Анализ стихотворения Бальмонта Я ненавижу человечество
. / . / Я ненавижу человечество, Я от него бегу спеша. …
Откуда вы знаете как было написано у Бальмонта, что он имел ввиду и как относился к слову "Отечество"? Он был абсолютным космополитом и сам об этом писал.
Шмелёв не одобрял бальмонтовского «космополитизма». «Эх, Константин Дмитриевич, всё-то у Вас литовцы да финны, да мексиканцы. Что бы хоть одну русскую книжку…», — говорил он, будучи в гостях. Бальмонт вспоминал, что, отвечая на это, показывал ему и русские книги, лежавшие в комнате, но это на Шмелёва действовало весьма мало. «Он огорчён, что я многоязычен и многолюбив. Он хотел бы, чтоб я любил только Россию», — сетовал поэт.
Великолепные стихи. Желаю всем присутствующим и оставляющим восторженные комментарии никогда не испытать, что такое, когда 1) Эти стихи про тебя; 2) Собственно, про тебя только первые четыре строки, а остальное не имеет никакого смысла.
* * *
Я ненавижу человечество,
Я от него бегу спеша.
Мое единое отечество -
Моя пустынная душа.
С людьми скучаю до чрезмерности,
Одно и то же вижу в них,
Желаю случая, неверности,
Влюблен в движение и в стих.
О, как люблю, люблю случайности,
Внезапно взятый поцелуй,
И весь восторг - до сладкой крайности,
И стих, в котором пенье струй.
Я встретил ведьму старую в задумчивом лесу.
Спросил ее: " Ты знаешь ли, какой я грех несу?"
Смеется ведьма старая, смеется что есть сил:
"Тебя ль не знать? Не первый ты, что молодость убил.
Отверг живые радости, и стал себе врагом,
И тащишься в дремучий лес убогим стариком".
Я вижу, ведьма старая все знает про меня,
Смеется смехом дьявола, мечту мою кляня,
Мечту мою о праведном безгрешном житии,
И молвил ей: "А знаешь ли ты чаянья мои?
Я в лес вошел, но лес пройду, прозрачен,
как ручей,
И выйду к морю ясному божественных лучей".
Смеется ведьма старая: "Куда тебе идти?
Зашел сюда конец тебе: зачахнешь на пути.
Сии леса дремучие, от века здесь темно,
Блуждать вам здесь дозволено. а выйти не дано.
Ишь. выйду к морю светлому! Ты думаешь: легко?
И что в нем за корысть тебе! Темно и глубоко".
И ведьма рассмеялася своим беззубым ртом:
"На море жить нельзя тебе, а здесь твой верный
дом".
И ведьма рассмеялася. как дьявол егозя:
"Вода морская горькая, и пить ее - нельзя".
* * *
Отчего мне так душно? Отчего мне так скучно?
Я совсем остываю к мечте.
Дни мои равномерны, жизнь моя однозвучна,
Я застыл на последней черте.
Только шаг остается, только миг быстрокрылый,
И уйду я от бледных людей.
Для чего же я медлю пред раскрытой могилой?
Не спешу в неизвестность скорей?
Я не прежний веселый, полубог вдохновенный.
Я не гений певучей мечты.
Я угрюмый заложник, я тоскующий пленный,
Я стою у последней черты.
Только миг быстрокрылый, и душа, альбатросом,
Унесется к неведомой мгле.
Я устал приближаться от вопросов к вопросам,
Я жалею, что жил на земле.
И з всех картин, что создал я для мира,
Всего желанней сердцу моему
Картина - "Пробуждение Вампира".
Я право сам не знаю, почему.
Заветные ли в ней мои мечтанья?
Двойной ли смысл? Не знаю. Не пойму.
Во мгле полуразрушенного зданья,
Где умерло величье давних дней,
В углу лежит безумное созданье. -
Безумное в жестокости своей,
Бескровный облик с алыми губами,
Единый - из отверженных теней.
Меж демонов, как царь между рабами,
Красивый демон, в лунной полумгле,
Он спит, как спят сокрытые гробами.
И всюду сон и бледность на земле.
Как льдины, облака вверху застыли,
И лунный проблеск замер на скале.
Он спит, как странный сон отжившей были,
Как тот, кто знал всю роскошь красоты,
Как те, что где-то чем-то раньше жили.
Печалью искаженные черты
И зобличают жадность к возбужденьям,
Изношенность душевной пустоты.
Он все ж проснется к новым наслажденьям,
От полночи живет он до зари,
Среди страстей, неистовым виденьем.
Но первый луч есть приговор: "Умри".
И вот растет вторая часть картины.
Вторая часть: их всех, конечно, три.
На небе, как расторгнутые льдины,
Стоит гряда воздушных облаков.
Другое зданье. Пышные гардины.
Полураскрыт гранатовый альков.
Там женщина застыла в страстной муке,
И грудь ее - как белый пух снегов.
Откинуты изогнутые руки,
Как будто милый жмется к ней во сне,
И сладко ей, и страшно ей разлуки.
А тот, кто снится, тут же в стороне,
Он тоже услажден своей любовью,
Но страшен он в глядящей тишине.
К ее груди прильнув, как к изголовью,
Он спит, блаженством страсти утомлен,
И рот его окрашен алой кровью.
Кто более из них двоих влюблен?
Один во сне увидел наслажденье,
Другой украл его - и усыплен.
И оба не предвидят пробужденья.
В лазури чуть бледнеют янтари.
Луна огромна в далях нисхожденья.
Еще не вспыхнул первый луч зари.
Завершена вторая часть картины.
Вампир не знал, что всех их будет три.
На небесах, как тающие льдины,
Бегут толпы разъятых облаков,
У окон бьются нити паутины.
Но окна сперты тяжестью оков,
Бесстыдный день царит в покоях зданья,
И весь горит гранатовый альков.
Охвачена порывом трепетанья,
Та, чья мечта была роскошный пир,
Проснулась для безмерного страданья.
Ее любил, ее ласкал - вампир.
А он, согбенный, с жадными губами,
Какой он новый вдруг увидел мир!
Обманутый пленительными снами,
Он не успел исчезнуть в должный миг,
Чтоб ждать, до срока, тенью меж тенями.
Заснувший дух проснулся как старик.
Отчаяньем захваченный мгновенным,
Не в силах удержать он резкий крик.
Он жить хотел вовеки неизменным,
И вдруг утратил силу прежних чар,
И вдруг себя навек увидел пленным,
Увидев яркий солнечный пожар!
Я возглас боли, я крик тоски.
Я камень, павший на дно реки.
Я тайный стебель подводных трав.
Я бледный облик речных купав.
Я легкий призрак меж двух миров.
Я сказка взоров. Я взгляд без слов.
Я знак заветный, и лишь со мной
Ты скажешь сердцем: "Есть мир иной".
Заклятие
1
Я видел правду только раз,
Когда солгали мне.
И с той поры, и в этот час,
Я весь горю в огне.
Я был ребенком лет пяти,
И мне жилось легко.
И я не знал, что я в пути,
Что буду далеко.
Безбольный мир кругом дышал
Обманами цветов.
Я счастлив был, я крепко спал,
И каждый день был нов.
Усадьба, липы, старый сад,
Стрекозы, камыши.
Зачем нельзя уйти назад
И кончить жизнь в тиши?
Я в летний день спросил отца:
“Скажи мне: вечен свет?”
Улыбкой грустного лица
Он мне ответил: “Нет”.
И мать спросил я в полусне:
“Скажи: Он добрый - Бог?”
Она кивнула молча мне,
И удержала вздох.
Но как же так, но как же так?
Один сказал мне: “Да”,
Другой сказал, что будет мрак,
Что в жизни нет “Всегда”.
И стал я спрашивать себя,
Где правда, где обман,
И кто же мучает любя,
И мрак зачем нам дан.
Я вышел утром в старый сад
И лег среди травы.
И был расцвет растении смят
О т детской головы.
В саду был черный ветхий чан
С зацветшею водой.
Он был как знак безвестных стран,
Он был моей мечтой.
Вон ряска там, под ней вода,
Лягушка там живет.
И вдруг ко мне пришла Беда,
И замер небосвод.
К ее груди прильнув, как к изголовью,
Он спит, блаженством страсти утомлен,
И рот его окрашен алой кровью.
Кто более из них двоих влюблен?
Один во сне увидел наслажденье,
Другой украл его - и усыплен.
И оба не предвидят пробужденья.
В лазури чуть бледнеют янтари.
Луна огромна в далях нисхожденья.
Еще не вспыхнул первый луч зари.
Завершена вторая часть картины.
Вампир не знал, что всех их будет три.
На небесах, как тающие льдины,
Бегут толпы разъятых облаков,
У окон бьются нити паутины.
Но окна сперты тяжестью оков,
Бесстыдный день царит в покоях зданья,
И весь горит гранатовый альков.
Охвачена порывом трепетанья,
Та, чья мечта была роскошный пир,
Проснулась для безмерного страданья.
Ее любил, ее ласкал - вампир.
А он, согбенный, с жадными губами,
Какой он новый вдруг увидел мир!
Обманутый пленительными снами,
Он не успел исчезнуть в должный миг,
Чтоб ждать, до срока, тенью меж тенями.
Заснувший дух проснулся как старик.
Отчаяньем захваченный мгновенным,
Не в силах удержать он резкий крик.
Он жить хотел вовеки неизменным,
И вдруг утратил силу прежних чар,
И вдруг себя навек увидел пленным,
Увидев яркий солнечный пожар!
***
Он был из тех, на ком лежит печать
Непогасимо-яркого страданья,
Кто должен проклинать или молчать,
Когда звучат аккорды мирозданья.
Средь ликов, где прозрачен каждый взгляд,
Средь ангелов, поющих светлым хором,
И вторящих свой вечный “Свят, свят, свят”, -
Он вспыхнул бы и гневом, и укором.
Нет, в нем сверкал иной зловещий свет,
Как факел он горел на мрачном пире:
Где есть печаль, где стон, там правды нет,
Хотя бы красота дышала в мире.
“Ответа - сердцу, сердцу моему!”
Молил он, задыхаясь от страданья,
И демоны являлися к нему,
Чтоб говорить о тайнах мирозданья.
Он проклял Мир, и вечно одинок,
Замкнул в душе глубокие печали,
Но в песнях он их выразить не мог,
Хоть песни победительно звучали.
И полюбил он в Мире только то,
Что замерло в отчаяньи молчанья:
Вершины гор, где не дышал никто,
Безбрежность волшебства их без названья.
Ночных светил неговорящий свет,
И между них, с их правильным узором,
Падение стремительных комет,
Провал ночей, пронзенный метеором.
Все то, что, молча, выносив свой гнет,
Внезапной бурей грянет в миг единый,
Как чистый снег заоблачных высот
С тремится вниз - губительной лавиной.
Отчаянье истерзанной души,
В свидетели тебя я призываю,
Что я не спал в изнеженной тиши,
Что я не шел к заманчивому Раю.
Я светлого покоя не хотел,
Боясь забыть о тех, на ком проклятье,
Меня манил мучительный удел,
Меня влекли отверженные братья.
Не ангелы, а демоны со мной
Печальную дорогу совершили,
И дни мои в обители земной
Р азвеялись, как груда темной пыли.
Среди могил неясный шепот,
Неясный шепот ветерка.
Печальный вздох, тоскливый ропот,
Тоскливый ропот ивняка.
Среди могил блуждают тени
Усопших дедов и отцов,
И на церковные ступени
В осходят тени мертвецов.
И в дверь церковную стучатся,
Они стучатся до зари,
Пока вдали не загорятся
Н а бледном небе янтари.
Тогда, поняв, что жизнь минутна ,
Что безуспешна их борьба,
Рыдая горестно и смутно,
Они идут в свои гроба.
Вот почему наутро блещут
Цветы над темною плитой:
В них слезы горькие трепещут
О жизни - жизни прожитой.
Мне чужды ваши рассужденья:
"Христос", "Антихрист", "Дьявол", "Бог".
Я нежный иней охлажденья,
Я ветерка чуть слышный вздох.
Мне чужды ваши восклицанья:
"Полюбим тьму", "Возлюбим грех".
Я причиняю всем терзанья.
Но светел мой свободный смех.
Вы так жестоки - помышлением,
Вы так свирепы - на словах.
Я должен быть стихийным гением,
Я весь в себе - восторг и страх.
Вы разделяете, сливаете,
Не доходя до бытия.
Но никогда вы не узнаете,
Как безраздельно целен я.
Будь проклят Бог! О, все, что есть во мне.
Во имя детской грезы незабудок,
И ласточек, их нежных белых грудок,
И ангелов, что видел я во сне, -
Во имя неисчетности исканий,
Мольбы, равно бесплодной, всем Богам,
Во имя вечных стрел врагов к врагам,
И крови, обагрившей снежость ткани, -
Во имя чуть заметных стебельков,
Растоптанных чудовищным копытом,
Знамен любви на поле, бранью взрытом,
В любви, в уме, во всем - оков, оков, -
Во имя совершенных преступлений,
И несвершенных. сдавленных как вздох,
Буть проклят Дьявол, Ты, чье имя - Бог,
Будь проклят, проклят в громе песнопений.
***
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вокруг раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
А внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
Н е верь тому, кто говорит тебе,
Что смерть есть смерть: она - начало жизни,
Того существованья неземного,
Перед которым наша жизнь темна,
Как миг тоски - пред радостью беспечной,
Как черный грех - пред детской чистотой.
Нам не дано понять всю прелесть смерти,
Мы можем лишь предчувствовать ее,-
Чтоб не было для наших душ соблазна
Д о времени покинуть мир земной
И, не пройдя обычных испытаний,
Уйти с своими слабыми очами
Туда, где ослепил нас высший свет.
Пока ты человек, будь человеком
И на земле земное совершай,
Но сохрани в душе огонь нетленный
Божественной мистической тоски,
Желанье быть не тем, чем быть ты можешь.
Бестрепетно иди все выше - выше,
По лучезарным чистым ступеням,
Пока перед тобой не развернется
Воздушная прямая бесконечность,
Где время прекращает свой полет.
Тогда познаешь ты, что есть свобода
В разумной подчиненности Творцу,
В смиренном почитании Природы,-
Что как по непочатому пути
Всегда вперед стремится наше Солнце,
Ведя с собой и Землю и Луну
К прекрасному созвездью Геркулеса,
Так, вечного исполнено стремленья,
С собой нас увлекает Божество
К неведомой, но благодатной цели.
Живи, молись - делами и словами,
И смерть встречай как лучшей жизни весть.
Я ненавижу всех святых,
Они заботятся мучительно
О жалких помыслах своих,
Себя спасают исключительно.
За душу страшно им свою,
Им страшны пропасти мечтания,
И ядовитую Змею
Они казнят без сострадания.
Мне ненавистен был бы Рай
С реди теней с улыбкой кроткою,
Где вечный праздник, вечный май
Идет размеренной походкою.
Я не хотел бы жить в Раю,
Казня находчивость змеиную,
От детских дней люблю Змею,
И ей любуюсь, как картиною.
Я не хотел бы жить в Раю,
Меж тупоумцев экстатических.
Я гибну, гибну - и пою,
Безумный демон снов лирических.
П од низкой крышкой гроба,
Забиты гвоздями,
Недвижно лежали мы оба,
С враждебными оба чертами.
Застывшие трупы, мы жили
Сознаньем проклятья,
Что вот и в могиле - в могиле! -
Мы в мерзостной позе объятья.
И Дьявол смеялся надгробно.
Плитой погребальной:
“Эге, - говорил, - как удобно
уродцам - в могиле двуспальной!”
Д ва трупа встретились в могиле,
И прикоснулся к трупу труп,
В холодной тьме, в тюрьме, и в гнили,
Прикосновеньем мертвых губ.
Они, влюбленные, когда-то
Д ышали вместе под Луной
Весенней лаской аромата
И шелестящей тишиной.
Они клялись любить до гроба.
И вот, по истеченьи дней,
Земная жадная утроба
В зяла их в пищу для червей.
Тяжелые, с потухшим взглядом,
Там, где повсюду мгла и мгла,
Они лежат так тесно рядом,
Зловонно-мягкие тела.
Для мелких тварей ставши пищей,
И разлученные с душой,
Они гниющее жилище,
Где новый пир, для них чужой.
И дико спят они в тумане,
И видят сказочные сны
Неописуемых дыханий
И необъятной тишины.
От умершего к живому
С кажи ему, что я его люблю,
Что я его как прежде понимаю,
И, как корабль к чужому кораблю,
Взываю в час, когда я погибаю, -
К нему, к нему, далекому навек,
Бегущему по водам Океана,
Чтоб отдохнуть на устьях мощных рек,
Средь стройных мачт родного карая
Меж тем как я, свой образ изменив,
Несоразмерив тяжести влекомой.
Забыв, что был и я, как он, красив,
Склоняюсь к бездне жутко-незнакомой, -
И ветры безучастные молю
Протяжностью своих предсмертных звонов …
С кажи ему, что я его люблю
За то, что он не слышал этих стонов.
Она придет ко мне безмолвная,
Она придет ко мне бесстрастная,
Непостижимой неги полная,
Успокоительно-прекрасная.
Она придет как сон таинственный,
Как звук родной во мгле изгнания,
И сладок будет миг единственный
Н а грани мрака и сознания.
Я буду тихим, буду радостным,
Изведав счастье примирения,
Я буду полон чувством сладостным,
Неизъяснимостью забвения.
Безгласно буду я беседовать
С моей душою улетающей,
Безгласно буду проповедовать
О силе жизни созидающей, -
О силе Правды, не скудеющей
За невозбранными пределами,
И над умершим тихо веющей
В последний раз крылами белыми.
Константин Бальмонт    
МОЯ ДУША ОАЗИС ГОЛУБОЙ    
Клипы на стихи Бальмонта
      Моя душа оазис голубой,
      Средь бледных душ других людей, бессильных.
      Роскошный сон ниспослан мне судьбой,
      Среди пустынь, томительных и пыльных.
      И вновь один, я вновь живу собой,
      Мне снится радость вечно молодая.
      Моя душа оазис голубой,
      Мои мечты цветут, не отцветая.
* * *                
      Можно жить с закрытыми глазами,
      Не желая в мире ничего,
      И навек проститься с небесами,
      И понять, что все кругом мертво.
      Можно все заветное покинуть,
      Можно все бесследно разлюбить.
      Но нельзя к минувшему остынуть,
      Но нельзя о прошлом позабыть!
* * *                
      Я- внезапный излом,
      Я - играющий гром,
      я - прозрачный ручей,
      Я - для всех и ничей.
      Вечно юный, как сон,
      Сильный тем, что влюблен
      И в себя и в других,
      Я - изысканный стих
* * *                
      Я ненавижу человечество,
      Я от него бегу спеша.
      Мое единое отечество -
      Моя пустынная душа.
      С людьми скучаю до чрезмерности,
      Одно и то же вижу в них.
      Желаю случая, неверности,
      Влюблен в движение и в стих.
      О, как люблю, люблю случайности,
      Внезапно взятый поцелуй,
      И весь восторг - до сладкой крайности,
      И стих, в котором пенье струй.
Стихотворение Бальмонта К. Д.
«Я ненавижу человечество»
"Я ненавижу человечество"
Я ненавижу человечество,
Я от него бегу спеша.
Моё единое отечество -
Моя пустынная душа.
С людьми скучаю до чрезмерности,
Одно и то же вижу в них.
Желаю случая, неверности,
Влюблён в движение и стих.
О, как люблю, люблю случайности,
Внезапно взятый поцелуй,
И весь восторг - до сладкой крайности,
И стих, в котором пенье струй.
См. также Константин Бальмонт - стихи (Бальмонт К. Д.) :
Я расстался с печальной Луною
Катерине Алексеевне Андреевой Я расстался с печальной Луною,— Удалила.
Я русский
Я русский, я русый, я рыжий. Под солнцем рождён и возрос. Не ночью. Н.
Я ненавижу человечество
Для того чтобы понять глубину отношения Блока к такому сложному социально-политическому явлению, как Октябрьская революция, необходимо еще раз сказать о своеобразном, «музыкальном» восприятии Блоком мира. Он считал, что внешняя сущность окружающего скрывает глубокую внутреннюю музыкальную стихию, немеркнущее, вечно бушующее пламя, которое в разные исторические эпохи то вырывалось наружу, освещая благородным заревом мир, то глубоко скрывалось в недрах, оставаясь делом лишь бесконечно малого числа избранных.
Многое связывает русского поэта Александра Александровича Блока с московской землей, но прежде всего Шахматове, небольшая усадьба его деда Андрея Николаевича Бекетова, затерявшаяся среди холмов, полей и лесов Подмосковья. Сюда летом 1881 года привез профессор Бекетов свою дочь Алю с шестимесячным сыном Сашурой из шумного Петербурга.
Вспоминается день, когда я впервые увидел блоковскую Кармен. Осенью 1967 года я шел набережной Мойки к Пряжке, к дому, где умер поэт. Это был любимый путь Александра Блока. От Невы, через Невский проспект— все удаляясь от центра — так не раз ходил он, поражаясь красоте своего родного города. Я шел, чтобы увидеть ту, чье имя обессмертил в стихах Блок, как Пушкин некогда Анну Керн.