Анализ стихотворения Блока Небесное умом неизмеримо

Александр Блок — Небесное умом не измеримо

Nebesnoye umom ne izmerimo,
Lazurnoye sokryto ot umov.
Lish izredka prinosyat serafimy
Svyashchenny son izbrannikam mirov.

I mnilas mne Rossyskaya Venera,
Tyazheloyu tunikoy povita,
Besstrastna v chistote, neradostna bez mery,
V chertakh litsa — spokoynaya mechta.

Ona soshla na zemlyu ne vpervye,
No vkrug neye tolpyatsya v pervy raz
Bogatyri ne te, i vityazi inye.
I stranen blesk yee glubokikh glaz.

Yt,tcyjt evjv yt bpvthbvj,
Kfpehyjt cjrhsnj jn evjd/
Kbim bphtlrf ghbyjczn cthfabvs
Cdzotyysq cjy bp,hfyybrfv vbhjd/

B vybkfcm vyt Hjccbqcrfz Dtythf,
Nz;tkj/ neybrjq gjdbnf,
,tccnhfcnyf d xbcnjnt, ythfljcnyf ,tp vths,
D xthnf[ kbwf — cgjrjqyfz vtxnf/

Jyf cjikf yf ptvk/ yt dgthdst,
Yj drheu ytt njkgzncz d gthdsq hfp
,jufnshb yt nt, b dbnzpb byst///
B cnhfyty ,ktcr tt uke,jrb[ ukfp///

Бесплатная помощь с домашними заданиями

Анализ стихотворения А. Блока "В октябре":) срочно:) пожалуйста помогите:)

Стихотворение "Россия" было написано Блоком 18 октября 1908 года. Тема стихотворения - это тема безграничной любви к Родине. И несмотря на царившую нищету, несправедливость среди социальных слоев, поэт, как истинный патриот, продолжает любить свою родную землю. Он видит красоту и величие России во всем: в "расписных спицах", в природе: лесах да полях, в прекрасных чертах и даже в "серых избах" м "ветровых песнях", которые напоминают ему первую любовь. Блок представляет Родину через женский образ. Он рисует красивую девушку, с прекрасными чертами, заботливую и слёзы, о которых он упомянул, указывают на ее доброту и чувствительность. Блок показывает силу Руси тем, что несмотря на нищету, она не дала себя сломить врагам, что годы идут, а Россия всё та же: "лес, да поля, да плат узорный до бровей…". Поэт уверяет потерявших надежду на благополучие и процветание страны, что Россия не пропадет, пока она хранит бесценные природные богатства. Автор не перестает верить, что для России еще наступят хорошие времена, поэтому последнему шестистишью особенно характерна возвышенная атмосфера. Строки:

И невозможное возможно,
Дорога долгая легка… и т. д.

показывают всю силу веры поэта в светлое будущее, которое обязательно настанет. Чтобы выразить свои чувства через стихотворение автору особенно помогли эпитеты: "годы золотые", "спицы расписные", "песни ветровые", "разбойная краса", "прекрасные черты", "плат узорный" и олицетворение России в образе девушки. Это стихотворение одно из тех произведений Блока, которое несет в себе основной смысл: любить Родину надо не за что-то, а только за то, что она родная земля.

Что ты хочешь узнать?

Священный сон избранникам миров.

(«Небесное умом не измеримо. »)[т.2,78]

Сказано в духе традиционных символистских противопоставлений науки и искусства с явным предпочтением последнему. Схожий образ запечатлен в стихотворении «Ты много жил, я больше пел. »:

Ко мне незримый дух слетел,

Открывший полных звуков море (т. 1, с. 5)

Это одно из самых первых стихотворений Блока. Неопытная ли рука начинающего мастера допустила стилистическую ошибку— «полных звуков море» вместо «полное морс звуков», или уже тогда юный Блок гениальной интуицией ощутил свою «стезю» — полнозвучие поющих стихов, подчеркнув тем самым свое родство мелодической лирике Фета.

А теснейшее это родство выявляется даже при поверхностном сличении произведений первого тома (раннее творчество Блока) с поэзией Фета. Если Фет принципиально отстаивал узость тематики своего творчества, ограничивал ее сферой интимных качеств человека, то и юный Блок, весьма далекий от всяких жизненных забот и тревог, идет по стопам своего учителя. Более того, первая его книга «Стихи о Прекрасной Даме», по существу, воплощает одну тему — любви священной; даже диапазон лирики Фета оказывается для него широк. Когда же он пытается вырваться за рамки этой темы и хочет сказать свое слово о жизни, о смысле бытия человека, то неискушенность, неразвитость мысли приводит к такому откровенному повторению ранее слышанных строф, что нельзя не улыбнуться:

Все настоящее ничтожно,

Серо, как этот серый день,

И сердцу рваться невозможно

Схватить мелькающую тень.

(«Все настоящее ничтожно. »)

Конечно же, мы уже читали это и у Вл. Соловьева, и у Фета. Выше приводился выразительный финал послания Фета «А. Л. Бржеской», где возникает символический образ напрасно сгорающей души человека:

«Не жизни жаль с томительным дыханьем,

Что жизнь и смерть? А жаль того огня,

Что просиял над целым мирозданьем,

И в ночь идет, и плачет, уходя».

А вот фрагмент из стихотворения Блока:

Не жаль мне дней ни радостных, ни знойных,

Ни лета зрелого, ни молодой весны.

Мне жаль, что день великий скоро минет,

Умрет едва рожденное дитя.

О, жаль мне, друг, — грядущий пыл остынет,

В прошедший мрак и в холод уходя!(т. 1, с. 115)

Это был период ученичества Блока, и подражательность в какой-то степени была неизбежной. Показательно другое: в 1919 г. общепризнанный мастер стиха, всеми почитаемый поэт, Блок, собирая для публикации книжку своих ранних стихотворений, дал ей название «За гранью прошлых дней»[7] Во вступлении он пояснил: «Заглавие книжки заимствовано из стихов Фета, которые некогда были для меня путеводной звездой»[7]. В этом коротеньком признании заключено очень многое: и мудрое сознание того, что сладкий плен фетовского лиризма был им все же изжит, и драгоценная, всегда ему сопутствовавшая блоковская искренность— так было! — и благодарность одного поэта другому, который так много значил для пего в трудную и прекрасную пору становления. А как много взял молодой Блок у Фета, показывает анализ образной системы ранних его произведений.

Одна из особенностей фетовской лирики — его постоянная приверженность к неопределенности, недосказанности. Как будто его dсе время влечет некая тайна, скрытая в переходах, в полутонах. Отсюда и пристрастие к употреблению конструкций с неопределенными местоимениями, нарочитое подчеркивание неизвестности и невыразимости: «тяжкое что-то», «парод, чему-то рад», «какой-то тайной жаждою», «какие-то носятся звуки», «как-то странно мы оба молчали», «и откуда-то вдруг, я понять не могу», «что-то к саду подошло», «что за звук в полумраке вечернем? Бог весть. » и др. Той же цели служит и передача невнятицы, приглушенности звуков; едва ли не самые распространенные «звуки» в стихах Фета — шепот и шуршание: «Шепот, робкое дыханье. », «Тихо шепчет лист печальный. Шепчет не слова. » и т. п. Юный Блок очень хорошо почувствовал это своеобразие поэзии Фета. В стихотворении, посвященном его памяти, он воспроизводит начало, обильно насыщая текст «фетовской» лексикой:

Шепчутся тихие волны,

Шепчется берег с другим,

Месяц колышется полный.

Слышно ночное шептание. («Памяти А. А. Фета»)

Та же приглушенность господствует у Фета в цвете. Он не чурается ярких красок, сочного звука, графического рисунка, но это, в его представлении, как бы передний план мира, то, что Вл. Соловьев назвал «грубою корою вещества», а глубинный смысл явлений, сокровенная суть мира открывается взгляду художника в изменчивых бликах, в полутонах. Преобладающее «освещение» в стихах Фета — сумерки или лунная ночь. Любимый его образ — тени. В нематериальности ее, в постоянной изменчивости видит поэт вспыхивающую и мгновенно ускользающую тайну.

Свет ночной, ночные тени,

Ряд волшебных изменений

(«Шепот, робкое дыханье. »)

В стихотворении «Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне. » возникают «неверные тени»; а в стихотворении «Над озером лебедь в тростник протянул. » обронена совершенно, казалось бы, непримечательная фраза «Легли вечерние тени», по именно она стала буквально откровением для Блока. Оп снова и снова возвращается к этому образу, выискивая в нем разгадки чаемой встречи с Женой. Значимость или значительность этого образа подчеркивается тем, что он появляется сразу, в первой же строке стихотворения и служит исходным моментом В цепи мыслей о ней: «Не легли еще тени вечерние. », «Тихо вечерние тени. », «Снова ближе вечерние тени. », «Вечереющий сумрак, поверь. ». Правда, не следует забывать, что Блок не просто повторяе Фета. Романтизм Фета, выражавший его идеалистическое мировоззрение, в эстетике символистов, и Блока в первую очередь, был существенно дополнен мистическими, апокалипсическими идеями Соловьева. В своих мыслях, чувствах герой Фета все же ближе к природе, к земной жизни, чем это имеет место в символистской поэзии. Если у Фета в центре внимания чувство, то у символистов—дух. И даже там, где молодой еще Блок как будто всего лишь повторяет, иногда дословно, Фета, даже там подтекст блоковской лирики более глубок в специфическом символистском толковании этого слова. Сравним первые строфы известных стихотворений Фета и Блока. У Фета:

Растут, растут причудливые тени,

В одну сливаясь тень.

Уж позлатил последние ступени

Перебежавший день.(т. с.91)

И хотя в дальнейшем мысль поэта, абстрагируясь от зримых явлений, перестает быть «вещной», все же она сосредоточивается па понятиях, связанных с реальной жизнью,— воспоминаниях героя, его судьбе. То же у Блока, хотя он, казалось бы, повторяет не только образный строй Фета, но даже его рифму:

Бегут неверные дневные тени.

Высок и внятен колокольный зов.

Озарены церковные ступени,

Их камень жив — и ждет твоих шагов.(т. 1, с. 156)

Известно, правда, что большинство стихотворений из «Стихов о Прекрасной Даме», откуда взято цитириуемое, навеяны чувством любви поэта к своей невесте. Но известно также, что центральный образ лирической героини первой книги стихов двойствен— в нем черты и вполне реальной девушки Л. Д. Менделеевой, и Жены, Облаченной в Солнце. А в стихотворении «Вхожу я в темные храмы. », обращенном к Вечной Жене, он прямо утверждает: «. я верю: Милая — Ты». Милая — так Блок называл Л. Менделееву. Та же двойственность ощущается в строках «Бегут неверные дневные тени. », а в заключительном двустишии Блок «переменой освещения» усиливает элемент мистики:

Ложится мгла на старые ступени.

Я озарен — я жду твоих шагов(т. 1, с. 156)

Да и посвящено стихотворение С. Соловьеву, племяннику Вл. Соловьева, дальнему родственнику Блока, его «брату» по мистике, по символизму.

Еще один пример дублета и «углубления» смысла в стихах Блока по сравнению с Фетом. У последнего в стихотворении «Всю ночь гремел овраг соседний. » явление летящих над степью журавлей увлекает думу героини (стихотворение написано от ее лица) вслед их полету. а затем следует характерный вопрос: «Как верить перелетной тени?» -промелькнувшей тени журавлей, хотя и здесь уже ощутим привкус расширения образа: тень журавлей — перелетная тень — мечта. Блок реализует эту возможность расширения до конца:

Смотрю на бледный цвет осенний,

О чем-то память шепчет мне.

Но разве можно верить тени,

Мелькнувшей в юношеском сне? («Старик»)

Здесь ни о какой реальной тени летящих птиц или чего-либо подобного не упоминается; более того, иллюзия усиливается — тень мелькнула во сне. И в следующей строфе Блок вводит уже перемену понятий «тень — мечта», при этом образ, рисуемый им, едва ли не самый расплывчатый во всей символической поэзии: «Мне иногда подолгу снилась Мечта, ушедшая в туман». Смысл этой нарочитой аморфности образа так же, как демонстративности прошедшего времени (мелькнувшая тень, ушедшая мечта), раскрывается во фразе последней строфы: «Глупым сказкам я не верю» — и в местоположении «Старика» в композиции сборника: стихотворение взято из последнего раздела «Стихов о Прекрасной Даме», где доминирует мотив прощания с несбывшейся мечтой, разочарования после долгих тщетных ожиданий Жены.

Следование Фету у Блока достаточно разнообразно, иногда это прямое перенесение образов, даже с использованием фетовской лексики, иногда образы Блока воспринимаются как отзвук, как эхо фетовских строк. Например, у Блока: «Дышит утро в окошко твое» — несомненно перефразировка строки «Утро дышит у ней на груди» из известного стихотворения-романса Фета «На заре ты ее не буди. », «Глубокий жар случайных встреч» («Там, в полусумраке собора»), напротив, лишь отдаленно напоминает «напрасный жар души» Фета, тем не менее близость этих образов не случайна. Близость Фету у Блока ощущается даже там, где нет внешнего подобия образов. блоковское четверостишие

Встану я в утро туманное,

Солнце ударит в лицо.

Ты ли, подруга желанная,

Всходишь ко мне па крыльцо? - (т. 1, с. 127)

Вроде бы далеко отстоит от стихотворения Фета «Я пришел к тебе с приветом Рассказать, что солнце встало. ». Далеко ли? Эмоциональный импульс, чувство жизнерадостности, молодости, ощущения счастья встречи с любимой на заре нового дня заимствованы Блоком у Фета.

Не всегда фетовский образ присутствует у Блока в снятом, так сказать, виде. Любопытный пример раздвоения пли разнесения образа Фета найдем мы в стихотворениях Блока «Я отрок, зажигаю свечи. » и «За темной далью городской». У Фета:

Над озером лебедь в тростник протянул,

В поде опрокинулся лес,

Зубцами вершин он в заре потонул.

Меж двух изгибаясь небес.

(«Над озером лебедь и тростник протянул. »)

Одна половина этого образа - зубчатые вершины леса и заря - воспроизведена в первом из указанных стихотворений:

И от вершин зубчатых леса

Забрезжит брачная заря.(т. 1, с. 204)

Другая - опрокинутые в воде небеса

во втором: Как опрокинулся в воде Лазурный сон небес.(т. 1, с. 209)

Одна из самых выразительных тем молодого Блока — тема пути, дороги вдаль. Д. Максимов, видный исследователь творчества символистов, убедительно показал связь этой темы с самой идеей движения, развития художника[8]. У молодого Блока в этой теме, как и во всех других, господствует мистика: в представлении героя его путь — это путь к святой цели, даже повествуя о тяготах дороги, он не лишен выспренности от сознания своей высокой миссии. Таковы стихотворения «Я шел к блаженству. Путь блестел. », «Я стар душой. Какой-то жребий черный — Мой долгий путь. », «Лениво и тяжко плывут облака. », «Я шел во тьме дождливой ночи. », «Медленно, тяжко и верно. », «В полночь глухую рожденная. », «Я вышел. Медленно сходили. » и др. И все же нельзя не согласиться с Д. Максимовым: здесь заронено зерно мысли о необходимости движения вперед, в этом предопределение эволюции Блока-художника.

Никакого отношения к Фету тема пути вообще не имеет. Но любопытно: у Блока есть как бы вариант темы пути, связанный с любовным переживанием,— путь вдвоем. Он раскрывается в таких, например, стихотворениях: «Помнишь ли город тревожный. », «Шли мы стезею лазурного. », «Сегодня в ночь одной тропою. », «Странно: мы шли одинокой тропою. » и др. К ним же и принадлежит стихотворение «Я помню вечер. Шли мы розно». И вот тут-то оказывается, что стихотворение, как часто в других случаях, буквально повторяет строки из «В темноте, на треножнике ярком. » Фета:

Мы с тобой отворили калитку

И по темной аллее пошли.

Шли мы розно. Прохлада ночная. (1, 25)

У Фета это едва ли не единственное стихотворение, где встречается типично «блоковский» образ. Слишком смело было бы утверждать, что из однажды оброненного Фетом двустишия Блок развил целую поэтическую тезу. Блоковская тема неизмеримо шире мимолетного образа Фета.

Особо отметим блоковскую тему, которую условно можно назвать как «тема далекой песни и звуков, доносящихся с того берега». Она становится одном из сквозных в блоковском творчестве и завершается в поэме «Соловьиный сад». Истоки ее - тоже в лирике Фета. У Фета образ конкретного, земного происхождения содержит элемент тайны, колдовства:

Дождешься ль вечерней порой

Опять и желанья, и лодки,

Весла и огня за рекой?

(«Вдали огонек за рекою. »)[т.1,с106]

Для создания такого эффекта Фет вводит любимое сумеречное освещение, пытаясь в светотени уловить неведомое. Стихотворение «Вечер» развивает этот образ, показательно, как Фет мистифицирует читателя, нарочито не называя объект действия, что создает ощущение неопределенности, загадочности:

Прозвучало над ясной рекою,

Прозвенело в померкшем лугу,

Прокатилось над рощей немою,

Засветилось на том берегу.(т.1,с.118)

Лишь слегка обозначенное у Фета ощущение, у Блока получает подчеркнутую акцентировку; если Фет романтизирует действительность, то Блок привлекает фетовскую атрибутику — сумерки, вечерние огни, отзвуки песни, другой берег реки — вне материальности, для него они — изначально символы, в которых отражается мир ноуменальный. Наиболее рельефно это различие демонстрирует сам Блок: взяв эпиграфом приведенные выше три строки из «Вдали за рекою. », он разворачивает фетовский мотив ожидания в совсем ином плане и наполняет фетовские образы иным содержанием. Вот полный текст этого стихотворения:

Сумерки, сумерки вешние,

Хладные волны у ног,

В сердце - надежды нездешние,

Волны бегут на песок.

Отзвуки, песня далекая,

Но различить - не могу.

Плачет душа одинокая

Там, на другом берегу.

Тайна ль моя совершается,

Ты ли зовешь вдалеке?

Лодка ныряет, качается.

Что-то бежит по реке.

В сердце - - надежды нездешние,

Кто-то навстречу — бег

Отблески, сумерки вешние,

Клики на том берегу.(т. 1, с. 119)

Блоковские нездешние надежды, совершающаяся тайна, зов издалека, стремление навстречу вместе с той неопределенностью,которая уже есть у Фета, уводят в русло апокалипсических чаяний, заимствованных у Вл. Соловьева. Поскольку мотив этот самый важный в ранней лирике Блока, то и обращается он к нему гораздо чаще Фета. Можно назвать еще стихотворении, где такой мотив присутствует: «Последний пурпур догорал. », «Видно, дни золотые пришли. », «Зарево белое, желтое, красное. », «Мы отошли и стали у кормила. », «Я, отрок, зажигаю свечи. », «Грустно и тихо у берега сонного. », «Мы встречались с тобой на закате»:

Мы встречались с тобой на закате,

Ты веслом рассекала залив.

Я любил твое белое платье,

Утонченность мечты разлюбив. и т. д.(т. 1, с. 194)

Кроме совершенства формы, ярко выраженной звуковой инструментовки, о чем речь еще впереди, приведенные строки и все лирическое стихотворение запоминаются тем, что здесь, кажется, впервые у Блока возникает образ белого платья как символа молодости, любви и женского очарования. Потом он не раз повторится в его поэзии и наконец, появится в «Соловьином саде». Белое платье — один из элементов (может быть, правильнее назвать это знаком) стихии лиризма, «соловьиного сада» творчества Блока.

1.5. Н.В.Гоголь, Ф. Достоевский в творческом сознании Блока

Интерес к объективной действительности, в том числе к быту и социальным вопросам, ведет Блока к традициям русской прозы XIX века. Однако линия социально-бытовая, социально-психологическая и т. п. (Л. Толстой, повесть и роман 1840—60-х гг.) пока не притягивает поэта. Ей приписывается узко-натуралистическая устремленность. Значительно ближе Блоку реалистические произведения, включающие в себя элементы условности, фантастики. Большая степень обобщенности дает возможность истолковать их «синтетизм» (Б. В. Томашевский) как символизм, а вполне реалистическим (по значению) символам — приписать не только бытовой, социальный и т. п. смысл, но и значения, касающиеся «миров иных». Так возникает интерес к линии русского реализма, ведущей от пушкинского «Медного всадника» и «Пиковой дамы» к творчеству Гоголя и Достоевского. Для блоковского творчества 1903—06 гг. характерно появление полигенетических образов, ведущих одновременно к Пушкину, Гоголю и Достоевскому. Таковы, к примеру, все повороты «петербургской темы» в творчестве Блока, а также и другие образы и сюжеты, о которых пойдет речь в дальнейшем.

Однако «пушкинское», «гоголевское» и «достоевское» не только слиты в творческом сознании Блока. Они, вместе с тем, и разграничиваются. С известной степенью упрощенности разграничение это можно представить так. — Осмысление земного мира как игры «инфернальных» сил или же как борьбы их с христианским «положительно-прекрасным» началом — основа «мистического реализма» как художественного миросозерцания — ведет Блока обычно к образам и сюжетам Достоевского. Сам же способ построения текста как чередования «бытовых» и «фантастических» образов и сцен — основа «мистического реализма» как художественного языка — связан у поэта всегда с традицией Гоголя (и более того, совершенно факультативен для рецепций Достоевского). Разумеется, указанное противопоставление не абсолютно. Блок периода «Города» воспринимает и Гоголя как писателя «мистического», акцентируя внимание на романтических элементах его миросозерцания и нередко осмысляя его метафоры как имеющие прямой смысл. Но все же главная линия воздействия Гоголя на Блока 1903— Об гг. связана с освоением принципов чередования «фантастического» и «бытового».

Блок, с одной стороны, обращается к созданию «картин» внешнего, объективного мира: к природоописаниям («Пузыри земли»), сценам городской жизни («Город») и т. д. С другой- именно эти «объективные картины» насыщаются фантастическими (для самого поэта — мистическими) образами, вкрапленными, как И у Гоголя, в самые «реальные», «бытовые» описания:

Утро. Тучки. Дымы.

В светлых струйках весело пляшет синева.

По улицам ставят красные рогатки.

Шлепают солдатики: раз! два! раз! два!

В переулке у мокрого забора над телом

Спящей девушки - трясется, бормочет голова;

Безобразный карлик занят долом:

Спускает в ручеек башмаки: раз! два!

Башмаки, крутясь, несутся по теченью,

Стремительно обгоняет их красный колпак. («Обман» — 1904; 2, 147)

Поясним мысль. Сами «чертенята», «карлики», «молчальницы» и «осенницы» лирики этих лет имеют слишком широкий генезис — от фольклора до его самых различных интерпретаций у романтиков начала XIX в. и символистов (особенно у близкого теперь Блоку А. Ремизова). Но стремление увидеть, как плывут в ручье дьявольские башмаки и колпак и чтоб это время делают на улице «солдатики», восходит, думается, ближайшим образом к Гоголю. Именно гоголевскими воздействиями (учитывая, конечно, и хорошее знание творчества Гоголя и любовь к нему можно объяснить сочетание резко возросшего интереса к быту и людям с образами «низшей мистики».

Сам мир народной фантастики представлен в вариантах, также близких Гоголю. В «Пузырях земли» более ощутим дух «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Он виден и в совсем не страшном «захудалом чорте», который стал «тише вод и ниже трав» (2,10), подобно побежденному Вакулой черту в «Ночи перед Рождеством», и в забавных «чертенятах и карликах» из «Старушки и чертенят» (2,20), и, главное, в общем ощущении красоты и доброты природы, своеобразно дополняемом всей этой смешной «нечистью» («Болотный попик» и др.). Другой вариант фольклорно-фантастических образов — не иронический, а поэтический — тоже представлен в «Пузырях земли» и тоже родствен «Вечерам» (например, страдающую «несказанной болью» «русалку больную» в стихотворении «Осень поздняя. Небо открытое. » и грустную русалочку в «Майской ночи»).

Но наиболее близка к Гоголю и наиболее важна для творчества Блока 1903—06 гг. третья группа фантастических персонажей - тех, изображение которых окрашено в жуткие тона inferno и которые рисуются как носители и источник зла. Генетически они связаны гораздо теснее с «Миргородом» и «Петербургскими повестями» и особенно важны для цикла «Город» ( «гоголевское» в образах стихотворения «Иванова ночь» — 2, 90).

Урбанистическая тема, вообще, воспринималась символиста ми как унаследованная от Пушкина, Гоголя и Достоевского. Уже отойдя достаточно далеко от культурной атмосферы 1900-х гг. Г. Чулков писал о «своем» Петербурге как «Петербурге «Пиковой дамы» и «Медного всадника», гоголевского «Невского проспекта» и «Шинели», Петербурге Достоевского»[3,107]. Родство с Гоголем именно в этом плане ощущали и Д. С. Мережковский, и В. В. Розанов, и В. Брюсов и мн. др. Самостоятельность Блока, как увидим ниже, проявилась в данном случае не в самом обращении к традиции, а в ее трактовке, вначале близкой к общесимволистской, но постепенно все больше с пен расходящейся.

«Город» Блока глубоко родствен «Петербургским повестям», и это родство — не только в отмеченной А. Белым близости женских образов. Прежде всего важно сходство общего отношения к теме. «Город» Блока, как и, к примеру, «Невский проспект» Гоголя -— не просто место действия, «среда», пассивное географическое окружение героев. Типичная для Гоголя высокая оценка активности социальной среды, понимание ее решающей роли в формировании характера и судеб героев определяют прием превращения «среды» в персонаж, в действующее лицо произведения. Подобная мысль и средства ее выражения усваиваются и Блоком. Это видно уже из самой поэтики названий (и «Невский проспект» и «Город» в заглавии фигурируют как субъекты действия; ср. также «Петербург» А. Белого; ср. «Urbi et orbi», где город, напротив, выступает как косвенный объект, подразумевающий в качестве субъекта автора, «поэта-пророка», а в роли прямого объекта — его «слово» — творчество, обращенное к «городу и миру»). Петербург и в тексте выступает как персонаж. Таковы, к примеру, у Гоголя постоянные олицетворения Невского проспекта типа:

«О, не верьте этому Невскому проспекту

Стихотворение Блока А.А.
«Небесное умом не измеримо. »

"Небесное умом не измеримо. "

Небесное умом не измеримо,
Лазурное сокрыто от умов.
Лишь изредка приносят серафимы
Священный сон избранникам миров.

И мнилась мне Российская Венера,
Тяжелою туникой повита,
Бесстрастна в чистоте, нерадостна без меры,
В чертах лица - спокойная мечта.

Она сошла на землю не впервые,
Но вкруг нее толпятся в первый раз
Богатыри не те, и витязи иные.
И странен блеск ее глубоких глаз.

Стихотворение Блока А.А. - Небесное умом не измеримо.

«Что для вас мои стихи. » (А. Блок)

«И вдруг стихи ворвались в жизнь, чужие, как свои. »

В собеседники выбирают тех, с кем интересно и много общего. То же происходит и с книгами. Когда заходит речь об А. Блоке, невольно всплывают в памяти строки:

«Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. »

Это стихотворение — первое знакомство с поэтом, оно поразило меня тем, что я поняла: есть стихи, которые могут затронуть мою душу, быть созвучными моему настроению. С тех пор я потянулась к Блоку.

Чем взяли меня за живое стихи Блока? Думаю, сложно объяснить. Блок очень тонкий лирик, открытый и загадочный одновременно. Его стихи, окутанные ореолом таинственности, по сути своей исповеди, которые воспринимаются только душой и сердцем:

«Небесное умом неизмеримо».

Душе подвластно уловить и почувствовать недосказанность, глубину. Сквозь личный мир, его растерзанное сердце прошли все бури переломного периода. Отсюда в стихах чувствуется некая напряжённость, отчаянье, боль, попытка уйти от реальности, но нигде нет озлобленности, грубости. Нередко сочувствуешь и сострадаешь автору стихов:

«И тихая тоска сожмет так нежно горло. »

Время, в котором я живу, созвучно с блоковским. Здесь совпадение в психологическом настрое, проблемах, вопросах. В чём он, смысл жизни? Что такое жизнь? Может быть, просто

«Бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века, — Всё будет так. Исхода нет».

Все лирические стихи наполнены процессом поиска смысла жизни. Интересно сознавать то, что во мне находилось на подсознательном уровне и я не могла сформулировать, я нашла в стихах Блока. Что же делать, когда

«. растёт тревога к ночи! Тихо, холодно, темно. Совесть мучит, жизнь хлопочет».

Может быть, уйти в мечтах далеко-далеко от навязчивых проблем, неразрешённых вопросов

«И вижу берег очарованный И очарованную даль».

Стихи Блока торжественны, строги, возвышенны, как церковное песнопение. Они вызывают светлую грусть, меланхолическое настроение и в то же время приподнятость и надежду:

«Девушка пела в церковном хоре».

Да, стихи его весёлыми не назовёшь, но несмотря на какую-то безысходность в них чувствуется сильный характер, вера, нежелание безропотно покориться судьбе. Грустно, но не безнадёжно. Это вызывает восхищение, зная, какая нелёгкая судьба досталась их автору.

«Простит угрюмство — разве это Сокрытый двигатель его? Он весь дитя добра и света, Он весь свободы торжество».

Живя «средь пошлости таинственной», стихи оказывают такое действие, как посещение церкви: успокаивают, дают душе очиститься и возвыситься над земной суетой. Завуалированность и недосказанность мысли при полной обнажённости чувств завораживают и обезоруживают. Погрузившись в томительный мир блоковских стихов, ощущаешь какую-то загадочную энергию, благодаря которой долго находишься под впечатлением.

«Я знаю, что такое Блок для всех и для меня но Блок и мне, как Правды знак, мир полюбить помог».

Лучше, чем сказал Глеб Горбовский, мне сказать трудно.