемое ими композиционное кольцо - своего рода предел структурной упорядоченности.
Другая примета структурности - последовательное использование в стихотворении четырехстопного дактиля с пропуском одного безударного слога в каждой третьей стопе. Прибегая к разнообразным типам повторов, Цветаева максимально полно использует экспрессивные возможности элементов стиха.
На фоне предельно четкой ритмической организации стиха выразительным становится любое, даже небольшое отступление от синтаксической и лексической нормы. Цветаевские же отступления от этой нормы - «футуристически» броские, эффектные. Живая речь, не укладываясь в заданную матрицу метрического стиха, словно пытается вырваться из обуздывающей ее внешней формы. Уже в первой строке стихотворения стиховой перенос приходится на середину слова («с тысяче-/ футовой. »). В следующей строфе этот перенос совмещается с неожиданным переносом смыслового значения: вместо напрашивающегося «по камере тюрьмы» следует «по камере/ Сердца». Реализуя эту метафору(сон расхаживает по камере сердца), Цветаева по-иному называет «главного героя» стихотворения - его мифологическим именем (Морфей).
Тем самым в пределах двустишия одновременно использованы такие сильнодействующие приемы, как перенос, развернутая метафора и перифраз. «Цветаева по-футуристически обрушивается на читателя всеми поэтическими приемами», - пишет исследователь русского стиха В. С. Баевский. Еще одна примета цветаевского «взвихренного» синтаксиса - обилие пауз и эллипсисов (пропусков слов). Такие словесные «зияния» (например, пропуск слова «падаю» в первом предложении) особенно выразительны при передаче хаотических образов, присущих сновидению. Лексический строй стихотворения интересен соседством разнородных стилистических пластов: высокой архаики («одр», «вещий»), разговорных форм («лежачи», «рухаешь»), современных названий («следователь», «летчик», «оператор»). Выразительность цветаевского стихотворения повышается и благодаря форсированному звуку (особенно значимы в стихотворении аллитерации на «р» и «с/з»).
В целом стихотворение - характерный пример смыслового сгущения, присущего цветаевской манере. Благодаря повышенной содержательной плотности стиха Цветаевой удается переплавить глубоко личные чувства в общечеловечески значимый опыт.
Критика о творчестве М. И. Цветаевой
Марина Цветаева внутренне талантлива, внутренне своеобразна. Многое ново в этой книге: нова смелая (иногда чрезмерно) интимность; новы темы, например, детская влюбленность; ново непосредственное, бездумное любование пустяками жизни. И, как и надо было думать, здесь инстинктивно угаданы все главнейшие законы поэзии, так что эта книга не только милая книга девических признаний, но и книга прекрасных стихов.
(Из рецензии на сборник М. И. Цветаевой «Вечерний альбом»)
Ее нужно читать подряд, как дневник, и тогда каждая строчка будет понятна и уместна. Она вся на грани последних дней детства и первой юности. Если же прибавить, что ее автор владеет не только стихом, но и четкой внешностью внутреннего наблюдения, импрессионистической способностью закреплять текущий миг, то это укажет, какую документальную важность представляет эта книга, принесенная из тех лет, когда обычно слово еще недостаточно послушно, чтобы верно передать наблюдение и чувство. «Невзрослый» стих М. Цветаевой, иногда неуверенный в себе и ломающийся, как детский голос, умеет передать оттенки, недоступные стиху более взрослому. «Вечерний альбом» - это прекрасная и непосредственная книга, исполненная истинно женского обаяния.
(Из статьи «Женская поэзия» )
Все, что она пишет, ценно по-настоящему, это самая настоящая поэзия. Радует отсутствие риторики, обдуманность и самостоятельность в выборе тем; почти удивительно для начинающего поэта отсутствие заметного влияния модернистов. Видна хорошая поэтическая школа, и при всем том нет ни заученности, ни сухости наших молодых поэтов, излишне школьничающих после неумеренного попрания авторитетов. Марина Цветаева не скрещивала шпаг, не заимствовала, не мерилась и не боролась ни с кем. Достаточно сознательная и блестяще вооруженная, она, не борясь ни с чем, готова на всякую борьбу. Этим определяется ее поэтическая ценность.
Если и есть что в книге от молодости, даже более - от юности автора, так это именно крайняя интимность «Вечернего альбома». Ни одно имя не спрятано автором, ни одна домашняя подробность стиха не затушевана. И надо сознаться, что в этом есть свое обаяние, подобно ревнивому и внушающему ревность обаянию чужих писем. чужих дневников и записок. Марина Цветаева создала. особый вид лирики, самоинтимный, односущный. Пишет она, как играют дети, - своими словами, своими секретами, своими выдумками. И это неожиданно мило.
Цикл «Любовь» характерен. нежностью и женственностью. У Цветаевой есть свой взгляд на стихию страсти, чрезвычайно тонкий и интересный. Как много обдуманного, даже воинственно женского в мыслях Цветаевой о страсти. ее позиция - вечная, осознанная женственность.
(Из статьи «М. Цветаева»)
П. Г. Антокольский
В ее ранних стихах рисуется облик счастливого, одаренного существа - вчерашняя школьница с широко раскрытыми на весь белый свет глазами. Доверие ее к жизни безоглядно. Основной тон этих стихов, даже и не тон, а музыка. непрестанное чувство жизни как дарованного на короткий срок счастья. А между тем поэт растет. Марина утверждает свое право на особое мнение во всем, на любовь, непохожую на чувства других людей, право на пристрастие и прихоть. Так возникает лирическая героиня. Кто же она - своенравная, безоглядная в каждом мимолетном чувстве, -в порыве, резкая, безудержная, откровенная.
Непосредственно связаны ее стихи с жизнью, с только что пережитым. Живая ткань, стенограмма, кардиограмма. Ее ранняя лирика густо населена. Кого только не найдешь в этих прихотливо сменяющих друг друга коротких стихотворных повестях, притчах, новеллах, сценках, песнях! Тут и «вы, идущие мимо меня». и слепцы - калики перехожие, бредущие по старой Калужской дороге, и Александр Блок, и Анна Ахматова, и солдаты первой мировой, и Манон Леско со своим суженым Де Грие, и Стенька Разин со своей Персияночкой, и цыганы. Это странное разноголосное и разношерстное общество теснится на книжных страницах, переходя из строфы в строфу, из цикла в цикл. За всем этим стоит избыток молодого дарования, его богатый улов и добыча!
У каждого искреннего и глубокого поэта существует свой образ пространства и времени, свое стихийное и органическое чувство этих двух первоначальных феноменов познания мира и самосознания. Счеты Марины Цветаевой с пространством и временем прежде всего нелегки. Чем старше становилась она, чем горше складывалась ее эмигрантская жизнь, тем ярче и резче проступает в ее лирике мощный образ навсегда утерянной, никогда не достижимой дали, образ времени, его роковой необратимости. Зрелоетворчество Марины Цветаевой поражает широко распахнутым кругозором, грандиозной протяженностью, пространственной и временной:
Поэт - издалека заводит речь.
Поэта - далеко заводит речь.
Марина Цветаева на редкость памятлива, недаром ее сознание так перегружено ассоциативными связями - тем, что в литературоведении обыкновенно называется «реминисценциями»: история, сказка, миф, образ чужого, издавна полюбленного творчества. Она чувствовала себя как дома и в античном мифе, и в библейском предании, и в шекспировской трагедии, и в немецкой народной сказке, а в музыке Бетховена, Моцарта, Баха - с особой свободой.
Испокон веков женская сущность глубже и ярче всего проявляется в любовной лирике. Марина Цветаева не исключение. Ее поэзия на редкость богата в этом отношении. Любовь счастливая и несчастная, разделенная и отвергнутая, мимолетная и пожизненная, целомудренная и страстная, разлука, ревность, отчаяние, надежда - вся хроматическая гамма любовных взаимоотношений. О чем бы ни писала, ни говорила Марина Цветаева, где-то рядом с темой первого плана подразумевается, затаенно дышит, а то и заглушает все остальное любовная радость или любовная тоска. Когда же она впрямую говорит о своей любви, когда сама любовь диктует ей открыто, - голос Марины приобретает заклинающую и колдовскую силу.
(Из статьи «Современники. Марина Цветаева» )
Марина Цветаева - поэт интересный. по-моему, она - среди поэтов живых, творящих, идущих, способных к движению, не топчущихся на месте и не робких - лучший сейчас поэт. Марина Цветаева - величайший искусник и изумительный мастер стиха. Умеющего читать поэзия Марины Цветаевой волнует и будоражит то ритмом пляшущего каблучка, то тонкой паутиной любовного кружева. Откуда она, русская, так владеет кастаньетами? Или это - ладоши? Любовное же в ней прозрение - одаренность женщины. Поэзия Марины Цветаевой - женская, но в отличие от Анны Ахматовой она не поэтесса, а поэт. Читающий да разумеет. Марина Цветаева - наш прекрасный русский поэт. У нее уже много в прошлом и, я уверен, еще больше в будущем.
(Из статьи «Поэт Марина Цветаева» )
Стихи Цветаевой. излучают любовь и любовью пронизаны. Они рвутся к миру и как бы пытаются заключить весь мир в объятия. Это - их главная прелесть. Стихи эти написаны от душевной щедрости, от сердечной расточительности. Марина Цветаева истинный и даже редкий поэт. есть в каждом ее стихотворении единое цельное ощущение мира, т. е. врожденное сознание, что всё в мире - политика, любовь, религия, поэзия, история, решительно всё - составляет один клубок, на отдельные источники не разложимый. Касаясь одной какой-нибудь темы, Цветаева всегда касается всей жизни.
(Из рецензии на сборник «После России» )
Из современных поэтов Марина Цветаева - самая «неуспокоенная», вечно меняющаяся, непрестанно ищущая новизны: черта прекрасная, свидетельствующая о неизменной живучести, о напряженности творчества. Она - созерцатель жадный, часто зоркий и всегда страстный. Ее поэзия насквозь эмоциональна, глубоко лирична даже в ее эпических опытах. Эмоциональный напор у Цветаевой так силен. что автор словно едва поспевает за течением этого лирического потока. Цветаева словно так дорожит каждым впечатлением, каждым душевным движением, что главной ее заботой становится закрепить наибольшее число их в наиболее строгой последовательности, не расценивая, не отделяя важного от второстепенного, ища не художественной, но скорее психологической достоверности. Ее поэзия стремится стать дневником.
(Из рецензии на сборник «После России» )
Трагическая муза Цветаевой всегда идет по линии наибольшего сопротивления. Есть в ней своеобразный максимализм, который иные назовут романтическим. Да, пожалуй, это романтизм, если этим именем называть стремление к
пределу крайнему и ненависть к искусственным ограничениям - чувств, идей, страстей. Настоящая жизнь для нее всегда вне этого мира. Ее творчество не только постоянный «бег», как сама она его определила, но и порыв - от земного, в прорыв - в какую-то истинную реальность. Стихи и в самом деле полны такой подлинной страсти, в них такая, почти жуткая насыщенность, что слабых они пугают - им не хватает воздуха на тех высотах, на которые влечет их бег Цветаевой.
(Из рецензии на сборник «После России» )
Постольку, поскольку литература является лингвистическим эквивалентом мышления, Цветаева, чрезвычайно далеко заведенная речью, оказывается наиболее интересным мыслителем своего времени.
Цветаева - поэт чрезвычайно искренний, вообще, возможно, самый искренний в истории русской поэзии. Она ни из чего не делает тайны, и менее всего - из своих эстетических и философских кредо, рассыпанных в ее стихах и прозе с частотой личного местоимения первого лица единственного числа.
Формально Цветаева значительно интереснее всех своих современников, включая футуристов, и ее рифмовка изобретательней пастернаковской. Наиболее ценно, однако, что ее технические достижения продиктованы не формальными поисками, но являются побочным - то есть естественным - продуктом речи, для которой важней всего ее предмет.
Цветаева-поэт была тождественна Цветаевой-человеку; между словом и делом, между искусством и существованием для нее не стояло ни запятой, ни даже тире: Цветаева ставила там знак равенства. Отсюда следует. что развивается не мастерство, а душа. До какого-то момента стих выступает в роли наставника души; потом - и довольно скоро - наоборот.
Она совершила нечто большее, чем не приняла Революцию: она ее поняла. Как предельное - до кости - обнажение сущности бытия.
В стихотворениях Цветаевой читатель сталкивается не со стратегией стихотворца, но со стратегией нравственности; пользуясь ее же собственным определением - с искусством при свете совести. От себя добавим: с их - искусства и нравственности - абсолютным совмещением.
Сила Цветаевой - именно в ее психологическом реализме, в этом ничем и никем не умиротворяемом голосе совести.
(Из статей о Марине Цветаевой)
В ее стихах - с самого начала - торжествовал максимализм чувств и нравственных критериев. А еще была могучая былинность, простор, почти родниковая свежесть. Марина Цветаева была воительницей по натуре, и поэтому любое ее стихотворение всегда конфликтно.
Даже самые «личные», сугубо лирические ее стихи в основе своей - спор. Постоянный спор с собой, с другими людьми, спор с прошлым и настоящим, спор с мечтой и надеждой.
(Из статьи «Стихам - быть всегда!»)
Судьба Марины Цветаевой заставляет вспомнить строки Лермонтова: «Что без страданий жизнь поэта?/ И что без бури океан?». Трудно себе представить другого поэта, который бы с такою фанатической убежденностью возвысил надо всем творческое одушевление, как это сделала Марина Цветаева. Но не только, конечно, преданность поэзии давала Цветаевой силу преодолевать тяжкие обстоятельства жизни. Она в какой-то мере воплотила в себе многие черты русского национального характера, те его черты, которые прежде сказались в Аввакуме, с его гордыней и полным презрением к бедам и напастям, и в литературном уже образе Ярославны, всю страсть души отдавшей любви. Истоки ее характера - в любви к родине, к России, к русской истории, к русскому слову. Она выстрадала эту любовь. И не поступилась ею, не поступилась своею гордостью, своим поэтическим достоинством, святым, трепетным отношением к русскому слову.
(Из статьи «О Марине Цветаевой» )
«Письменный верный стол» для Цветаевой - нечто вроде сказочного коня, выручающего хозяина из любых бед и переделок. Обостренная ответственность перед своим «ремеслом», перед
словом - привлекательнейшая черта размышлений Цветаевой о поэзии. Цветаева беспощадно требовательна и взыскательна в первую очередь к себе самой, бесстрашно раскрывая перед читателями своих стихов и статей собственные творческие муки, горести и сомнения.
(Из статьи «Сей громкий зов. »)
Поэзия для Цветаевой была не просто призванием или формой самовыражения, поэзия была для нее единственной реальностью, где она могла существовать, единственной возможностью быть в разумном и свободном мире, где все противоречия жизни решались с этической, справедливой, истинно человеческой точки зрения. Именно вера в этот мир поэзии давала Цветаевой силы не сдаться, выстоять в сокрушительных жизненных обстоятельствах.
(Из статьи «Двух станов не боец» )
Главная черта Цветаевой - бесстрашная искренность, во всем. Все чувства у нее достигали максимума, абсолюта. «Единоличье» чувств было девизом, начертанным на ее щите. С Революцией в ее поэзию проникла стихия русской народной «молви» - ив этом она признавалась сама, - ив этом смысле она не отвернулась от «громоносной народной стихии», как было принято писать прежде, а напротив, даже рванулась навстречу этой стихии.
Творчество Цветаевой - поистине на все «возрасты души», для всех поколений. Каждый найдет в ней свое и с годами, перечитывая, будет открывать все новое и новое - до такой степени многообразен и неисчерпаем ее страстный трагический дар. Очень рано она ощутилав себе некий, говоря словами Блока, «сокрытый двигатель» жизни, «тайный жар» и назвала его: ЛЮБОВЬ. Никогда, ни на одну минуту тайный жар не давал ей пребывать в покое: для нее это означало бы равнодушие, которого она никогда не знала сама и не прощала никому. Любовь была для нее действенным, активным чувством.
Как поэт она непрерывно росла и менялась - до неузнаваемости. Ее поэтический дар был поразительно многолик. Волошин считал, что ее творческого из б ы т к а хватило бы на несколько поэтов и каждый был бы оригинален. Она все могла: от романтических стихотворных пьес в духе Ростана и народных русских сказок-поэм до интимнейшей психологической лирики. Она упорно, подвижнически трудилась - невзирая ни на какие обстоятельства. Она была влюблена в работу над словом, в эту борьбу с ним, в поиски (часто очень долгие) единственного точного эпитета, в улавливание единственно верного ритма. Она никогда не подделывалась под вкусы читателей и издателей. Любое ее произведение подчинено только правде сердца. Сотни лирических стихотворений, восемь пьес, более десяти поэм. И около полусотни произведений в прозе: воспоминания о детстве, о семье, о современниках-поэтах, трактаты о поэзии. Можно только поражаться неугасимости этого творческого горения.
Вопросы и задания
1. Какую роль сыграла в становлении личности М. И. Цветаевой ее мать, Мария Александровна? (Для ответа как дополнительный материал использовать очерки М. И. Цветаевой «Мать и музыка», «Сказкаматери».)
2. «Портрет» дома Цветаевых. Каким вы его себе представляете по стихотворениям поэта?
3. Дайте психологическую характеристику героини стихотворения «Молитва». Какие свойства ее характера являются определяющими?
4. Чем дороги поэту «домики старой Москвы»? Что означает для М. И. Цветаевой само понятие «дом»?
5. В чем автор стихотворения «Литературным прокурорам» видит главное предназначение творчества?
6. Какие, на ваш взгляд, основные идеи выражены в ранних стихотворениях Цветаевой «о юности и смерти»?
7. Что придает торжественность поэтической речи в стихотворении «Из рук моих - нерукотворный град. ».
8. Проанализируйте ритмическую структуру стихотворений «Над синевою подмосковных рощ. » и « Москва! Какой огромный странноприимный дом. ». В чем состоит их различие? Как это связано с содержанием стихотворений?
9. Каково значение символических образов ночи и горящего окна в стихотворениях из цикла «Бессонница»?
10. Как использован цвет в создании образа Москвы в стихотворениях из цикла «Стихи о Москве»?
11. Как раскрывается понятие долга и верности в стихотворениях из сборника «Лебединый стан», «Кто уцелел. » (цикл «Дон»), «Трудной чудно. », «Мракобесие. - Смерч. - Содом. »?
12. В чем своеобразие определения «стиха» в стихотворении «Мое убежище от диких орд. »? Что, на ваш взгляд, стремилась подчеркнуть Цветаева выбранными сравнениями?
13. Какие исторические события и лица упоминает Цветаева в цикле «Москве»? Что объединяет их в сознании поэтессы?
14. Что означает сравнение «крылатая душа» по отношению к цветаевской героине? (Для анализа можно использовать стихотворения «Если душа родилась крылатой. », «Что другим не нужно. », «Солнце - одно. », «Знаю, умру на заре!».)
15. В чем проявляются, по Цветаевой, благородство и сила человеческого духа в пору испытаний? (Посмотрите стихотворения «Мракобесие. - Смерч. - Содом. », «Дорожкою простонародною. », « Трудно и чудно. ».)
16. Как раскрывается в лирике Цветаевой мотив отрешения от земной суеты, «тщеты»? (Стихотворения «Я счастлива жить образцово и просто. », «А всему предпочла. ».)
17. В чем сходство стихотворений «Царь и Бог! Простите малым. » и «Ох, грибок ты мой. »?
18. Сопоставьте стихотворения «Душа и имя», «Кто создан из камня. ». Какие черты характера лирической героини в них отображены?
19. С какими традициями фольклора связано стихотворение «Буду выспрашивать. ».
20. Как выражен мотив одиночества в стихотворениях «Роландов рог» и «Тебе - через сто лет»? В чем вы видите причину одиночества лирической героини?
21. Как связаны между собой стихотворения «Буду выспрашивать. » и «Все круче, все круче» из цикла «Разлука»?
22. По каким признакам противопоставляются мир людей и природный мир в стихотворении «Други! Братственный сонм. »?
23. В чем значение повторов в стихотворениях «В час, когда мой милый брат. » (цикл «Провода») и «Что же мне делать, слепцу и пасынку. » (цикл «Поэт»)?
24. Какими художественными средствами выражена мысль о разрушении человеческих связей в стихотворении «Рас-стояние. »?
25. Своеобразие трактовки темы «тоска по родине» в стихотворениях периода эмиграции («Лучина», «Тоска по родине!», «Страна»).
26. «Прадеду - товарка». Поясните смысл этого определения из стихотворения «Станок» (цикл «Стихи к Пушкину»).
27. На чем основано цветаевское обвинение миру, «где наичернейший - сер!» (стихотворения «Не быть тебе нулем. », «Читатели газет», «Никуда не уехали. », «Что же мне делать, слепцу и пасынку. »)?
Темы сочинений по творчеству М. И. Цветаевой
1. Мое первое знакомство с поэзией М. И. Цветаевой.
2. Мой любимый поэт Марина Цветаева.
3. Мир детства в ранней лирике М. И. Цветаевой.
4. Образ дома в поэзии М. И. Цветаевой.
5. Образ матери в ранней лирике М. И. Цветаевой.
6. Москва - «нерукотворный град» в лирике М. И. Цветаевой.
7. Изображение мира природы в поэзии М. И. Цветаевой.
8. Многозначность понятий «бессонница» и «сон» в творчестве М. И. Цветаевой.
9. Тема предназначения поэта и поэзии в творчестве М. И. Цветаевой.
10. «Одиночества верховный час» в лирике М. И. Цветаевой.
11. Афористичность поэтической речи М. И. Цветаевой.
12. «Строй души» героев лирики М. Ю. Лермонтова и М. И. Цветаевой. Сопоставительная характеристика.
13. А. С. Пушкин в художественном сознании М. И. Цветаевой (на основе поэзии и прозы М. И. Цветаевой о Пушкине).
14. «Лики любви» в лирике М. И. Цветаевой.
15. Своеобразие лирической героини М. И. Цветаевой.
16. М. И. Цветаева о поэтах-современниках (циклы «Стихи к Блоку», «Стихи к Ахматовой»),
17. Тема судьбы в лирике М. И. Цветаевой.
18. Исторические мотивы в лирике М. И. Цветаевой.
19. Фольклорные мотивы в лирике М. И. Цветаевой.
20. Отражение событий революции и гражданской войны в творчестве М. И. Цветаевой.
21. Психологизм поэзии М. И. Цветаевой.
22. Образ Поэта в лирике М. И. Цветаевой.
23. Театр Марины Цветаевой (ваше представление о нем на основе одной из прочитанных пьес).
24. «Знаю все, что было, все, что будет. » Пророческое начало в лирике М. И. Цветаевой.
Развернутые планы сочинений
Изображение мира природы в лирике М. И. Цветаевой
Мир природы как одна из вечных тем в искусстве. Стремление художника определить значение меняющейся, но неизменной в своем величии и красоте природы в жизни человека. Традиционное для русской поэзии одухотворение природы.
I. Природа в ранней поэзии М. И. Цветаевой (1908-1912 годы).
1. Видение природы глазами ребенка. Гармония с природой человека, вступающего в жизнь. Стремление ребенка «свершать открытья» в волшебном, таинственном мире природы (стихотворения «Лесное царство», «Шарманка весной», «Наскалах», «СказочныйШварцвальд», «Наши царства», «Осень в Тарусе»).
2. Восприятие природы в пору «юности мятежной». Попытка распознать суть собственных чувств и переживаний через многообразные явления природы (стихотворения «Новолунье», «Луч серебристый», «Ошибка», «Каток растаял», «Зимой», «На солнце, на ветер, на вольный простор», «Под дождем»).
3. Философски-обобщенные образы природы, отражающие динамику внутренней жизни лирической героини (стихотворения «Молитва морю», «На возу», «Июль - апрелю», «Весна в вагоне», цикл «Ока»).
П. Сборник «Версты» (1916). Символический смысл его названия. Связь стихотворений сборника с фольклорной традицией.
1. Сквозные образы ночи, дороги, ветра, птиц. Их значение для характеристики двупланового образа лирической героини сборника - «схимницы» и «беззаконницы» (стихотворения «Отмыкала ларец железный. », «Посадила яблоньку. », «К озеру вышла. », «Собирая любимых в путь. », «Разлетелось в серебряные дребезги. », «Голуби реют серебряные, растерянные, вечерние. », цикл «Бессонница»).
2. Природа как отражение борьбы роковых стихий в душе лирической героини (стихотворения «Не ветром ветреным - до - осени. », «На крыльцо выхожу - слушаю. », «Всюду бегут дороги. »).
3. Родство мира природы и художественного мира любимых поэтов (циклы «Стихи к Блоку», «Стихи к Ахматовой»).
III. Роль образов природы в сборнике «Лебединый стан» (1917-1921). Развитие фольклорной традиции и традиций древнерусской литературы в отображении природы.
1. Показ гармонии и хаоса в природе («Поступью сановнически-гордой. », «Ночь.- Норд-Ост. - Рев солдат. - Рев волн. », «Взятие Крыма»).
2. Обращение к силам природы в поисках опоры, помощи, утешения («Я эту книгу поручаю ветру. », «Буду выспрашивать воды широкого Дона», «Плач Ярославны»).
IV. Природа в лирике периода эмиграции (1922-1939).
1. Явления природы, с помощью которых передается разнообразие и напряженность чувств лирической героини (циклы «Облака», «Так вслушиваются. », «Ручьи», стихотворения «Расщелина», «Луна - лунатику», «Наклон», «Раковина», «Овраг»).
2. Противопоставление мира людей и мира природы. Природа как источник очищения и спасения души (цикл «Деревья» - возможно сравнение со стихотворением Н. С. Гумилева «Деревья»).
3. Масштабность осмысления взаимоотношений человека и природы. Размышления о гибельном стремлении человека подчинить природный мир своей воле вопреки высшему нравственному закону («Поэма Лестницы» - возможно сравнение с поэмой М. А. Волошина «Путями Каина»).
Заключение. Постижение природного мира в лирике М. И. Цветаевой - путь к познанию человеческой души.
Тема творчества в поэзии М. И. Цветаевой
I. Значимость этой темы для поэта. Программные творческие установки: требовательное отношение к слову (пушкинский идеал «взыскательного художника»), неприятие эстетства («Эстетство - это бездушие. Замена сущности - приметами. Дитя, не будьте эстетом! Не любите красок - глазами, звуков - ушами, губ - губами, любите все душой»); ответственность поэта перед своим призванием («Нет, надо писать стихи, и нельзя ни жизни, ни эмиграции. ни всем и так-далеям этого торжества: заставить поэта обойтись без стихов»); стремление к гармонии («Я пишу, чтобы добраться до сути, выявить суть. тут нет места звуку вне слова, слову вне смысла, тут - триединство»); расчет на диалог с читателем.
П. Творчество и «бег времени» и небытие («Литературным прокурорам»): «тайная свобода» художника («В. Я. Брюсову»); бессмертие живого поэтического слова («Моим стихам, написанным так рано. », « Не нужен твой стих. », «Эстеты»); «чистота сгорания» в творчестве («Что другим не нужно - несите мне. »); творчество как испытание душевных сил («Руки, которые не нужны. », «Разговор с Гением»); приобщение художника к заветным святыням и неразменным ценностям («Из рук моих - нерукотворный град. »); трагическое одиночество творческой личности («Роландов рог», цикл «Поэт»); своеобразие облика цветаевской Музы («Муза», «Что, Муза моя. »); сосредоточенная внутренняя работа художника, постоянное самосовершенствование, невозможное без отвержения «земных сует» («Тише, хвала!», цикл «Стол»); охранительная и спасительная сила творчества («Мое убежище от диких орд. »).
III. Цветаевское понимание творчества как самоотверженного, бескомпромиссного служения: «. я писала - чернотою крови,/ Не пурпуром чернил».
Краткая библиография
Цветаева М. И. Собрание сочинений: В 7т. - М. 1994-1995.
Наиболее полное на сегодняшний день издание М. И. Цветаевой, в которое вошли стихотворения (в том числе незавершенные), поэмы «Чародей», «Поэма Геры», «Поэма Конца», «Крысолов», «Поэма Лестницы» и др.), пьесы, поэмы-сказки, драматические поэмы, автобиографическая проза, статьи об искусстве, очерки о поэтах-современниках, письма, дневниковые записи.
Белкина М. И. Скрещение судеб. - М. 1988.
Талантливая книга тонкого мемуариста, воссоздающая атмосферу последних лет жизни М. И. Цветаевой.
Бродский И. О Марине Цветаевой. - М. 1997.
В книгу вошли опубликованные в журнале «Новый мир» статьи Иосифа Бродского о творчестве Марины Цветаевой.
Воспоминания о Марине Цветаевой. - М. 1992.
Том, выпущенный к 100-летию поэта, включает в себя воспоминания как публиковавшиеся ранее, так и неопубликованные. Среди авторов воспоминаний - М. Волошин, К. Бальмонт, Б. Зайцев, Б. Пастернак и др.
Павловский А. Куст рябины. О поэзии Марины Цветаевой. -Л. 1989.
Автор прослеживает развитие основных мотивов цветаевской лирики, затрагивает вопрос о влиянии классической и фольклорной традиции на творчество М. И. Цветаевой. Образный, яркий язык повествования делает книгу интересной и увлекательной.
Саакянц А. Марина Цветаева. Жизнь и творчество. - М. 1997.
Труд известного исследователя жизни и творчества М. И. Цветаевой - «летопись» событий творческой жизни поэта. В книге собран богатейший фактический материал.
Швейцер В. Быт и бытие Марины Цветаевой. - М. 1992.
В книге делается попытка соединить рассказ о жизни поэта с размышлениями о философской основе ее творчества.
Эфрон А. О Марине Цветаевой. Воспоминания дочери. - М. 1989.
Свидетельства самого близкого М. И. Цветаевой человека определяют ценность книги как уникального художественного документа. В книгу вошли дневниковые записи, сделанные дочерью Цветаевой в детстве.
Комментарии к стихотворениям и поэмам Марии Цветаевой. Часть 4. (Цветаева Марина)
Заводские (1—2).— Написано после полуторадневной поездки Цветаевой в Прагу к мужу, учившемуся там в университета и жившему в фабрично-окраинном районе города.
Седые волосы.— Посылая это стихотворение Пастернаку в письме от 19 ноября 1922 г. Цветаева называла его своим любимым.
«Так, заживо раздав. ».— ПР, с. 48. В печатном варианте Цветаева сознательно «обрывает» стихотворение, нарочно делая мысль, выраженную в нем, как бы незавершенною. Стихотворение между тем было закончено; сохранилось два его рукописных варианта. Один из них:
Так, заживо раздав Вотчины и наряды, — Перевязи и аграф — Шагом Шахерезады,
Спускающейся в пруд Лестницей трав несмятых И знающей, что ждут Ризы, прекрасней снятых,
По выходе из вод.
А может, от длиннот Устав — до птиц, и позже — Сказки своей, все той же.
Рассвет на рельса х.— Знак: сорок человек и восемь лошадей — дореволюционная норма загрузки товарных вагонов, обозначавшаяся на их стенках.
«Не надо ее окликать. ».—ПР, с. 50. В этом стихотворении Цветаева отождествляет себя с горой, вулканом, который нельзя тревожить. Принцип подобного поэтического отождествления, осуществленный не в одном стихотворении, провозглашен ею в следующей записи 1924 г. «Бессмысленно повторять (давать вторично) — вещь, уже сущую. Описывать мост, на котором стоишь. Сам стань мостом, или пусть мост станет тобою — отождествись или отождестви. Всегда — иноскажи» («Поэзия», с. 161).
Эмигрант.— Журнал «Студенческие годы», Прага, 1925, № 8— 9. Послано Б. Пастернаку 10 марта 1923 г. с припиской: «Эти стихи непременно надо читать голосом, иначе пропадут».
Д у ш а.— Не задушена вашими тушами.— «У меня ничего нет, кроме ненависти всех хозяев жизни: за то, что я не как они,— писала Цветаева 27 апреля 1923 г. Л. Е. Чириковой, дочери писателя—. Это пахнет жизнью и судьбой. Это нищий перед имущими, нищий перед неимущими (двойная ненависть!), один перед всеми и один против всех. Это душа и туши, душа и мещанство. Это мировые силы столкнулись лишний раз!». Скиния — походный храм-шатер у древних евреев.
О ф е л и я — Г а м л е т у.— Над ручьевой хроникой.— Намек на то, что Офелия, героиня «Гамлета» Шекспира, утонула в потоке.
Провода (1 — 10).— Обращено к Борису Пастернаку (1890— 1960), горячая дружба с которым у Цветаевой завязалась с 1922 г. в переписке, длившейся многие годы. «Борис Пастернак для меня — святыня, это вся моя надежда, то небо за краем земли, то, чего еще не было, то, что будет» — писала Цветаева в 1923 г. Существовало около ста писем Цветаевой к Пастернаку; они утеряны, за исключением копий восемнадцати и рукописи одного, в трех частях, от 23—26 мая 1926 г. (опубликовано с сокращениями в ВЛ, 1978, № 4). В записных книжках Цветаевой (ЦГАЛИ) имеются черновики многих из них. Там же — восемьдесят четыре письма Пастернака к Цветаевой (с 1922 по 1935 г.); десять его писем 1926 года хранятся в Архиве Бориса Пастернака. Цикл «Провода» создан в самом апогее переписки двух поэтов, о которой Пастернак вспоминал: «Так много было пережито тогда совместного, меняющегося, радостного и трагического, всегда неожиданно и всегда, от раза к разу, обоюдно расширявшего кругозор» («Люди и положения».—НМ, 1967, № 1, с. 233). Пастернак, первый начавший эту переписку с восторженного отзыва на книгу Цветаевой «Версты» 1921 г. (см. об этом —Зв. 1975, № 6, с. 161—162), сохранил на всю жизнь восхищение перед ее творчеством. Он посвятил Цветаевой несколько стихотворений и вспоминал о ней в автобиографическом очерке «Люди и положения». См. также обращенные к Пастернаку стихотворения «Строительница струн — приструню. », «Сахара», «Двое», «Рас-стояние: версты, мили», «Русской ржи от меня поклон. ».
1. «Вереницею певчих- свай. » — Ариаднино: веернись. — См. коммент. к циклу «Ариадна».
2. «Чтоб высказать тебе. Да нет, в ряды. » — Наксос — остров, на котором Тезей покинул спящую Ариадну. Стикс (греч. миф.) — река в царстве мертвых.
5. «Не чернокнижница! В белой книг е. » — Как прозорливица — Самуила.— По библейскому преданию, дух умершего пророка Самуила, вызванный волшебницей, предсказал царю Саулу поражение и гибель в бою с филистимлянами,
6. «Час, когда вверху цари. »,— Вверху цари — здесь: зажигающиеся в небе звезды, отождествляемые поэтом с царями — волхвами, пришедшими поклониться новорожденному Иисусу Христу.
7. «В час, когда мой милый брат. ».— Первоначально это стихотворение начиналось в другом ритме и выражало иную мысль:
Не помню, что было сказано:
Не ветлами едешь — связями,
— Державный наложник высланный! —
Не веслами едешь — смыслами.
9. «Весна наводит сон. У с н е м. ».— Кому печаль свою повем — слова из Псалтири. Рукописный вариант 3-й строфы:
- Предвечную — к тебе не сметь. В хитросплетении кривизн Привычную — как птицу сеть Нас оплетающую жизнь.
10, «С другими — в розовые груд ы. ».— Ср. со следующими словами из письма к А. В. Бахраху от 25 июля 1923 г. «В плотную-любви в пять секунд узнаешь человека, он явен и — слишком явен! Здесь я предпочитаю ложь. Я не хочу, чтобы душа, которой я любовалась, которую я чтила, вдруг исчезала в птичьем щебете младенца, в кошачьей зевоте тигра, я не хочу такого самозабвения, вместе с собой забывающего и меня». Всех Рахилей — то есть всех красавиц (Рахиль — любимая жена патриарха Иакова, библ.).
Эвридика — Орф ею.— Об Эвридике и Орфее см. коммент. к стихотворению «Как сонный, как пьяный. ».— До самых летейских верховий.— Лета — река забвения в загробном мире (греч. миф.). С бессмертья змеиным укусом.— «(Эвридика погибла от укуса змеи. Змея — бессмертие) >,— это примечание сделала Цветаева на одном из экземпляров ПР. Не надо Орфею сходить к Эвридике. — Приведя эту и следующую строки стихотворения в письме к Пастернаку от 25 мая 1926 г. Цветаева пишет: «(Я бы Орфею сумела внушить: не оглядывайся!) Оборот Орфея — дело рук Эвридики. Оборот Орфея — либо слепость ее любви, невладение ею (скорей, скорей!), либо. приказ обернуться — и потерять. Все, что в ней еще любило — последняя память, тень тела; какой-то мысок сердца, еще не тронутый ядом бессмертья. все, что еще отзывалось в ней на ее женское имя,— шло за ним, она не могла не идти, хотя, может быть, уже не хотела идти. Ах, может быть, просто продленное «не бойся» — мой ответ на Эвридику и Орфея. Ах, ясно: Орфей за ней пришел — жить. Будь я Эври-дикой, мне было бы. стыдно — назад!» (ВЛ, 1978, № 4, с. 263),
Ариадна (1—2).— ПР, с 74. Ариадна (греч. миф.) — невеста Тезея, который уступает ее Дионису (Вакху). В трагедии «Ариадна» (1924) Цветаева объясняет поступок Тезея высокими причинами; поэтому, готовя первое стихотворение для ПР, она опускает последнюю его строфу, с которой в то время уже не может согласиться:
Тезей! Ты оставил! Тезей, ты как вор Оставил и губы, и зубы, и бусы. (Веленью Дибнисову распростер Подругу!) — Греми же, бессмертный позор, Тезея—бессмертного труса!
2. «О, всеми голосами ракови н. ».— Стихотворение построено на диалоге двух голосов; в рукописи названо «Антифон» (стих из псалма, поющийся попеременно то на одном, то на другом клиросе; церк.).
Прага.— Тянет стан.— Намек на готическую (вытянутую вверх) архитектуру города. Деворадуется — от слов молитвы «Богородице, лево, радуйся.
2. «Есть в мире лишние, добавочные. ».— Лепрозари-умов (лепрозориумов) крап — пятна проказы; лепрозорий — место содержания прокаженных. Иов (библ.)—патриарх, которого бог, желая испытать его веру, поразил проказой, лишил семьи и имущества.
2. «Стой! Не Федры ли под небом. ».— Иродиады с чубом.— Иродиада (библ.) — жена иудейского царя Ирода, научившая свою дочь Саломею потребовать у него в награду за пляску голову Иоанна Крестителя. Иерихонским грубом,— По библейскому преданию, стены города Иерихона разрушились от звука труб осаждавшей его армии.
3. «Нет! Вставший в а л. ».— Пророк оправдан. Шествие морем Чёрмным. При исходе из Египта (библ.) иудеи, преследуемые войсками египетского фараона, возроптали на своего предводителя, пророка Моисея, но тот спас их (чем и возвратил их доверие), посуху переведя их через Чермное (Красное) море. Юдифь — голову Олоферна.— По библейской легенде, Юдифь, пленив Олоферна, предводителя войск Навуходоносора, во время его сна отрубила ему голову и таким образом помогла иудеям одержать победу над лишившимся предводителя врагом.
Так вслушиваются. (1—2). 1. «Так вслушиваются (в исток. » — Последняя строфа тематики перекликается со стихотворением «Сок лотоса».
2. «Друг! Не кори меня за то т. ».— Велик бог — посему крутитесь! — Намек на библейскую легенду о том, как царь Давид, празднуя перенесение Ковчега завета, святыни иудеев, в Иерусалим, плясал перед ним.
1. «Прорицаниями рокоча. ».— Нераскаянный скрипач.— Николо Паганини (1784—1840), великий итальянский скрипач, враждовавший с церковью и умерший без покаяния. Страдивариус — скрипка (по имени знаменитого скрипичного мастера Антонио Страдивари; 1644—1737).
Хвала времени.— Вера Александровна Аренская (Завадская, сестра актера Ю. А. Завадского; ок. 1895—1930) — соученица Цветаевой по гимназии; в 20-е годы в Париже Цветаева подружилась с ней.
Ночь—ПР, с. 89 «. боюсь всего, что днем —и ничего, что ночью. (Ночью — только души! И духи! Остальное спит)» (письмо от 25 июля 1923 г.). Прокрасться Газ. «Дни», Париж, 1926, № 995, 2 апреля.
Расщелин а.— Елениной красной Трои.— Речь идет о Троянской войне, разыгравшейся из-за прекрасной Елены (сюжет «Илиады» Гомера). Сочетавшись с тобой, как Этна с Эмпедоклом.— Эмпедокл (ок. 490—430 гг. до н. э.) — древнегреческий философ и поэт; по преданию, бросился в кратер вулкана Этны, желая утвердить о себе славу, будто стал богом.
С в и д а н ь е.— В рукописях озаглавлено: «Офелия», «Лик Офелии». К горькой руте.— Утратившая рассудок Офелия раздает всем цветы, а себе оставляет руту как символ скорбного воспоминания.
«Рано еще — не быть. » — ПР, с. 95. Четвертая строфа, от которой Цветаева отказалась:
Раны — на целый Рим Вам не уступит мать. Как уступить другим Так от тебя страдать?
«Строительница струн — приструню. ».— Это стихотворение, как и «Сахара», обращено к Б. Л. Пастернаку (см. цикл «Провода» и коммент.).
Рельс ы.— Пушкинское: сколько их. — Из стихотворения А. С. Пушкина «Бесы». Женою Лота. застывшие столбы.— По библейскому преданию, жена праведника Лота была превращена в соляной столб за то, что, покидая родной город, нарушила запрет и оглянулась на его стены. Сафо. плачет. — По преданию, древнегреческая поэтесса Сафо (конец VII — начало VI в. до н, э.) покончила с собой из-за неразделенной любви к юноше Фаону.
Час души (1—3). Обращено к А. В. Бахраху, молодому критику, написавшему рецензию на книгу Цветаевой «Ремесло». См. также обращенные к нему стихотворения: «Сок лотоса», «Наклон», «Раковина», «Заочность», «Письмо», «Минута», «Клинок» Сохранилось более двадцати писем Цветаевой к Бахраху; два опубл.— НМ, 1969, № 4.
«В глубокие часы души. все мои опыты, все мои старые змеиные кожи — падают» (письмо Цветаевой А. В. Бахраху от 25 июля 1923 г.).
1. «В глубокий час души и ночи. ».— Римская волчица.— По преданию, Ромул и Рем, легендарные основатели Рима, были вскормлены волчицей. Дщерь египетская.— По библейскому преданию, младенец Моисей, будущий пророк, был найден в тростниковой корзине на берегу Нила дочерью египетского фараона и усыновлен ею (см. стихотворение «У камина, у камина. »).
3. «Есть час Души, как час Луны. ».— Струны Давидовой сквозь сны Сауловы.— По библейской легенде, юный Давид своей прекрасной игрой на гуслях разгонял тоску царя Саула (см. коммент. к циклу «Ученик», стихотворение I), от которого в это время отступал «злой дух».
Сок лотоса.— По древним поверьям, сок лотоса дает забвение. В первоначальном варианте стихотворения говорилось об индийской конопле, из которой на Востоке изготовлялись наркотические средства:
Из папоротников, хвощей,
Стай тростниковых, звезд дозорных. где все забвение вещей
В трех маленьких зеленых зернах
Покоится. Несла их три,
Но и последнее,— о милый! —
Зерно индийской конопли,
У входа твоего. О, пуст,
Пуст мой приход! Но все ж Востока
Дары тебе несу: из уст
Прими — сон лотосова сока!
Заочность.— Кастальский ток — источник поэтического вдохновения на горе Парнас, где обитали Аполлон и музы (греч. миф.).
Минут а.— Царь щедрот — библейский царь Соломон, воспевавший земные радости; под старость уверился в тщете всего земного. По преданию, на его перстне было написано: «И это пройдет».
Магдалина (1—3).—ПР, с. 112. Здесь Цветаева отождествляет свою лирическую героиню с евангельской раскаявшейся грешницей Марией Магдалиной, из которой Иисус Христос изгнал «семь бесов». В черновой тетради — запись: «Магдалина, когда раскаялась, была хороша и молода. Когда мы говорим: Магдалина, мы видим ее рыжие волосы над молодыми слезами. Старость и плачет скупо.
Мария Магдалина принесла Христу в дар свою молодость,— женскую молодость, со всем, что в ней бьющегося, льющегося, рвущегося».
«Как бы дым твоих ни горе к. ».— Гектор — герой «Илиады» Гомера.
Овраг (1—2).— ПР, с. 116.
Пражский рыцар ь.— В стихотворении речь идет о статуе легендарного героя чешского народа, рыцаря Брунсвика, находящейся в Праге, под Карловым мостом, над Влтавой. В средневековых преданиях Брунсвик отождествлен с королем Пршемыслом II, много сделавшим для укрепления чешского государства. По легенде, на третий год своего правления Брунсвик отправился странствовать по свету, чтобы возвеличить язык своей родины и добыть знак льва. Испытав опасные приключения и едва избежав смерти, он спас жизнь льву; тот сделался его другом и помогал ему в его подвигах. Однажды, в подвале замка на острове, куда забросила его судьба, Брунсвик нашел волшебный меч, которым отныне стал сокрушать своих недругов. Благополучно вернувшись на родину, победив всех врагов, он царствовал сорок лет; после его смерти лев умер на его могиле. По преданию, меч Брунсвика замурован на устое Карлова моста, где стоит его статуя. С именем Брунсвика связываются возникновение чешского герба, на котором до сих пор сохранилось изображение льва.
Цветаева считала, что «пражский рыцарь» похож на нее лицом, вспоминала о нем долгие годы; для нее он был «центром», «сердцем» Праги. В 20-е годы, живя во Франции, она просила А. А. Тескову (см. о ней коммент. к циклу «Деревья») прислать «его изображение, покрупнее и пояснее, вроде гравюры. Если у меня есть ангел-хранитель, то с его лицом, его львом и его мечом» («Письма к Тесковой», с. 55). В 1938—1939 гг. работая над «Стихами к Чехии» (см.), Цветаева намеревалась написать крупное произведение о рыцаре Брунсвике, для чего просила Тескову прислать ей подробные сведения о нем.
«По набережным, где седые деревья. ». Сплела проплывать.— См. стихотворение «Свиданье» и коммент.
«Древняя тщета течет по жила м. »; «Люблю — но мука еще ж и в а. ».—ПР, с. 125, 127. «Брожу —не дом же п л о т н и ч а ть. » — сб. «Московские поэты», Великий Устюг, 1924, с. 37. Эти стихотворения, так же как и «Ты, меня любивший фальшью. », тематически примыкают к «Поэме Горы» и «Поэме Конца» и обращены к тому же адресату (см. коммент. к этим поэмам),
Побег — ПР, с. 125.
Двое (1—3).— В черновой рукописи — посвящение: «Моему брату в пятом времени года, шестом чувстве и четвертом измерении — Борису Пастернаку» (ИП, с. 753).
1. «Есть рифмы в мире сём. ».— Ахеи лучший муж — Ахилл, герой «Илиады» Гомера (ахейцами там называется племя, воевавшее с троянцами). Сладостнейшая Спарты — прекрасная Елена, родина которой была Спарта.
2. «Не суждено, чтобы сильный с сильны м. ».— Так разминулись Зигфрид с Брунгильдой, // Брачное дело решив мечом.— Зигфрид, герой древнегерманского эпоса «Сказание о нибелун-гах», напоенный злым зельем, забыл обет вечной любви, связывавшей его с Брунгильдой. Мстя за измену, Брунгильда добилась убийства Зигфрида, а затем лишила жизни и себя, чтобы соединиться с ним после смерти. Сын Фетиды с дщерью Аресовой.— По греческому мифу, Ахилл, сын морской богини Фетиды, во время Троянской войны вступил в бой с царицей амазонок, дочерью бога войны Марса (Ареса) Пенфезилеей и убил ее; сняв шлем с убитой, пораженный ее красотой, Ахилл почувствовал, что им овладела любовь к погибшей.
Остров —ПР, с. 131.
Попытка р е в н о с т и.— Обращено к М. Л. Слониму (1894— 1976), литератору, редактору BP, где печатались произведения Цветаевой. Письма ее к Слониму, по-видимому, не сохранились. Слониму принадлежат воспоминания о Цветаевой.
Сон (1—2).— «Безнаказанность, безответственность,— и беззаветность сна»,— писала Цветаева.— «Все не как у людей. Могу жить только во сне, в простом сне, который снится: вот падаю с сорокового сан-францисского этажа, вот рассвет и меня преследуют, вот чужой — сразу — целую, вот сейчас убьют — и лечу. Я не сказки рассказываю, мне снятся чудные и страшные сны, с любовью, со смертью, это моя настоящая жизнь, без случайностей, вся роковая, где все сбывается» (письма от 14—15 июля и 10 сентября 1923 г. А. В. Бахраху).
1. «Врылась, забылась — и вот как с тысяч е-. ».— Сбирр (итал.) — полицейский, сыщик.
2. «В мозгу ухаб пролёжан. ».— Рай Давидов — Давид (библ.) — иудейский царь, при котором, по преданию, Иудея достигла небывалого расцвета. Ахиллов шлем.— По греческому мифу, Гефест, бог огня, выковал Ахиллу боевые доспехи, в том числе сказочный шлем. Мартын Задека — составитель популярного в свое время толкователя снов («сонника»).
Приметы.—ПН, 1925, № 1737, 20 декабря.—Я любовь узнаю по боли.—В письме Цветаевой от 9 августа 1923 г. читаем: «Болевое в любви лично, усладительное принадлежит всем. Боль называется ты, усладительное — безымянно (стихия Эроса). Поэтому «хорошо» нам может быть со всяким, боли мы хотим только от одного. Боль есть ты в любви, наша личная в ней примета. Отсюда: «сделай больно, то есть скажи, что это ты, назовись».
Крестины — Пещь смоляная — раскаленная печь, куда, по библейскому преданию, нудеи-вероотступники бросали тех, кто отказывался поклоняться золотому идолу. Савл (библ.) — имя апостола Павла до его обращения в христианство, яростный гонитель христианства, он сделался впоследствии его страстным проповедником.
«Жив, а не умер. ».— Мир — это сцена.— Слова Жака-меланхолика из второго акта комедии Шекспира «Как вам это понравится».
«Существования котловиною. ».— ПР, с. 148.
«Что, Муза моя? Жива ли еще. ».—ПР, с. 149. В черновой тетради — запись: «Стихи мне нужны, как доказательство: жива ли я еще? Так узник перестукивается со своим соседом. Я в себя стучу, как в стену. ».
«В седину — висок. ». Обращено к Б. Пастернаку.
«Русской ржи от меня поклон. ».— Стихотворение, обращенное к Б. Пастернаку, родилось из следующей записи в черновой тетради от 20—22 марта 1925 г. «Б. П. когда мы встретимся? Встретимся ли? Дай мне руку на весь тот свет, здесь мои обе — заняты».
Марина Цветаева — Все лишь на миг, что людьми создается ( Связь через сны )
Svyaz cherez sny
Vse lish na mig, chto lyudmi sozdayetsya.
Bleknet vostorg novizny,
No neizmennoy, kak grust, ostayetsya
Svyaz cherez sny.
Uspokoyenye. Zabyt by. Usnut by.
Sladost opushchennykh vek.
Sny otkryvayut gryadushchego sudby,
Vyazhut navek.
Vse mne, chto by ni dumal ukradkoy,
Yasno, kak chisty kristall.
Nas nerazryvnoy i vechnoy zagadkoy
Son sochetal.
Ya ne molyu: «O, Gospod, unichtozhi
Muku gryadushchego dnya!»
Net, ya molyu: «O poshli yemu. Bozhe,
Son pro menya!»
Pust ya pri vstreche s toboyu bledneyu,
Kak eti vstrechi grustny!
Tayna odna. My bessilny pred neyu:
Svyaz cherez sny.
Cdzpm xthtp cys
Dct kbim yf vbu, xnj k/lmvb cjplftncz/
,ktrytn djcnjhu yjdbpys,
Yj ytbpvtyyjq, rfr uhecnm, jcnftncz
Cdzpm xthtp cys/
Ecgjrjtymt/// Pf,snm ,s/// Ecyenm ,s///
Ckfljcnm jgeotyys[ dtr///
Cys jnrhsdf/n uhzleotuj celm,s,
Dz;en yfdtr/
Dct vyt, xnj ,s yb levfk erhflrjq,
Zcyj, rfr xbcnsq rhbcnfkk/
Yfc ythfphsdyjq b dtxyjq pfuflrjq
Cjy cjxtnfk/
Z yt vjk/: «J, Ujcgjlm, eybxnj;b
Vere uhzleotuj lyz!»
Ytn, z vjk/: «J gjikb tve/ ,j;t,
Cjy ghj vtyz!»
Gecnm z ghb dcnhtxt c nj,j/ ,ktlyt/,
Rfr nb dcnhtxb uhecnys!
Nfqyf jlyf/ Vs ,tccbkmys ghtl yt/:
Cdzpm xthtp cys/
нужен анализ стихотворения М. Цветаевой "Сон". (заранее спасибо)
Элина Гамбадметова Мастер (2177), закрыт 3 года назад
Какой предстает перед нами лирическая героиня? какой предстает Марина Цветаева? Какие средства выразительности использованы?
Врылась, забылась - и вот как с тысяче-
футовой лестницы без перил.
С хищностью следователя и сыщика
Всe мои тайны - сон перерыл.
Сопки - казалось бы прочно замерли --
Не доверяйте смертям страстей!
Зорко - как следователь по камере
Сердца - расхаживает Морфей.
Вы! собирательное убожество!
Не обрывающиеся с крыш!
Знали бы, как на перинах лeжачи
Преображаешься и паришь!
Рухаешь! Как скорлупою треснувшей --
Жизнь с ее грузом мужей и жен.
Зорко как летчик над вражьей местностью
Спящею - над душою сон.
Тело, что все свои двери заперло --
Тщетно! - уж ядра поют вдоль жил.
С точностью сбирра и оператора
Всe мои раны - сон перерыл!
Вскрыта! ни щелки в райке, под куполом,
Где бы укрыться от вещих глаз
Собственных. Духовником подкупленным
Всe мои тайны - сон перетряс!
ГАЛИНА Высший разум (747080) 3 года назад
Стихотворение построено как рассказ не о конкретном увиденном сне, а об отношениях между спящим сознанием и"бодрствующим" подсознанием: между тем, что человек знает или хочет знать о себе, и тем, о чем смутно догадывается; между тем, что он готов признать своим и тем, что страшится в себе разглядеть.
По самому тону стихотворения можно судить о характере вызвавших его жизненных обстоятельств - это одна из глубоко личных драм, одна из ситуаций, когда человек подвергает переоценке представления о себе самом.
С точки зрения обычных представлений, сон дарует душе отдых, врачует и смиряет, снимает противоречие между желаемым и возможным. Другая его функция-пророчество, подсказка о ближайшем будущем.
Сон в стихотворении Цветаевой наделяется иными качествами - ищейки, судебного исполнителя и разведчика ("летчик над вражьей местностью"). Оказывается, расследование, проводимое сном, не что иное, как свет собственной совести.
Сон-духовник разглашает "тайну исповеди" героини, но при этом не нарушает правил в отношениях между исповедником и исповедуемой, потому что раскрывает он эту тайну самой героине.
В стихотворении взаимодействуют два ритмически и логически контрастных начала - упорядоченность и стихия. Сознание требует, ясной формы, в то время как противостоящая ему стихия подсознания обнаруживает себя в нарушениях гармонии, композиционных смещениях.
Начала гармонии воплощены в строгой ритмической повторяемости и композиционной завершенности стихотворения.
Последние стихи двух завершающих строф звучат рефреном по отношению к последнему стиху строфы начальной. Образуемое ими композиционное кольцо - предел структурной упорядоченности. Другая примета структурности - последовательное использование в стихотворении четырехстопного дактиля с пропуском одного безударного слога в каждой третьей стопе. Прибегая к разнообразным типам повторов, Цветаева максимально полно использует экспрессивные возможности элементов стиха.
На фоне предельно четкой ритмической организации стиха выразительным становится любое, даже небольшое отступление от синтаксической и лексической нормы. Цветаевские же отступления от этой нормы - футуристически броские, эффектные.
Живая речь, не укладываясь в заданную матрицу метрического стиха, словно пытается вырваться из обуздывающей ее внешней формы. Перенос совмещается с неожиданным переносом смыслового значения: вместо напрашивающегося "по камере тюрьмы" следует "по камере Сердца" .
Реализуя эту метафору (сон расхаживает по камере сердца).
Тем самым в пределах двустишия одновременно использованы такие сильнодействующие приемы, как перенос, развернутая метафора и перифраз.
Цветаева по-футуристически обрушивается на читателя всеми поэтическими приемами.
Еще одна примета цветаевского взвихренного синтаксиса - обилие пауз и эллипсисов (пропусков слов). Такие словесные зияния (например, пропуск слова "падаю" в первом предложении) особенно выразительны при передаче хаотических образов, присущих сновидению.
Лексический строй стихотворения интересен соседством разнородных стилистических пластов: высокой архаики ("одр", "вещий"), разговорных форм ("лежач", "рухаешь"), современных названий (следователь, летчик, оператор).
Выразительность цветаевского стихотворения повышается и благодаря форсированному звуку (особенно значимы в стихотворении аллитерации на Р и С/З).
В целом стихотворение - характерный пример смыслового сгущения, присущего цветаевской манере.
Благодаря повышенной содержательной плотности стиха Цветаевой удается переплавить глубоко личные чувства в общечеловечески значимый опыт.
Послушайте стихотворение Цветаевой Сон
Темы соседних сочинений
Картинка к сочинению анализ стихотворения Сон
Настроение произведения Сон
