Анализ стихотворения Цветаевой К пушкину

А. С. Пушкин занимает совершенно особое место в истории мировой культуры. А. С. Пушкина по мироощущению нередко характеризовали как человека, близкого людям эпохи Возрождения. Но А. С. Пушкин не был ни универсальным гением, совмещающим в себе учёного и художника, подобного Леонардо да Винчи, ни создателем гротескных, гиперболизированных образов, подобных Гаргантюа и Пантагрюэлю Рабле или Дон Кихоту Сервантеса. Часто его сравнивают с Рафаэлем или Моцартом. Но и эти сравнения условны: А. С. Пушкин чужд наивности и идеальности Рафаэля, равно как и той беззаботной и жизнерадостной стихии игры, свойственной музыке Моцарта. Из числа современников А. С. Пушкина поэзия его, быть может, более родственна поэзии Гёте, но не Гёте – представителя «Бури и натиска», а Гёте – лирика, автора «Свидания и разлуки», «Прометея».

Литература о А. С. Пушкине, - поистине уникальное явление. Ни одному писателю за всю историю русской литературы не было посвящено такое огромное количество художественных произведений и литературно – критических работ. Русская литература не имеет примера аналогичного по глобальности образа художника, рецептивное поле которого было бы столь широко, что каждая эпоха открывала бы его творчество заново.

Причин такого внимания к личности и творчеству А. С. Пушкина достаточно много: это и необычайная притягательность яркой индивидуальности А. С. Пушкина, и трагическая судьба, и, конечно же, его прекрасное творческое наследие, без которого история русской литературы была бы совершенно иной. Его реальная жизнь обросла мифологическими подробностями, а имя А. С. Пушкина превратилось в символ.

Влияние А. С. Пушкина на умы и души было всегда столь сильно, что ни один период русской литературы не прошёл без дискуссий о нём, о его творчестве. «А. С. Пушкин принадлежит к вечно живущим и движущимся явлениям, не останавливающимся на той точке, на которой застала их смерть, но продолжающим развиваться в сознании общества. Каждая эпоха произносит о них своё суждение, и как бы ни верно поняла она их, но всегда оставит следующей за ней эпохе сказать что – нибудь новое и более верное, и ни одна и никогда не выскажет всего…». Эти чрезвычайно глубокие и точные слова В. Г. Белинского характеризуют все периоды развития литературы и науки об А. С. Пушкине.

Своё слово о великом поэте произнесли и литераторы «серебряного века». Конец Х IX – начало XX вв. – яркий период литературной пушкинианы. В это время написаны блестящие очерки о Пушкине Д.С. Мережковского, В. С. Соловьёва, В. В. Розанова и удивительного образа «мой А. С. Пушкин» в творчестве В. Я. Брюсова, М. И. Цветаевой, В. В. Маяковского, А. А. Блока, И. Северянина. На рубеже столетий А. С. Пушкин становится неким эстетическим и нравственным эталоном, с которым всё сопоставляется и в сравнении с которым всё познаётся.

«А. С. Пушкин рано стал «вечным спутником» русской литературы. Но с течением времени в общественном сознании, в поэтической традиции, в быту живой А. С. Пушкин постепенно окаменевал и бронзовел, превращаясь в «памятник А. С. Пушкину», воздвигнутый в назидание и острастку тем, кто осмеливался переступать в искусстве норму. Политические реакционеры, либеральные краснобаи, упрямые староверы, — кто только не пытался сделать из А. С. Пушкина строгую гувернантку при дурно воспитанной молодой литературе. А. С. Пушкиным стали пугать и запугивать, а для этого нужно было раньше всего пригладить, дистиллировать, выхолостить самого А. С. Пушкина, перекрестить его в благочестивого охранителя старозаветных традиций, который видел смысл своей жизни и своего труда не в том, чтобы восславить свободу в жестокий век, но всего лишь «был полезен» прелестью стихов, как сказано было в фальсифицированной Жуковским надписи на Опекушинском монументе» 1.

«Тайна» А. С. Пушкина волновала М. И. Цветаеву ничуть не меньше других представителей литературы. Но именно М. И. Цветаева первой заговорила о том, что загадка А. С. Пушкина не столько эстетическая, литературная, сколько этическая. Во взгляде Марины Цветаевой на жизнь творчество А. С. Пушкина многие современники видели некий вызов сложившемуся представлению о поэте.

Данная работа посвящена рассмотрению проблемы специфичности отношения к Пушкину Марины Цветаевой, выявлению возможных причин, повлиявших на формирование нетрадиционного видения личности и творчества А. С. Пушкина.

Актуальность нашей работы обусловлена отсутствием единого представления, единого взгляда на личность и творчество А. С. Пушкина среди представителей литературы, каждая литературная эпоха выдвигала своего Пушкина.

Новизна исследования заключается в анализе образа А. С. Пушкина и его творчества как концептуального построения Марины Цветаевой, субъективный взгляд которой сформировал новую эстетическую реальность пушкинского мира.

Основной целью работы является рассмотрение широчайшего спектра эстетических реакций Марины Цветаевой на личность и творчество А. С. Пушкина. Для достижения этой цели необходимо решение следующих задач:

Определение основных факторов, повлиявших на формирование образа А. С. Пушкина в сознании Цветаевой;

Разработка образа А. С. Пушкина Цветаевой, основанная на материале очерка «Мой Пушкин», цикла «Стихи к А. С. Пушкину».

Рассмотрение проблемы специфичности отношения к А. С. Пушкину Цветаевой, отличие её взгляда от общих тенденций в восприятии А. С. Пушкина писателями конца XIX – начала XX вв.

Научно – практическая значимость работы заключается в возможности использования её результатов как материала для семинаров и лекций по русской литературе конца XIX – начала XX вв.

Работа состоит из введения, пяти глав и заключения. Библиографический указатель включает 24 наименования. Общий объём работы – 35 страниц.

А. С. Пушкин «глазами и сердцем ребёнка»

Причины нетрадиционного видения Цветаевой А. С. Пушкина – в самобытном характере личности Марины Цветаевой, в особенностях её мирочувствия. Не думать над объектом, будь то человек или другая реалия, а чувствовать его, не осязать, а внимать и принимать в себя, поглощать душой, утоляя эмоциональную жажду. Отсюда, возможно, и особый надрыв, «безмерная» эмоциональность. То, чего не было у А. С. Пушкина, с которым в данной ситуации сравнивается Марина Цветаева.

Не реальность, а нереальность является обычно у Марины Цветаевой поводом к творчеству. Белкина М. И. заметила, что в отношении Марины Цветаевой этот закон работал непреложно: «Главное в жизни М. И. Цветаевой было творчество, стихи, но стихи рождались от столкновения её с людьми, а людей этих и отношения с ними она творила, как стихи, за что жизнь ей жестоко мстила…» 8. Эта «месть жизни» была, вероятно, следствием того, что Марина Цветаева предпочитала творчество любви. Она отказывалась принимать людей такими, какими они представали перед ней, но творила их «по своему образу и подобию», более того – она, разочаровавшись, неистово презирала своё «творение».

«Тайна» А. С. Пушкина волновала Марину Цветаеву ничуть не меньше Достоевского и его последователей. Многих нравственных вопросов касается Марина Цветаева, трактуя их в соответствии со своим личным опытом, своими взглядами на судьбу А. С. Пушкина. Её волнуют вопросы обусловленности судьбы какими – то скрытыми причинами, поэтому в очерке «Мой Пушкин» Марина Цветаева осуществляет вскрытие подтекста некоторых произведений поэта, вскрывает слои художественных смыслов. В очерке об А. С. Пушкине Марина Цветаева опирается на действительность своего собственного жизненного опыта.

Метод анализа Марины Цветаевой можно назвать интуитивным постижением. Марина Цветаева утверждала, что высшей ценностью и достоверностью в искусстве является «опыт личной судьбы», «кровная истина». От этой «кровной истины» недалеко и до кровного родства, о чём Марина Цветаева и «проговаривается» в очерке «Мой Пушкин»: «С пушкинской дуэли во мне началась сестра». Так в творчестве Марины Цветаевой можно обнаружить «скрытые претензии» едва ли не на кровное родство с А. С. Пушкиным, на происхождение от одного предка. Естественно, что эти «претензии» казались современникам необоснованными, «незаконными». В довершение всего свою работу Марина Цветаева назвала «Мой Пушкин». «Мой» в этом названии явно превалировало и многим современникам показалось вызывающим. «Мой Пушкин» был воспринят как претензия на единоличное владение и претензия на единственно – верное толкование. Наблюдается некоторое несоответствие заглавия и жанра работы. «Мой Пушкин» - автобиографическое эссе. В заглавии – А. С. Пушкин, в содержании – собственная биография автора. Валерий Брюсов много раньше Марины Цветаевой назвал одну из своих работ «Мой Пушкин», эта работа дала название целой книге статей об А. С. Пушкине, изданной уже после смерти Валерия Брюсова. Но в статьях Валерия Брюсова речь и шла об А. С. Пушкине, как было заявлено в заглавии, о его произведениях с привлечением лишь малой доли автобиографизма. У Валерия Брюсова преобладающим моментом становится всё же «повествование» об А. С. Пушкине, а не о себе. «Мой Пушкин» Марины Цветаевой, напротив, настолько её личный, неотторжимый от её судьбы, начиная с детских впечатлений и кончая очерком.

Метод чтения А. С. Пушкина Мариной Цветаевой можно обозначить как вынесение содержания за пределы реальной видимости, за пределы контекста произведения. «Золотое чувство меры» - это, по мнению Цветаевой, только видимость, за которой прячется настоящее – стихийное – «Я» поэта. Очевидно, это жестокое противостояние Цветаевой попытке канонизировать поэта, защита его стихийности, «несрединности» являлась защитой собственного идейно – художественного мира.

Чтобы проникнуть в глубинные пласты творчества А. С. Пушкина, Марина Цветаева должна была чувствовать в себе психологическое родство с поэтом, опираться даже не на логику жизненного опыта, а уповать на самые сокровенные мотивы каждого жеста поэта. Из «котла чудес творчества А. С. Пушкина она вылавливает то, чего другие по каким – либо причинам не замечают» 9.

Неповторимое прочтение А. С. Пушкина «глазами и сердцем ребёнка», когда «взрослая» Марина Цветаева скрывается в подтексте, - характерная черта очерка «Мой Пушкин». Замысел «Моего Пушкина» ясно очерчен в письме к П. Балакшину: «Мне, например, страшно хочется написать о Пушкине — Мой Пушкин — дошкольный, хрестоматийный, тайком читанный, — юношеский — мой Пушкин — через всю жизнь» 10.

В произведении «Мой Пушкин» Марина Цветаева придает большое значение своей детской встрече с сыном А. С. Пушкина Александром, когда он пришел с визитом в «трехпрудный дом» ее родителей. В рассказе об этом событии она передает свое детское восприятие, когда Марина Цветаева «еще не знала, что Пушкин — Пушкин» и отождествляла его с памятником в Москве, для нее он был «Памятник - Пушкина». Из этого следовало, что в дом ее родителей «в гости приходил сын Памятник- Пушкина». Но скоро и неопределенная принадлежность сына стерлась: сын Памятник - Пушкина превратился в сам Памятник - Пушкина. «К нам в гости приходил сам Памятник - Пушкина» 11.

В «Моем Пушкине» зрелая Марина Цветаева вписывает себя и в действительно увековеченную историей биографию отца русской поэзии, и в жизнь обыкновенного смертного — его сына. Этот визит «двойного памятника его [А. С. Пушкина] славы и его крови», «живого памятника», представляется Цветаевой «целую жизнь спустя» не более и не менее как посещением ее собственного Командора до того, как она узнала о А. С. Пушкине и о Дон Жуане. Она пишет: «Так у меня, до Пушкина, до Дон Жуана, был свой Командор». Обладание собственным Командором определяет место Цветаевой в том родовом сообществе русских поэтов, которое она сама создала. Ее Командор делает ее сопоставимой с Дон Жуаном.

Кто же такой А. С. Пушкин? В «Моем Пушкине» он имеет множество имен и определений «уводимый — Пушкин» после роковой дуэли; «Пушкин — поэт»; «Пушкин был мой первый поэт и первый поэт России»; «Пушкин — негр» (а «какой поэт из бывших и сущих не негр?»); « Пушкин — Памятник - Пушкина»; «Пушкин — Пушкин»; «Пушкин — символ»; «Пушкин есть факт, опрокидывающий теорию». И то, что некоторые из этих определений А. С. Пушкина противоречат друг другу, только подчеркивает Пушкинское величие, указывая на его всеобъемлющую, божественную природу. Кто, кроме бога, может быть и смертным человеком, и божеством; умершим и живым; фактом и символом; всегда оставаться самим собой, даже когда он «другой».

На фоне настойчивого повторения Цветаевой имени А. С. Пушкина парадоксом выглядит тот факт, что с самого начала «Моего Пушкина» она использует его как прикрытие для изложения своей личной, окутанной загадочностью истории: «Начинается как глава настольного романа всех наших бабушек и матерей — "Jane Eyre" — Тайна красной комнаты. В красной комнате был тайный шкаф». Здесь мы имеем дело с классическим приемом — увлечь читателя, заинтриговать его, поскольку Марина Цветаева медлит и откладывает рассказ о «тайне красной комнаты». Потом, спустя несколько страниц, она добирается и до ее пред-предыстории, которая заключается во взаимоотношениях маленькой Муси с «Памятник- Пушкиным», «черным человеком выше всех и чернее всех — с наклоненной головой и шляпой в руке». «Памятник - Пушкина» дает ей много «первых уроков» — уроки числа, масштаба, материала, иерархии, мысли и — главное — предоставляет «наглядное подтверждение всего ее последующего опыта: из тысячи фигурок, даже одна на другую поставленных, не сделаешь А. С. Пушкина».

Когда Марина Цветаева, наконец, подходит к раскрытию тайны красной комнаты, она увеличивает масштабы этой тайны, включив в нее весь райский мир своего детства: «Но что же тайна красной комнаты? Ах, весь дом был тайный, весь дом был — тайна! Запретный шкаф. Запретный плод. Этот плод — том, огромный сине-лиловый том с золотой надписью вкось — Собрание сочинений А. С. Пушкина».

А. С. Пушкин Марины Цветаевой был тайным, потому что он ее «заразил любовью. Словом — любовь», а именно — трагической любовью Татьяны и Онегина. Их любовь пробудила в ней тайное желание, которое она скрывала от матери, не догадывавшейся, что она «не в Онегина влюбилась, а в Онегина и Татьяну (и, может быть, в Татьяну немножко больше), в них обоих вместе, в любовь». Цветаева продолжает: «И ни одной своей вещи я потом не писала, не влюбившись одновременно в двух (в нее — немножко больше), не в них двух, а в их любовь» 12.

Цветаева так и пронесла через всю жизнь, с детства и до зрелости, образ своего А. С. Пушкина, который соответствовал большинству требований, предъявляемых ею к правдивому, бессмертному русскому поэту.

«Тайна белой жены»

Важная сторона жизни А. С. Пушкина, которая не входила в состав детского Пушкина Марины Цветаевой — это его отношения с Натальей Гончаровой. Марина Цветаева рассматривает любовь к ней А. С. Пушкина в очерке 1929 года «Наталья Гончарова». Это действительно целое исследование, «тайна белой жены», или тайна жены-«пробела».

Марина Цветаева начинает с утверждения о существовании трех Пушкиных и задается вопросом, за которого из трех вышла замуж Гончарова. «Есть три Пушкина: Пушкин — очами любящих (друзей, женщин, стихолюбов, студенчества), Пушкин — очами любопытствующих (всех тех, последнюю сплетню о нем ловивших едва ли не жаднее, чем его стих), Пушкин — очами судящих (государь, полиция, Булгарин, иксы, игреки — посмертные отзывы) и, наконец, Пушкин — очами будущего — нас». М. И. Цветаева убеждена в том, что Гончарова вышла замуж «во всяком случае, не за первого и тем самым уже не за последнего. Может быть, за второго — Пушкина сплетен — и — как ни жестоко сказать — вернее всего, за Пушкина очами суда, Двора».

Сочетание Гончарова — Пушкин Марина Цветаева считает абсолютнейшим контрастом: пробел, нуль — и Пушкин. Только тот факт, что Гончарова была «просто — красавица», а А. С. Пушкин - «просто — гений», может объяснить его непостижимое тяготение к жене: «тяга гения — переполненности — к пустому месту» Он хотел нуль, ибо сам был — всё» Марина Цветаева заключает: «Есть пары — тоже, но разрозненные, почти разорванные. Зигфрид, не узнавший Брунгильды, Пенфезилея, не узнавшая Ахилла, где рок в недоразумении, хотя бы роковом. Пары — все же. А есть роковые — пары, с осужденностью изнутри, без надежды ни на сем свете, ни на том. Пушкин — Гончарова».

Итак, роковой брак с Гончаровой приравнивает А. С. Пушкина к мифо-героическим персонажам, и он становится, в интерпретации Цветаевой, для русской культуры тем, кем для Германии был Зигфрид и для древней Греции Ахилл. При этом любопытно, что Гончарова, вопреки логике такого сопоставления, вовсе не попадает в обойму этой странной компании полубожественных дев-воительниц — Брунгильды, Пенфесилеи. Если какая-то женщина и была Амазонкой Пушкина, то это сама Марина Цветаева. А Гончарова скорее получила одно из самых презренных мест в мифологии Марины Цветаевой: она всего лишь «невинная, бессловесная — Елена — кукла, орудие судьбы».

Хотя Марина Цветаева явно дает понять, что ее Пушкин, в отличие от Гончаровой, — это Пушкин «очами любящих», тем не менее, восприятие всех трех Пушкиных охвачено и проявлено в ее творчестве. Ибо она и писатель, и «любопытствующий», и читатель Пушкина. «Те, которые смотрят на Пушкина «очами любящих», видят его пишущим; те, которые смотрят на него «очами любопытствующих», видят его странности, для них он чужой и другой. А те, которые видят его «очами судящих», пытаются читать его, бессмертного, обычными смертными глазами. Именно триединая природа Пушкина дает возможность творческой близости с ним для русского гениального поэта-женщины, и Марины Цветаева обретает некую идентификацию с Пушкиным — в этих неизменных, вечно длящихся процессах: писать, быть Другим (чужаком) и быть (неверно) понятым читателями» 13.

«Пушкин и Пугачев»

Существует совсем не много произведений, в которых так убедительно, с таким тонким пониманием было бы сказано о народности А. С. Пушкина. А тот факт, что говорит это большой русский поэт, во много раз повышает цену сказанного.

Очерк «Пушкин и Пугачев» Марина Цветаева написала уже на исходе своего эмигрантского полубытия, когда прошли долгие годы тяжких заблуждений, непоправимых ошибок, мучительных сомнений, слишком поздних прозрений.

Поэтому, конечно, не случайно, а, напротив, в высокой степени знаменательно, что в дни Пушкинского юбилея Марина Цветаева, минуя все остальные возможные и даже притягательные для нее темы, связанные с Пушкиным, обращается к теме народного революционного движения, к образу народного вожака — Пугачева. В самом выборе такой темы чувствуется вызов юбилейному благонравию и тому пиетету, с которым белая эмиграция относилась к повергнутой славе бывшей России, её павших властителей. Ненависть, с которой говорила Марина Цветаева о «певцоубийце» Николае, презрение, с которым отзывалась она о «белорыбице» Екатерине, не могли не смущать белоэмигрантскую элиту как совершенно неуместная в юбилейной обстановке выходка.

Для самой Марины Цветаевой «историческая» тема, конечно, приобрела особый, остросовременный смысл. У Пушкина в «Капитанской дочке» Марина Цветаева нашла такое разрешение темы, которое отвечало уже не только ее душевному настрою, но и ее раздумьям о своей человеческой и писательской судьбе.

В очерке «Мой Пушкин» Марина Цветаева, рассказывая, как еще в раннем детстве страстно полюбила Пушкинского Пугачева, обронила такое признание: «Все дело было в том, что я от природы любила волка, а не ягненка» (в известной сказочной ситуации). Такова уж была ее природа: любить наперекор. И далее: «Сказав «волк», я назвала Вожатого. Назвав Вожатого — я назвала Пугачева: волка, на этот раз ягненка пощадившего, волка, в темный лес ягненка поволокшего — любить. Но о себе и Вожатом, о Пушкине и Пугачеве скажу отдельно, потому что Вожатый заведет нас далёко, может быть, еще дальше, чем подпоручика Гринева, в самые дебри добра и зла, в то место дебрей, где они неразрывно скручены и, скрутясь, образуют живую жизнь» 14.

Речь идет здесь о главном и основном — о понимании живой жизни с ее добром и злом. Добро воплощено в Пугачеве. Не в Гриневе, который по-барски снисходительно и небрежно наградил Вожатого заячьим тулупчиком, а в этом «недобром», «лихом» человеке, «страх-человеке» с черными веселыми глазами, который про тулупчик не забыл.

Пугачев щедро расплатился с Гриневым за тулупчик: даровал ему жизнь. Но, по Цветаевой, этого мало: Пугачев уже не хочет расставаться с Гриневым, обещает его «поставить фельдмаршалом», устраивает его любовные дела — и все это потому, что он просто полюбил прямодушного подпоручика. Так среди моря крови, пролитой беспощадным бунтом, торжествует бескорыстное человеческое добро.

В «Капитанской дочке» Марина Цветаева любит одного Пугачева. Все остальное в повести оставляет ее равнодушной — и комендант с Василисой Егоровной, и Маша, да, в общем, и сам Гринев. Зато огневым Пугачевым она не устает любоваться — и его самокатной речью, и его глазами, и его бородой. Это «живой мужик», и это «самый неодолимый из романтических героев». Но больше всего привлекательно и дорого Цветаевой в Пугачеве его бескорыстие и великодушие, чистота его сердечного влечения к Гриневу. «Гринев Пугачеву нужен ни для чего: для души» — вот что делает Пугачева самым живым, самым правдивым и самым романтическим героем.

В этой связи Марина Цветаева касается большого вопроса — о правде факта и правде искусства. Почему Пушкин сначала, в «Истории Пугачева», изобразил великого бунтаря «зверем», воплощением злодейства, а в написанной позже повести — великодушным героем? Как историк он знал все «низкие истины» о пугачевском восстании, но как поэт, как художник — про них забыл, отмел их и оставил главное: человеческое величие Пугачева, его душевную щедрость, «черные глаза и зарево».

Ответ Цветаевой не полон, но многозначителен. А. С. Пушкин поступил так потому, что истинное искусство ни прославления зла, ни любования злом не терпит, потому что поэзия — высший критерий правды и правоты, потому что настоящее «знание поэта о предмете» достигается лишь одним путем — через «очистительную работу поэзии».

А. С. Пушкин в «Капитанской дочке» поднял Пугачева на «высокий помост» народного предания. Изобразив Пугачева великодушным героем, он поступил не только как поэт, но и «как народ»: «он правду факта— исправил. дал нам другого Пугачева, своего Пугачева, народного Пугачева». Марина Цветаева зорко разглядела, как уже не Гринев, а сам А. С. Пушкин подпал под чару Пугачева, как он влюбился в Вожатого. Так в очерке «А. С. Пушкин и Пугачёв» на первый план выдвигается тема народной правды, помогающей поэту прямее, пристальнее вглядеться в живую жизнь.

«Снова и снова возвращается Цветаева к самому Пушкину—к его личности, характеру, судьбе, трагедии, гибели. Естественно возникает неотразимое сопоставление: «Самозванец — врага — за правду — отпустил. Самодержец — поэта — за правду — приковал». Пушкин становится олицетворением стреноженной свободы» 15.

Очерки Цветаевой замечательны глубоким проникновением в самую суть Пушкинского творчества, в «тайны» его художественного мышления. Так писать об искусстве, о поэзии может только художник, поэт. Меньше всего это похоже на «беллетристику», но это художественно в самой высокой степени.

В прозе Цветаевой воплощен особый тип речи. Речь очень лирична, а главное — совершенно свободна, естественна, непреднамеренна. В ней нет и следа беллетристической гладкости и красивости. Больше всего она напоминает взволнованный и потому несколько сбивчивый спор или «разговор про себя», когда человеку не до оглядки на строгие правила школьной грамматики. В самой негладкости этой быстрой, захлебывающейся речи с ее постоянными запинаниями, синтаксическими вольностями, намеками и подразумеваниями таится та особая прелесть живого языка.

И вместе с тем несвязная, казалось бы, речь Марины Цветаевой на редкость точна, афористически сжата, полна иронии и сарказма, играет всеми оттенками смысловых значений слова. Несколько резких, молниеносных штрихов — и готов убийственный портрет Екатерины: «На огневом фоне Пугачева — пожаров, грабежей, метелей, кибиток, пиров — эта, в чепце и душегрейке, на скамейке, между всяких мостиков и листиков, представлялась мне огромной белой рыбой, белорыбицей. И даже несоленой».

Самая разительная черта словесного стиля Цветаевой — нерасторжимое единство мысли и речи. Сама сбивчивость и затрудненность ее прозы — от богатства мысли, спрессованной в тугой комок, и от интенсивности ее выражения.

Стихия поэтического дышит в пушкинских очерках Марины Цветаевой. В них она такой же своеобычный и уверенный мастер, слова, каким была в стихах, такой же вдохновенный, поэт со всей присущей ей безмерностью чувств — огненным восторгом и бурным негодованием, всегда страстными и нередко пристрастными суждениями. Именно накал непосредственного чувства и энергия его словесного выражения делают эти очерки прозой поэта.

1 Орлов В.Н. «Сильная вещь - поэзия». - М. «Сов. писатель», 1981. / Вст. ст. к кн. М. Цветаевой «Мой Пушкин». С.4 – 18.

2 Маслова М. И. Мотив родства в творчестве М. Цветаевой. - Орёл: Веш. Воды, 2001.-152с.

3 Шатин Ю. В. В полемике с веком. - Новосибирск: Наука, 1991. 269с. /Вст. ст. к кн. Марина Цветаева «В полемике с веком». С. 3 – 19./.

4 Зубова Л. В. Наблюдения над языком цикла М. И. Цветаевой «Стихи к А. С. Пушкину». - « Studia Russica Budapestinensia », 1995. – 250с.

5 Кукулин И. «Русский Бог» на rendez – vous (О цикле М. И. Цветаевой «Стихи к А. С. Пушкину») // Вопросы литературы. – 1998. - № 5 – С. 122 – 137.

6 Орлов В. Н. Сильная вещь – поэзия! - М. 1981. С. 5

7 Цветаева М. И. Мой Пушкин. - М. «Сов. писатель», 1981. – 223с.

8 Белкина М. И. Скрещение судеб. - М. Книга, 1988. – 528с.

9 Маслова М. И. Мотив родства в творчестве Марины Цветаевой. - Орёл: Веш. Воды, 2001. – 152с.

Марина Цветаева Собрание сочинений в 7 – ми томах. Т. 6. Письма. - М. 1994 – 1995.

11 Цветаева М. И. Мой Пушкин. - М.; Сов. писатель, 1981. – 223с.

12 Цветаева М. И. Мой Пушкин. - М. Сов. писатель, 1981. – 223с.

13 Бургин Д. Л. Марина Цветаева и трансгрессивный эрос: Статьи. Исследования. – Спб. Инопресс, 2000. – 238с.

14 Цветаева М. И. Мой А. С. Пушкин. – М. Сов. писатель, 1981. – 223с.

15 Орлов В. М. Сильная вещь – поэзия. - М. Сов. писатель, 1981. /Вст. ст. к кн. М. Цветаевой «Мой А. С. Пушкин». С. 4 – 18./

Сочинение «Литературные параллели Пушкин и Цветаева»

Цветаева - все сочинения

Марину Ивановну Цветаеву я считаю принцессой русской поэзии. Она так самоотречённо была влюблена в поэзию, что часто в других любила её больше, чем в себе. Отсюда столько стихотворных посвящений поэтам, её современникам: В.Брюсову, А.Ахматовой, А.Блоку, В.Маяковскому, Б.Пастернаку, Антокольскому и многим другим. Но поистине первой и неизменной её любовью был Александр Сергеевич Пушкин. «С тех пор, да, с тех пор, как Пушкина на моих глазах на картине Наумова - убили, ежедневно, ежечасно, непрерывно убивали всё моё младенчество, детство, юность, - я поделила мир на поэта - и всех, и выбрала - поэта, в подзащитные выбрала поэта: защищать - поэта - от всех, как бы эти все ни одевались и ни назывались», - пишет Марина Цветаева в статье «Мой Пушкин».

Однако всё-таки мало сказать, что наш великий поэт был «вечным спутником» для Марины Ивановны, Пушкин был для Цветаевой тем чистым родником, из которого черпали творческую энергию русские поэты нескольких поколений - от Лермонтова до Блока и Маяковского. Поразительно, но иногда мне кажется, что Цветаева считала Пушкина своим современником вопреки тому, что жила в другую эпоху, вопреки даже здравому смыслу.

Силой своего воображения Марина Цветаева однажды в детстве создала себе живого поэта Пушкина да так и не отпускала его ни на шаг от своей души в течение всей жизни. С А.С. Пушкиным она постоянно сверяет своё чувство прекрасного, своё понимание поэзии. Таким образом, заполнив собой значительную часть духовного мира Марины Цветаевой, Пушкин, естественно, вторгся и в её поэзию. Один за другим стали появляться стихи, посвящённые Пушкину. В лирические произведения из цикла «Стихи к Пушкину» вместе с лирическим героем - Александром Сергеевичем Пушкиным - перекочевали и многие пушкинские герои:

* Бич жандармов, бог студентов,
* Желчь мужей, услада жён -
* Пушкин - в роли монумента?
* Гостя каменного? - он,
* Скалозубый, нагловзорый

Пушкин - в роли Командора? В это первое стихотворение цикла «Стихи к Пушкину» и Медный Всадник прискакал, и даже «Ваня бедный» явился:

* Трусоват был Ваня бедный,
* Ну, а он - не трусоват.

Пушкин был для Марины Цветаевой олицетворением мужественности. Александр Сергеевич возник в духовном мире поэтессы «серебряного века» как волшебник, божественное существо, подаренное ей русской историей:

* И шаг, и светлейший из светлых
* Взгляд, коим поныне светла…
* Последний - посмертный - бессмертный
* Подарок России - Петра.

А утверждением о божественном происхождении солнца русской поэзии могут служить строки из четвёртого стихотворения цикла:

* То - серафима
* Сила - была.
* Несокрушимый
* Мускул крыла.

Думая и говоря о Пушкине, о его роли в русской жизни и русской культуре, Цветаева была близка к Блоку и Маяковскому. Она вторила автору «Двенадцати» и «Соловьиного сада», когда говорила: «Пушкин дружбы, Пушкин брака, Пушкин бунта, Пушкин трона, Пушкин света, Пушкин няни… Пушкин - в бесчисленности своих ликов и обличий - всё это спаяно и держится в нём одним: поэтом» (статья «Наталья Гончарова»). Но ближе всего Цветаева к Маяковскому с его яростным признанием Пушкину: «Я люблю вас, но живого, а не мумию». В отношении Цветаевой к Пушкину, в её понимании Пушкина, в её безграничной любви к Пушкину самое важное, решающее - твёрдое убеждение в том, что влияние Александра Сергеевича Пушкина на поэта и читателя может быть только освободительным: «…чудный памятник. Памятник свободе-неволе-стихии - судьбе и конечной победе гения: Пушкину, восставшему из цепей» (статья «Мой Пушкин»). Ведь именно об этом писал поэт в своём стихотворном завещании:

* И долго буду тем любезен я народу,
* Что чувства добрые я лирой пробуждал,
* Что в мой жестокий век восславил я Свободу
* И милость к падшим призывал.
* («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…», 1836)

В поэзии Пушкина, в его личности Цветаева видит полное торжество той освобождающей стихии, выражением которой является истинное искусство:

* И пред созданьями искусств и вдохновенья
* Трепеща радостно в восторгах умиленья.
* Вот счастье! вот права…
* (А.С. Пушкин. «Из Пиндемонти», 1836)

Мне кажется, что и сам Пушкин для Цветаевой, особенно в юности, - больше повод, чтобы рассказать о себе, о том, как она сама по-пушкински мятежна и своевольна:

* Запах - из детства - какого-то дыма
* Или каких-то племён…
* Очарование прежнего Крыма
* Пушкинских милых времён.
* Пушкин! - Ты знал бы по первому слову,
* Кто у тебя на пути!
* И просиял бы, и под руку в гору
* Не предложил мне идти…
* Не опираясь на смуглую руку,
* Я говорила б, идя,
* Как глубоко презираю науку

И отвергаю вождя… - писала М.Цветаева в стихотворении «Встреча с Пушкиным» 1 октября 1913 года. Отношение Марины Цветаевой к Пушкину совершенно особое - абсолютно свободное. Отношение к собрату по перу, единомышленнику. Ей ведомы и понятны все тайны пушкинского ремесла - каждая его скобка, каждая описка; она знает цену каждой его остроты, каждого произнесённого или записанного слова. Самым важным и дорогим Цветаева считала пушкинскую безмерность («безмерность моих слов - только слабая тень безмерности моих чувств»). Недаром ведь из всего Пушкина самым любимым, самым близким, самым своим стало для неё море: «Это был апогей вдохновения. С «Прощай же, море…» начинались слёзы. «Прощай же, море! Не забуду…» - ведь он же это морю обещает, как я - моей берёзе, моему орешнику, моей ёлке, когда уезжаю из Тарусы. А море, может быть, не верит и думает, что - забудет, тогда он опять обещает: «И долго, долго слышать буду - Твой гул в вечерние часы…»« (статья «Мой Пушкин»). Пушкин для Марины Цветаевой - не «мера» и не «грань», но источник вечной и бесконечной стихии поэзии. Б.Л. Пастернак писал об этом так:

* Стихия свободной стихии
* С свободной стихией стиха…

И эти строки из стихотворения Пастернака (1918), тоже обращённого к А.С. Пушкину, открыла для меня Цветаева в статье «Мой Пушкин». Конечно, русские поэты, русские читатели ещё долго - бесконечно долго - будут вновь и вновь открывать для себя нового Пушкина, своего Пушкина. Буду для себя вновь и вновь открывать своего Пушкина и я, но сейчас мне по душе именно цветаевский Пушкин - воплощение красоты, гениальности, мужества, ума и неисчерпаемости.

«Стихи к Пушкину»

Вся его наука -Мощь. Светло - гляжу:Пушкинскую рукуЖму, а не лижу

Биография и творчество Марины Цветаевой тесно взаимодействуют друг с другом. Жизнь Марины Цветаевой, отчасти бессознательно - как судьба, данная свыше, отчасти осознанно - как судьба творящего Поэта, развивалась как бы по законам литературного произведения, где «причудливое переплетение мотивов опровергает плоский сюжет были» Маслова М. И. Мотив родства в творчестве М. Цветаевой. - Орёл: Веш. Воды, 2001.-152с.

Жажда жизни в поэзии Марины Цветаевой менее всего напоминает условный литературный приём, желание противопоставить свой голос всё усиливающейся теме смерти, тления, распада, характерной для массовой декадентской поэзии начала века. «Нет, здесь подлинное поэтическое ощущение. Оно рождает энергетический сгусток, сжигающий прошлое и будущее ради торжества данного мгновения» Шатин Ю. В. В полемике с веком. - Новосибирск: Наука, 1991. 269с. /Вст. ст. к кн. Марина Цветаева «В полемике с веком». С. 3 - 19./. В одно из таких мгновений Марина Цветаева понимает своё равенство с А. С. Пушкиным, понимаемое не как равенство таланта или читательского признания, но как равенство интенсивности экстатического переживания, уравновешивающее две величины при всех остальных различиях. Осмысление судьбы русской поэзии и своего места в ней закономерно приводит Цветаеву к теме А. С. Пушкина. Советская критика назойливо подчёркивала реализм и общедоступность наследия писателя, эмиграция выдвигает своего А. С. Пушкина - государственника и русофила.

В такой ситуации А. С. Пушкин, созданный Мариной Цветаевой, противостоял обоим лагерям.

В отношении Цветаевой к А. С. Пушкину, в её понимании А. С. Пушкина, в безграничной любви к поэту самое важное - это твердая убеждённость в том, что влияние А. С. Пушкина должно быть только освободительным. Причина этого - сама духовная свобода А. С. Пушкина. В его поэзии, его личности М. И. Цветаева видит освобождающее начало, стихию свободы. Нельзя не считаться с её убеждением: поэт - дитя стихии, а стихия - всегда бунт, восстание против слежавшегося, окаменелого, пережившего себя.

Когда Марина Цветаева писала об А. С. Пушкине, она твёрдой рукой стирала с него «хрестоматийный глянец». По-настоящему, в полный голос, Марина Цветаева сказала о своем А. С. Пушкине в замечательном стихотворном цикле, который был опубликован в эмигрантском парижском журнале «Современные записки» в юбилейном «пушкинском» 1937 году. Стихи, составившие этот цикл, были написаны в 1931 году, но в связи с юбилеем, как видно, дописывались -- об этом свидетельствуют строчки:

К Пушкинскому юбилею

Тоже речь произнесём…

Нельзя не учитывать особых обстоятельств, при которых были написаны «Стихи к Пушкину» - атмосферы юбилея, устроенного А. С. Пушкину белой эмиграцией. Именно белоэмигрантская литература с большим рвением стремилась к тому, чтобы превратить А. С. Пушкина в икону, трактовала его как «идеального поэта» в духе понятий, против которых так яростно восстала в своих стихах Марина Цветаева: А. С. Пушкин - монумент, мавзолей, гувернёр, лексикон, мера, грань, золотая середина.

Цикл Цветаевой «Стихи к А. С. Пушкину» наполнен явными и скрытыми реминисценциями из самых различных литературных произведений - и из текстов XIX века, и из текстов современников Цветаевой.

Стихотоворение «Бич жандармов, Бог студентов", по - видимому, отсылает нас к стихотворению Вяземского «Русский Бог»(1828). На него указывают особенности лексики, метрики, строфики. Для Вяземского характерно особое строение первой строки во второй и пятой строфах:

«Бог метелей, бог ухабов,

Бог голодных, бог холодных…»

Аналогично у Марины Цветаевой:

«Бич жандармов, бог студентов…,

Критик - ноя, нытик - вторя…»

(тоже первые строки строф).

Строфика различается. У Вяземского - одинаковые 4 -х строчные строфы АбАб,

У Цветаевой - чередование 4 - строчных и 2 - строчных строф: АбАб + ВВ.

Эта строфика нужна для наращивания смыслов, прочитанных в стихотворении Вяземского.

В стихотворении Вяземского черты «русского бога» даются перечислением. Полемичность стихотворения ясна даже без учёта его первоначального контекста. Стихотворение Цветаевой также построено на перечислении признаков. Перечисление - явный спор с критиками:

«Пушкин - в роли лексикона…

Пушкин - в роли гувернёра… -

Пушкин - в роли русопята…

Пушкин - в роли гробокопа?»

Отсылка к Вяземскому - отсылка к тексту классика, союзника. С помощью Вяземского развенчивается фальшивое представление об А. С. Пушкине как о «золотой середине».

«Опасные стихи… Они внутренно революционны, внутренно мятежные, с вызовом каждой строки…Они мой, поэта единоличный вызов - лицемерам тогда и теперь», - писала Марина Цветаева в письме Анне Тесковой 26 января 1937 года. Весь цикл пронизан полемичным переосмыслением различных точек зрения. «В этом цикле максимальное использование стереотипа приводит к отрицанию стереотипа» Зубова Л. В. Наблюдения над языком цикла М. И. Цветаевой «Стихи к А. С. Пушкину». - «Studia Russica Budapestinensia», 1995. - 250с.

Предельное отрицание стереотипов происходит в издевательских вопросах, которые венчают двустишия. Сама строфика стихотворения полемична: ритм текста постоянно выходит за пределы собственной схемы:

Томики, поставив в шкафчик -

Посмешаете ж его,

Беженство своё смешавши

С белым бешенством его!

Белокровье мозга, морга

Синь - с оскалом негра, горло

В этом случае строфа не заканчивается вопросом, за пределы строфы выходит А. С. Пушкин уже не отрицательно определённый - «не русопят», «не гувернёр» - но определённо положительно: хохочущий негр.

В «Стихах к Пушкину» поэт отвергается как застывший, мёртвый образец «меры», «золотой середины». Он - живой, замечательный автор. В третьем стихотворении цикла «Станок» А. С. Пушкин утверждается как равный собеседник:

Вольному - под стопки?

Мне в котле чудес

Сем - открытой скобки

Смысл, короче - всё.

Пуще, чем родство!

Стихотворение «Бич жандармов, Бог студентов» опровергает образ А. С. Пушкина как «русского бога». Если А. С. Пушкина воспринимать как «русского бога», то образ его становится знаком вневременной «золотой середины», застывает, становится вершиной. Но А. С. Пушкин не общерусский, не бог, а живой человек. Будучи живым человеком, он не может быть критерием меры.

А. С. Пушкин в стихотворениях цикла -- самый вольный из вольных, бешеный бунтарь, который весь, целиком--из меры, из границ (у него не «чувство меры», а «чувство моря») -- и потому «всех живучей и живее»:

«Уши лопнули от вопля:

«Перед Пушкиным во фрунт!»

А куда девали пекло

Губ - куда девали бунт?

Пушкинский? уст окаянство?

Пушкин - в меру Пушкиньянца!»

«Отношение Цветаевой к Пушкину -- кровно заинтересованное и совершенно свободное, как к единомышленнику, товарищу по «мастерской». Ей ведомы и понятны все тайны ремесла Пушкина -- каждая его скобка, каждая описка; она знает цену каждой его остроты, каждого слова» Кукулин И. «Русский Бог» на rendez - vous (О цикле М. И. Цветаевой «Стихи к А. С. Пушкину») // Вопросы литературы. - 1998. - № 5 - С. 122 - 137.

«Литературные аристархи, арбитры художественного вкуса из среды белоэмигрантских писателей в крайне запальчивом тоне упрекали Цветаеву в нарочитой сложности, затрудненности ее стихотворной речи, видели в ее якобы «косноязычии» вопиющее нарушение узаконенных норм классической, «пушкинской» ясности и гармонии» Орлов В. Н. Сильная вещь - поэзия! - М. 1981. С. 5. Подобного рода упреки нисколько Цветаеву не смущали. Она отвечала « пушкиньянцам», не скупясь на оценки («То-то к пушкинским избушкам лепитесь, что сами -- хлам!»), и брала А. С. Пушкина себе в союзники:

Пушкиным не бейте!

Ибо бью вас - им!

В «Стихах к Пушкину» речь идёт о поэтическом творчестве, а не о нравах и состоянии общества. К поэтическому творчеству критерии внешней логичности неприемлемы.

«По мне, в стихах всё должно быть некстати, не так, как у людей», - писала А. А. Ахматова в 1940 году в цикле «Тайны ремесла». Надо учитывать и собственное бунтарство Цветаевой, её представления о месте поэта в обществе. Поэт - изгой, он неуместен по своей природе:

«В сём христианнейшем из миров

Поэты - жиды» («Поэма Конца», 1924)

Поэзия - есть бунт живого человека против косного порядка, застоя во имя живого и меняющегося роста.

В цикле «Стихи к Пушкину» отношение Цветаевой к поэту напоминает отношение Маяковского в 20 - е годы:

Однако М. И. Цветаева более революционна и менее пессимистична, чем Маяковский в стихотворении «Юбилейное», где «я» - персонаж подсаживает Пушкина обратно на пьедестал. У Марины Цветаевой А. С. Пушкин на пьедестал не возвращается. У Марины Цветаевой скрытого обожествления А. С. Пушкина нет. Превращение поэта в идола приводит к застою, к ориентации на прошлое, к фальсификации Пушкина.

Отношение к России в «Стихах к А. С. Пушкину» полемично:

«… Беженство свой смешавши

С белым бешенством его!»

«… Поскакал бы, Всадник Медный,

Он со всех копыт назад»

Бешенство А. С. Пушкина - белое, оно соотносимо с белым движением. Эмигрантские «пушкиньянцы» - «беженцы», они сдались без боя, не только физически, став эмигрантами, но и метафизически, сдавшись диктату «золотой середины», подведя А. С. Пушкина пол свою меру.

Отождествление А. С. Пушкина с Медным всадником парадоксально, но оно развивается в следующем стихотворении цикла - «Пётр и Пушкин». Пётр, в отличие от Александра I и Николая I, отпустил бы А. С. Пушкина за границу, «на побывку в свою африканскую дичь!».

Пётр - также непредсказуемый бунтарь, ценящий талант ненавидящий «робость мужскую». За что и убил сына «сробевшего». Его истинный сын - Ганнибал, истинный правнук - А. С. Пушкин. В образе Петра - сыноубийцы и А. С. Пушкина - Медного всадника акцентируются непредсказуемость, властность, свобода, готовность пересечь границы.

В «Стихах к Пушкину» были развиты такие темы, как разговор поэта с другим поэтом на равных, исключительность, опасность положения любого поэта во все времена.

«С тех пор… как Пушкина на моих глазах (в детстве) - на картине Наумова - убили…я поделила мир на поэта и всех, и выбрала - поэта, в подзащитные выбрала - поэта; защищать поэта - от всех; как бы эти все ни одевались и ни назывались. Пушкин был негр…(…Какой поэт из бывших и сущих - не негр, и какого поэта - не убили?» Цветаева М. И. Мой Пушкин. - М. «Сов. писатель», 1981. - 223с.

Если Вы заметили ошибку в тексте выделите слово и нажмите Shift + Enter

Стихи о Пушкине, Пушкину » Марина Цветаева

Бич жандармов, бог студентов,
Желчь мужей, услада жён,
Пушкин — в роли монумента?
Гостя каменного? — он,

Скалозубый, нагловзорый
Пушкин — в роли Командора?

Критик - но́я, нытик - вторя:
«Где же пушкинское (взрыд)
Чувство меры?» Чувство — моря
Позабыли — о гранит

Бьющегося? Тот, солёный
Пушкин — в роли лексикона?

Две ноги свои — погреться —
Вытянувший 1. и на стол
Вспрыгнувший при Самодержце 2
Африканский самовол —

Наших прадедов умора —
Пушкин — в роли гувернёра?

Чёрного не перекрасить
В белого — неисправим!
Недурён российский классик,
Небо Африки — своим

Звавший, невское — проклятым! 3
— Пушкин — в роли русопята?

Ох, брадатые авгуры!
Задал, задал бы вам бал
Тот, кто царскую цензуру
Только с дурой рифмовал, 4

А «Европы Вестник» — с… 5
Пушкин — в роли гробокопа?

К пушкинскому юбилею
Тоже речь произнесём:
Всех румяней и смуглее 6
До сих пор на свете всём,

Всех живучей и живее!
Пушкин — в роли мавзолея?

То-то к пушкинским избушкам
Лепитесь, что сами — хлам!
Как из душа! Как из пушки —
Пушкиным — по соловьям

Сло́ва, сокола́м полёта!
— Пушкин — в роли пулемёта!

Уши лопнули от вопля:
«Перед Пушкиным во фрунт!»
А куда девали пёкло
Губ, куда девали — бунт

Пушкинский? уст окаянство?
Пушкин — в меру пушкиньянца!

Томики поставив в шкафчик —
Посмешаете ж его,
Беженство своё смешавши
С белым бешенством его!

Белокровье мозга, морга
Синь 7 — с оскалом негра, горло
Кажущим…

Поскакал бы, Всадник Медный,
Он со всех копыт — назад.
Трусоват был Ваня бедный, 8
Ну, а он — не трусоват.

Сей, глядевший во все страны —
В роли собственной Татьяны?

Что́ вы делаете, карлы,
Этот — голубей олив 9 —
Самый вольный, самый крайний
Лоб — навеки заклеймив

Низостию двуединой
Золота и середины?

«Пушкин — тога, Пушкин — схима,
Пушкин — мера, Пушкин — грань…»
Пушкин, Пушкин, Пушкин — имя
Благородное — как брань

— Пушкин? Очень испугали!

Примечания

1 Две ноги свои — погреться —
Вытянувший… — Во время аудиенции 8 сентября 1826 года, данной Николаем I Пушкину, вернувшемуся из ссылки в Михайловском, поэт «обратился спиною к камину и говорил с государем, обогревая себе ноги» («Пушкин в жизни», вып. II. С. 55).

2 На стол
вспрыгнувший при Самодержце… — Во время той же аудиенции Пушкин, «незаметно для самого себя, припёрся к столу, который был позади него, и почти сел на этот стол. Государь быстро отвернулся от Пушкина и потом говорил: "С поэтом нельзя быть милостивым!"» (там же).

3 Небо Африки своим
Звавший, невское — проклятым! — В «Евгении Онегине»: «Под небом Африки моей»; в письме к П. А. Вяземскому из Михайловского от 27 мая 1826 года Пушкин говорит о «проклятой Руси», где он вынужден сидеть «на привязи», так как царь не разрешает ему заграничных путешествий.

4 Царскую цензуру
Только с дурой рифмовал — в сказке «Царь Никита и сорок его дочерей».

5 А «Европы Вестник» — с… — в эпиграмме, раньше ошибочно приписывавшейся Пушкину (опубликовано в «Полном собрании сочинений Пушкина», т. 1. М. 1919. С. 384).

6 Всех румяней и смуглее — изменённая строка из «Сказки о мёртвой царевне и о семи богатырях».

7 Беженство… белокровье мозга, морга
Синь… — Речь идёт о белоэмигрантских «пушкиноведах».

8 Трусоват был Ваня бедный… — из стихотворения Пушкина «Вурдалак».

9 Голубей олив… лоб — из стихотворения Б. Пастернака «Вариация 4». обращённого к Пушкину.

Я люблю Пушкина Цветаевой (цикл М. Цветаевой «Стихи Пушкину»)

Пушкиным не бейте!
Ибо бьют вас — им!
М. Цветаева

Марину Цветаеву я считаю принцессой русской поэзии. Она так самоотреченно была влюблена в поэзию, что часто в других любила ее больше, чем в себе. Отсюда столько посвя¬щений великим поэтам, ее современникам, ее принцам духа: А. Блоку, В. Маяковскому, Б. Пастернаку, П. Антокольско¬му и многим другим. Перечисленных поэтов она знала лично. Поразительно, но иногда мне кажется, что Цветаева считала Пушкина своим современником, вопреки времени и здравому смыслу. Это ощущение не покидало меня во время прочтения ее поэтической прозы «Мой Пушкин».
Своим воображением Цветаева однажды в детстве создала себе живого поэта Пушкина, да так и не отпускала его ни на шаг от своей души всю жизнь. Обстоятельства ей помогли. Вспомним случай, когда отец маленькой Марины привел в дом сына Пушкина и девочка приняла его за настоящего поэта.
Пушкина рядом с Цветаевой я всегда представляю в ок¬ружении его знаменитых героев, и Марина с детской непосредственностью и восторгом наблюдает, как благороден Дуб¬ровский, стоящий перед Машей в саду, как очаровательна Татьяна Ларина, дающая отповедь Онегину, какой страшный и прекрасный Пугачев! Как замечательный русский худож¬ник Илья Глазунов изобразил на одном холсте почти всех ве¬ликих россиян и назвал картину «Великая Россия», так и я себе представляю еще не написанную картину, на которой М. Цветаева рядом с А. Пушкиным в окружении множества персонажей его произведений. Лицо Цветаевой при этом све¬тится блаженством и счастьем.
Эта фантазия не случайна. Я знаю, что Цветаева любила играть в красивые и сложные игры. Обычные детские иг¬рушки ее не интересовали никогда. Ее любимой «игрушкой» был опять же Пушкин. Она то обряжала его во фрак и ци¬линдр, то облачала в охотничий костюм и сажала верхом на лошадь. Или вдруг на месте Дубровского в темном саду ока¬зывался сам Пушкин, и Машу это нисколько не удивляло, а даже наоборот — приводило в восторг. Татьяна Ларина, в свой черед, поднимает глаза и видит, что перед ней вовсе не Онегин, а. В такой ситуации Татьяна просто должна упасть в обморок от неразрешимости выбора. Все-таки Пушкин на голову выше всех прекрасных генералов и поэтичных Онеги¬ных, вместе взятых. А блистательный Сильвио из «Повестей Белкина»! Конечно, только Пушкин мог позволить себе такие игры с судьбой.
Итак, заполнив всю воображаемую жизнь Цветаевой, поэт, естественно, вторгся и в ее собственную поэзию. Одно за другим стали появляться посвящения Пушкину. Наиболее зрелый, я считаю, цикл «Стихи Пушкина».
В эти стихи вместе с самим Александром Сергеевичем перекочевали и почти все его герои:
Бич жандармов, бог студентов,
Желчь мужей, услада жен,
Пушкин — в роли монумента?
Гостя каменного? — он,
Скалозубый, нагловзорый
Пушкин — в роли Командора?
В это стихотворение и «Медный всадник» прискакал, и «Небо Африки» возникло, и даже «Ваня бедный» появился:
Трусоват был Ваня бедный,
Ну, а он — не трусоват.
Естественно, Пушкин был для Цветаевой олицетворением лужественности. И вообще идеалом мужчины. Казалось бы, зрелости эта игра в Пушкина должна была незаметно сойти за нет, уступив место более реалистическому мироощущению. Но возникло очередное явление Пушкина в духовном лире Цветаевой в качестве волшебного, божественного суще¬ства, подаренного ей русской историей и царем, наперсником Зога на земле:
И шаг, и светлейший из светлых
Взгляд, коим поныне светла.
Последний — посмертный — бессмертный
Подарок России — Петра.
Появление в России Пушкина — потомка арапа Петра I Ганнибала, Цветаева напрямую связывает с божественной волей.
Подтверждением божественного происхождения Пушки¬на могут служить и такие ее строки:
То — серафима
Сила — была:
Несокрушимый Мускул — крыла.
Русские поэты еще много раз будут открывать для себя нового Пушкина, но мне более по душе цветаевский Пуш¬кин — воплощение красоты, мужества, ума и бесконечности.