Анализ стихотворения Анненского Две любви
Текст
Анненский.Стихи о любви
И.Ф.Анненский. Стихи о любви
Иннокентий Федорович Анненский
(1856-1909)
У Иннокентия Анненского необычная поэтическая судьба. Оказавший влияние на развитие и становление крупнейших поэтов XX столетия, он сам был почти неизвестен при жизни. Символичен псевдоним, под которым издал он первую свою книгу «Тихие песни» (1904 г.) — «Ник. Т— о.» Поэту в этот момент было сорок восемь лет, но для большинства читателей он был действительно никто.
Только после смерти, когда выйдет вторая книга поэта «Кипарисовый ларец», станут вырисовываться подлинный масштаб и значение его творчества. А. Блок напишет, что эта книга «проникает глубоко в сердце. Невероятная близость переживаний, объясняющая мне многое о самом себе». А. Ахматова засвидетельствует: «Когда мне показали корректуру «Кипарисового ларца» Иннокентия Анненского, я была поражена и читала ее, забыв все на свете. Я сразу перестала видеть и слышать, я не могла оторваться, я повторяла эти стихи днем и ночью. Они открыли мне новую гармонию». Однако после сравнительно краткого периода известности имя Анненского снова надолго отходит в тень, почти незнакомое многим читателям и поэтам.
В чем причины такой странной судьбы? Начать с того, что сам поэт довольно сурово относился к собственным ранним стихам, оценивая их выразительным «черт знает что!» Так что вышел он к читателю со стихами зрелыми, и явился на фоне символистской поэзии, для которой были характерны гипертрофированное представление о значении собственного «я» и неизбежно следующие за этим позерство, эстетство, самолюбование. В стихах же Анненского с особой силой зазвучала тема совести как ведущего, главного человеческого качества (стихотворение «Старые эстонки»).
Другой очень важной чертой его поэзии была ее психологичность, отразившая переживания человека в трудном, порой трагическом столкновении с внешним и вещным миром, мучительным и в то же время прекрасным.
А.А.Ахматова
Наконец, существенным было и то, чему училась, по ее признанию, Ахматова, -— «искусство передавать будничными словами тонкие оттенки лирических переживаний; напряженная эмоциональность в виде рефлексии; сочетание бытового, обыденного с душевным, субъективным».
А.А.Блок
В своем понимании нравственно-этического назначения поэзии Иннокентий Анненский был, несомненно, близок к Блоку, который считал, что «пробный камень для художника современности» — это вопрос пользы искусства для общества.
Собственно, любовной лирики у Анненского немного, это объясняется, видимо, и тем, что до нас почти не дошли стихи его молодости, которые он сам именовал «стишонками», и тем, что в последний период жизни всем существом поэта владела влюбленность в жизнь, в которой любовь к женщине была только частным случаем гораздо большего чувства: «Здесь. «я», которое хотело бы стать целым миром, раствориться, разлиться в нем». Однако его творчество — заметный и существенный момент в истории нравственного самосознания русской поэзии.
Не мерещится ль вам иногда,
Когда сумерки ходят по дому,
Тут же возле иная среда,
Где живем мы совсем по-другому?
С тенью тень там так мягко слилась,
Там бывает такая минута,
Что лучами незримыми глаз
Мы уходим друг в друга как будто.
И движеньем спугнуть этот миг
Мы боимся иль словом нарушить,
Точно ухом кто возле приник,
Заставляя далекое слушать.
Но едва запылает свеча,
Чуткий мир уступает без боя,
Лишь из глаз по наклонам луча
Тени в пламя сбегут голубое.
Акварельная мягкость, «неслышность» этих стихов создают тот подтекст, в котором угадывается зарождение лирического чувства.
Какой тяжелый, темный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!
Кому ж нас надо? Кто зажег
Два желтых лика, два унылых.
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял и кто-то слил их.
«О, как давно! Сквозь эту тьму
Скажи одно: ты та ли, та ли?»
И струны ластились к нему,
Звеня, но, ластясь, трепетали.
«Не правда ль, больше никогда
Мы не расстанемся? довольно. »
И скрипка отвечала да,
Но сердцу скрипки было больно.
Смычок всё понял, он затих,
А в скрипке эхо всё держалось.
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.
Но человек не погасил
До утра свеч. И струны пели.
Лишь солнце их нашло без сил
На черном бархате постели.
Образная параллель в этом стихотворении очевидна. Вместе с этим надо заметить, что именно параллель, а не аллегория, не иносказание: вещи ведут себя в стихах Анненского как живые. Этот образ скрипки-человека не раз еще возникнет в русской поэзии: у Ахматовой («Сегодня мне письма не принесли»), Маяковского («Скрипка, и немножко нервно»).
Позабудь соловья на душистых цветах,
Только утро любви не забудь!
Да ожившей земли в неоживших листах
Ярко-черную грудь!
Меж лохмотьев рубашки своей снеговой
Только раз и желала она,—
Только раз напоил ее март огневой,
Да пьянее вина!
Только раз оторвать от разбухшей земли
Не смогли мы завистливых глаз,
Только раз мы холодные руки сплели
И, дрожа, поскорее из сада ушли.
Только раз. в этот раз.
Снова тот же параллелизм: любовь человека и любовь природы-земли. Сопоставляя эти образы Анненского с образами Бодлера и его последователей, Л. Гинзбург замечала: «У Бодлера рассвет, небо — прямые противовесы животному началу в человеке, символы вечного и потустороннего. Но у Анненского мартовская земля не противостоит человеку. Он сцеплен с нею. Она мучается и чувствует как человек, а человек учится у весенней земли, боится ее, завидует ей — они существуют на равных правах».
Узорные ткани так зыбки,
Горячая пыль так бела,—
Не надо ни слов, ни улыбки:
Останься такой, как была;
Останься неясной, тоскливой,
Осеннего утра бледней
Под этой поникшею ивой,
На сетчатом фоне теней.
Минута — и ветер, метнувшись,
В узорах развеет листы,
Минута — и сердце, проснувшись,
Увидит, что это — не ты.
Побудь же без слов, без улыбки,
Побудь точно призрак, пока
Узорные тени так зыбки
И белая пыль так чутка.
На многих стихах Анненского заметно влияние русской реалистической прозы. Поэт внимательно вглядывался в творческий опыт Гоголя, Тургенева и своих современников— А.Чехова, М.Горького, Л. Андреева. Но любимым его писателем был Достоевский, которому Анненский посвятил несколько серьезных статей-исследований. В одном из писем 1905 года он советовал: «Читайте Достоевского, любите Достоевского,— если можете, а не можете, браните Достоевского, но читайте по-русски его и по возможности только его. »
Этого быть не может,
Это — подлог.
День так тянулся и дожит,
Иль, не дожив, изнемог.
Этого быть не может.
С самых тех пор
В горле какой-то комок.
Вздор.
Этого быть не может.
Это — подлог.
Ну-с, проводил на поезд,
Вернулся, и solo, да!
Здесь был ее кольчатый пояс,
Брошка лежала — звезда,
Вечно открытая сумочка
Без замка,
И, так бесконечно мягка,
В прошивках красная думочка.
Зал.
Я нежное что-то сказал,
Стали прощаться,
Возле часов у стенки.
Губы не смели разжаться,
Склеены.
Оба мы были рассеянны,
Оба такие холодные.
Мы.
Пальцы ее в черной митенке
Тоже холодные.
«Ну, прощай до зимы,
Только не той, и не другой,
И не еще — после другой.
Я ж, дорогой,
Ведь не свободная. »
— «Знаю, что ты в застенке. »
После она
Плакала тихо у стенки,
И стала бумажно-бледна.
Кончить бы злую игру.
Что ж бы еще?
Губы хотели любить горячо,
А на ветру
Лишь улыбались тоскливо.
Что-то в них было застыло,
Даже мертво.
Господи, я и не знал, до чего
Она некрасива.
Ну, слава богу, пускают садиться.
Мокрым платком осушая лицо,
Мне отдала она это кольцо.
Слиплись еще раз холодные лица,
Как в забытьи,—
И
Поезд еще стоял —
Я убежал.
Но этого быть не может,
Это — подлог.
День или год и уж дожит,
Иль, не дожив, изнемог.
Этого быть не может.
«Любовь и страдание способны говорить разговорным языком. Вот что должно было больше всего поразить начинающую Ахматову,— писала Л. Гинзбург.— Анненский вводит в любовную лирику прямую речь, особенно смело в стихотворении 1909 года «Прерывистые строки». Отсюда уже переход, с одной стороны, к раннему Маяковскому —
Вошла ты,
резкая, как «нате!».
С другой стороны — к ахматовскому
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Всё, что было. Уйдешь, я — умру!»
M.А. Кузмин
Незадолго перед смертью у Анненского состоялся разговор с поэтом Михаилом Кузминым о сущности любви и ее формах. Вскоре Анненский написал стихотворение, которому суждено было стать последним: 30 ноября 1909 года поэт скончался в подъезде Царскосельского вокзала в Петербурге.
Пусть травы сменятся над капищем волненья
И восковой в гробу забудется рука,
Мне кажется, меж вас одно недоуменье
Всё будет жить мое, одна моя Тоска.
Нет, не о тех, увы! кому столь недостойно,
Ревниво, бережно и страстно был я мил.
О, сила любящих и в муке так спокойна,
У женской нежности завидно много сил.
Да и при чем бы здесь недоуменья были —
Любовь ведь светлая, она кристалл, эфир.
Моя ж безлюбая — дрожит, как лошадь в мыле!
Ей — пир отравленный, мошеннический пир!
В венке из тронутых, из вянущих азалий
Собралась петь она. Не смолк и первый стих,
Как маленьких детей у ней перевязали,
Сломали руки им и ослепили их.
Она бесполая, у ней для всех улыбки,
Она притворщица, у ней порочный вкус —
Качает целый день она пустые зыбки,
И образок в углу — сладчайший Иисус.
Я выдумал ее — и всё ж она виденье,
Я не люблю ее — и мне она близка,
Недоумелая, мое недоуменье,
Всегда веселая, она моя тоска.
В одном из писем 1899 года Анненский писал, что работает над переводами из Еврипида, «чтоб заработать себе одну строчку в истории литературы». Он ошибся: не строчка, а целая страница русской поэзии XX века составлена не переводами, а его собственными стихами, открывшими новые пути и возможности последующим поколениям русских поэтов.
О.Э.Мандельштам
Ахматова писала: «Если б он так рано не умер, мог бы видеть свои ливни, хлещущие на страницах книг Б. Пастернака, свое полузаумное «Деду Лиду ладили. » у Хлебникова, своего раешника (шарики) у Маяковского и т. д. Он нес в себе столько нового, что все новаторы оказывались ему сродни». К этим именам, вне всякого сомнения, следует добавить имена Мандельштама, который «говорил об Анненском с неизменным пиететом», и, конечно, самой Ахматовой.
Едва пчелиное гуденье замолчало,
Уж ноющий комар приблизился, звеня.
Каких обманов ты, о сердце, не прощало
Тревожной пустоте оконченного дня?
Мне нужен талый снег под желтизной огня,
Сквозь плотное стекло светящего устало,
И чтобы прядь волос так близко от меня,
Так близко от меня, развившись, трепетала.
Мне надо дымных туч с померкшей высоты,
Круженья дымных туч, в которых нет былого,
Полузакрытых глаз и музыки мечты,
И музыки мечты, еще не знавшей слова.
О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне,
Чтоб мог я стать огнем или сгореть в огне!
Необыкновенно «вещны» и выразительны подробности внешнего мира: звенящий комар, желтизна огня, плотное стекло. Почему же мучителен для поэта этот мир? Отмечая насыщенность сонета «веяниями XX века» и в то же время наследием русской лирики — от фетовской пряди волос до тютчевского «О, небо, если бы хоть раз сей пламень развился по воле, и не томясь, не мучась доле, я просиял бы — и погас!»,— исследователь отвечает так: «В сонете Анненского человек измучен не страшным отталкивающим миром, а миром прекрасным в своих осязаемых подробностях. Перед ним совершенно реальные ценности — творчество, природа, любовь (то есть ценность другого человека). Трагедия же в том, что он не в силах реализоваться (стать огнем)». Это, несомненно, одно из лучших стихотворений поэта.
— «Милая, милая, где ж ты была
Ночью в такую метелицу?»
— «Горю и ночью дорога светла,
К дедке ходила на мельницу».
— «Милая, милая, я не пойму
Речи с словами притворными.
С чем же ты ночью ходила к нему?»
— «С чем я ходила? Да с зернами».
— «Милая, милая, зерна-то чьи ж?
Жита я нынче не кашивал!»
— «Зерна-то чьи, говоришь? Да твои ж.
Впрочем, хозяин не спрашивал. »
— «Милая, милая, где же мука?
Куль-то, что был под передником?»
— «У колеса, где вода глубока.
Лысый сегодня с наследником. »
Стихотворение навеяно образом Гретхен из «Фауста» Гёте. Смотрите во вступительной статье слова Ахматовой о том, какое впечатление произвело на нее «искусство передавать будничными словами оттенки лирических переживаний».
Есть любовь, похожая на дым:
Если тесно ей — она дурманит,
Дай ей волю — и ее не станет.
Быть как дым,— но вечно молодым.
Есть любовь, похожая на тень:
Днем у ног лежит—-тебе внимает.
Ночью так неслышно обнимает.
Быть как тень, но вместе ночь и день.
Еще не царствует река,
Но синий лед она уж топит;
Еще не тают облака,
Но снежный кубок солнцем допит,
Через притворенную дверь
Ты сердце шелестом тревожишь.
Еще не любишь ты, но верь:
Не полюбить уже не можешь.
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя.
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими,
И если мне сомненье тяжело,
Я У Нее одной молю ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.
В 1910-е годы стало одним из популярных романсов А. Вертинского.
Если б вдруг ожила небылица,
На окно я поставлю свечу,
Приходи. Мы не будем делиться,
Всё отдать тебе счастье хочу!
Ты придешь и на голос печали,
Потому что светла и нежна,
Потому что тебя обещали
Мне когда-то сирень и луна.
Но. бывают такие минуты,
Когда страшно и пусто в груди.
Я тяжел — и немой и согнутый.
Я хочу быть один. уходи!
C a n z o n e (итал.) — песня.
Когда под черными крылами
Склонюсь усталой головой
И молча смерть погасит пламя
В моей лампаде золотой.
Коль, улыбаясь жизни новой,
И из земного жития
Душа, порвавшая оковы,
Уносит атом бытия,—
Я не возьму воспоминаний,
Утех любви пережитых,
Ни глаз жены, ни сказок няни,
Ни снов поэзии златых,
Цветов мечты моей мятежной
Забыв минутную красу,
Одной лилеи белоснежной
Я в лучший мир перенесу
И аромат и абрис нежный.
Это — воистину стихи влюбленности в живое, в мир вне всякого «я». Обращаясь к выпускникам царскосельской гимназии, директором которой он был, Анненский так сформулировал свой идеал развитого человека: «желание властвовать не над другими, а над самим собой, контроль над собственным душевным миром». Как это похоже на его собственную лирику, сдержанную, строгую, чуждую безоглядному «раздеванию», «выплескиванию» собственных чувств, которым грешили многие его современники! Недаром в представлении Анненского поэт — не герой-одиночка, вознесенный над темной массой «неизбранных», но тот, кто «готов жить решительно за всех».
Я думал, что сердце из камня,
Что пусто оно и мертво:
Пусть в сердце огонь языками
Походит — ему ничего.
И точно: мне было не больно,
А больно, так разве чуть-чуть.
И все-таки лучше довольно,
Задуй, пока можно задуть.
На сердце темно, как в могиле,
Я знал, что пожар я уйму.
Но вот. и огонь потушили,
А я умираю в дыму.
И. Анненский. Стихи о любви
Мучительный сонет
Едва пчелиное гуденье замолчало,
Уж ноющий комар приблизился, звеня.
Каких обманов ты, о сердце, не прощало
Тревожной пустоте оконченного дня?
Мне нужен талый снег под желтизной огня,
Сквозь плотное стекло светящего устало,
И чтобы прядь волос так близко от меня,
Так близко от меня, развившись, трепетала.
Мне надо дымных туч с померкшей высоты,
Круженья дымных туч, в которых нет былого,
Полузакрытых глаз и музыки мечты,
И музыки мечты, еще не знавшей слова.
О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне,
Чтоб мог я стать огнем или сгореть в огне!
Необыкновенно «вещны» и выразительны подробности внешнего мира: звенящий комар, желтизна огня, плотное стекло. Почему же мучителен для поэта этот мир? Отмечая насыщенность сонета «веяниями XX века» и в то же время наследием русской лирики — от фетовской пряди волос до тютчевского «О, небо, если бы хоть раз сей пламень развился по воле, и не томясь, не мучась доле, я просиял бы — и погас!»,— исследователь отвечает так: «В сонете Анненского человек измучен не страшным отталкивающим миром, а миром прекрасным в своих осязаемых подробностях. Перед ним совершенно реальные ценности — творчество, природа, любовь (то есть ценность другого человека). Трагедия же в том, что он не в силах реализоваться (стать огнем)». Это, несомненно, одно из лучших стихотворений поэта.
— «Милая, милая, где ж ты была
Ночью в такую метелицу?»
— «Горю и ночью дорога светла,
К дедке ходила на мельницу».
— «Милая, милая, я не пойму
Речи с словами притворными.
С чем же ты ночью ходила к нему?»
— «С чем я ходила? Да с зернами».
— «Милая, милая, зерна-то чьи ж?
Жита я нынче не кашивал!»
— «Зерна-то чьи, говоришь? Да твои ж.
Впрочем, хозяин не спрашивал. »
— «Милая, милая, где же мука?
Куль-то, что был под передником?»
— «У колеса, где вода глубока.
Лысый сегодня с наследником. »
15 апреля 1907 Царское Село
Стихотворение навеяно образом Гретхен из «Фауста» Гёте. См. во вступительной статье слова Ахматовой о том, какое впечатление произвело на нее «искусство передавать будничными словами оттенки лирических переживаний».
Есть любовь, похожая на дым:
Если тесно ей — она дурманит,
Дай ей волю — и ее не станет.
Быть как дым,— но вечно молодым.
Есть любовь, похожая на тень:
Днем у ног лежит—-тебе внимает.
Ночью так неслышно обнимает.
Быть как тень, но вместе ночь и день.
Сергей Владимирович фон-Штейн — литературный критик, один из молодых друзей Анненского, сотрудничал в журнале «Аполлон».
Весенний романс
Еще не царствует река,
Но синий лед она уж топит;
Еще не тают облака,
Но снежный кубок солнцем допит,
Через притворенную дверь
Ты сердце шелестом тревожишь.
Еще не любишь ты, но верь:
Не полюбить уже не можешь.
Среди миров
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя.
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими,
И если мне сомненье тяжело,
Я У Нее одной молю ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.
1901
В 1910-е годы стало одним из популярных романсов А. Вертинского.
Если б вдруг ожила небылица,
На окно я поставлю свечу,
Приходи. Мы не будем делиться,
Всё отдать тебе счастье хочу!
Ты придешь и на голос печали,
Потому что светла и нежна,
Потому что тебя обещали
Мне когда-то сирень и луна.
Но. бывают такие минуты,
Когда страшно и пусто в груди.
Я тяжел — и немой и согнутый.
Я хочу быть один. уходи!
C a n z o n e (итал.) — песня.
Когда под черными крылами
Склонюсь усталой головой
И молча смерть погасит пламя
В моей лампаде золотой.
Коль, улыбаясь жизни новой,
И из земного жития
Душа, порвавшая оковы,
Уносит атом бытия,—
Я не возьму воспоминаний,
Утех любви пережитых,
Ни глаз жены, ни сказок няни,
Ни снов поэзии златых,
Цветов мечты моей мятежной
Забыв минутную красу,
Одной лилеи белоснежной
Я в лучший мир перенесу
И аромат и абрис нежный.
Это — воистину стихи влюбленности в живое, в мир вне всякого «я». Обращаясь к выпускникам царскосельской гимназии, директором которой он был, Анненский так сформулировал свой идеал развитого человека: «желание властвовать не над другими, а над самим собой, контроль над собственным душевным миром». Как это похоже на его собственную лирику, сдержанную, строгую, чуждую безоглядному «раздеванию», «выплескиванию» собственных чувств, которым грешили многие его современники! Недаром в представлении Анненского поэт — не герой-одиночка, вознесенный над темной массой «неизбранных», но тот, кто «готов жить решительно за всех».
* * *
Я думал, что сердце из камня,
Что пусто оно и мертво:
Пусть в сердце огонь языками
Походит — ему ничего.
И точно: мне было не больно,
А больно, так разве чуть-чуть.
И все-таки лучше довольно,
Задуй, пока можно задуть.
На сердце темно, как в могиле,
Я знал, что пожар я уйму.
Но вот. и огонь потушили,
А я умираю в дыму.
Анализ стихотворения Иннокентия Анненского «Смычок и струны»
17 декабря 2015
Исследователь русского языка Иннокентий Анненский известен как представитель символистского направления в поэзии. Кому посчастливилось знакомиться с его немногочисленными стихотворениями, отмечают их утонченность и высокую образность. «Смычок и струны», по свидетельствам близких поэта, – одно из любимейших его творений собственного сочинения.
Поэзия стиха сложная, витиеватая. Анненскому довелось в работе переводчиком прочесть довольно много трудов французских мастеров пера. Обогатившись новыми изысканными оборотами речи, метафорами и литературными приемами, он создал в итоге шедевр изумительного стиля.
Символизм произведения – в теме главного сходства и противопоставления. Мир предметной природы описан в соотнесении с человеческой жизнью. Скрипка со струнами и смычок рисуются в стихотворении как образы женщины и мужчины, сперва связанные судьбой, а после – разорванные.
Трагизм и надрыв читается в строках, будто слышится отрывистая игра скрипача. Как для встречи струн со смычкой решающим является желание музыканта, так, по мнению автора, судьбой двух влюбленных сердец волен управлять только Бог, или случай, но никак не они сами. Если человек вправе сжалиться над дуэтом музыкального инструмента и играть хоть до самого утра при свете свеч. То любовью людей высшие силы часто пренебрегают, заставляя расставаться связанные сильными чувствами души.
Поэт прекрасно передал эмоции человека методом одушевления вещественного. Символы подобраны с поразительной уместностью. Центром композиции сам Анненский выделял строки предпоследней из шести строф. «…было мукою для них…» – с болью в душе, дрожащим до слез голосом декламировал поэт.
Размер стихотворения определяется как четырехстопный ямб. Рифмовка избрана традиционная – перекрестная. С применением ассоциативного метода и звуковых повторов автор строит каркас произведения. Сочетания слов звучат плавно и мелодично. Утверждение и противопоставление создает смысловое напряжение в четвертой строфе.
Неизбежность расставания после случайности встречи и тонкая мелодия бьющихся в унисон сердец в отведенное Богом время – вот зарисовка стиха, прекрасная, но трагическая.
«Две любви» А.Блок
«Две любви» Александр Блок
Любви и светлой, и туманной
Равно изведаны пути.
Они равно душе желанны,
Но как согласье в них найти?
Несъединимы, несогласны,
Они равны в добре и зле,
Но первый — безмятежно-ясный,
Второй — в смятеньи и во мгле.
Ты огласи их славой равной,
И равной тайной согласи,
И, раб лукавый, своенравный,
Обоим жертвы приноси!
Но трепещи грядущей кары,
Страшись грозящего перста:
Твои блаженства и пожары —
Всё — прах, всё — тлен, всё — суета!
Анализ стихотворения Блока «Две любви»
Автобиографическая основа произведения несомненна: молодой поэт передает свои чувства, испытанные по отношению к двум женщинам, Ксении Садовской и Любови Менделеевой. С первой из них связано юношеское увлечение Блока. Роман с элегантной светской дамой, обремененной семейством, начался на немецком курорте, где юный поэт отдыхал вместе с матерью и тетками. Любовные переживания отразились не только в ранних творениях. «Давняя, незабвенная тень» «синеокой» красавицы вдохновила автора на создание поэтического цикла «Через двенадцать лет», в который вошли произведения 1909—1910 гг. Первая влюбленность сравнивается с «бесценным ларцом», перевязанным яркой ленточкой, «алой, как кровь».
Знакомство с юной гимназисткой Любой, будущей женой и земным прототипом возвышенно-мистического идеала, состоялось летом 1898 г. Оно определило и судьбу, и поэтическую жизнь автора.
Композиция стихотворения 1900 г. построена на антитезе. В душе героя живут две «желанные» любви — «светлая» и «туманная». Первый катрен заканчивается риторическим вопросом, обозначающим проблему «несогласья», дисгармонии мира чувств лирического «я».
Во втором катрене возникают новые характеристики эмоций, которые уподобляются погодным явлениям. Первая привязанность спокойная и «безмятежно-ясная», а вторая — сумеречная, «во мгле», с которой связывается мотив тревоги, «смятенья».
Заключительная часть стихотворения изображает способ, позволяющий герою разрешить внутренний конфликт. Примирение обоих чувств, осознание их одинаковой значимости способны успокоить душу «раба лукавого, своенравного».
Лирический субъект осознает недостатки предложенного решения: божественные силы расценят его как непростительное и накажут грешника. Страх перед «грядущей карой» смешивается с пониманием преходящей природы земных волнений, выраженной формулой о напрасной суете жизни.
Афоризм, завершающий «Две любви», восходит к известному изречению Екклесиаста. Юный поэт черпает мудрость не только из библейских источников: он перефразирует финальную языковскую строку из стихотворения «На смерть Тютчева»: «Все тлен, и миг, и суета!»
Романтическая проблематика стихотворения поддерживается на уровне стилевых и образных решений. «Две любви» — произведение, в котором юный Блок проявляет себя как продолжатель классических поэтических традиций.
Иннокентий
Анненский
Анализ стихотворения Иннокентия Анненского «Петербург»
В русской культуре сложились два представления о Петербурге, два мифа. Согласно первому, Северная столица — город благословенный, а Петр I, его основатель, — истинный Демиург, сумевший покорить капризную природу. Вторая традиция восприятия — своеобразный антимиф. Петербург рисуется детищем Антихриста, навсегда проклятым местом, где властвуют темные силы. Соединить оба представления впервые удалось Пушкину, причем в одном произведении — знаменитой поэме «Медный всадник». После Александра Сергеевича мифы вновь расходятся. Их повторное слияние происходит в литературе двадцатого столетия — в творчестве Гумилева, Ахматовой, Мандельштама, Блока. Стихотворение «Петербург» написано Анненским под впечатлением от страшных событий 1905-1907 годов — так называемой Первой русской революции, начавшейся как раз в Северной столице. Первый раз произведение было опубликовано уже после смерти автора — в 1910-ом, в журнале «Аполлон». В нем поэт обращается к антимифу, изображая город на Неве с обратной, непарадной стороны.
Цветовая символика стихотворения (три раза упомянут желтый) отсылает читателей к самому петербургскому роману — «Преступлению и наказанию» Достоевского. У Федора Михайловича цвет этот обозначал главным образом болезненность. Действительно, что еще может породить город, построенный на болотах и постоянно продуваемый холодным ветром с Финского залива? Важную роль в стихотворении играют мифологемы. Анненский говорит об основании Петербурга, Петре I, Неве, белых ночах, Медном всаднике. Интересно, что процесс создания города, которому посвящена вторая строфа, безличен. Получается, будто даже великий император к нему имеет опосредованное отношение. Больше того — по Анненскому, у Северной столицы и прошлого-то толком нет. Романтического флера лишает поэт знаменитые белые ночи. Это время для него — не пора мечтаний и фантазий. Для них придумана достаточно жесткая характеристика. Белые ночи в понимании Анненского — «отрава бесплодных хотений». Зыбкость и бессмысленность царит в Петербурге. Неопределенность — едва ли не главное ощущение.
Петр Великий предстает в стихотворении в двух ипостасях. Первая — злой чародей, сумевший дать жителям Северной столицы только камни, Неву буро-желтого цвета, пустыни немых площадей, где казнили людей. Вторая — Медный всадник. В этом образе император неожиданно приобретает человеческие черты. Сила здесь сочетается со слабостью. Грозный и смелый царь не может раздавить змею, оставаясь в зависимости от потустороннего зла.
Есть место в стихотворении и прогнозам, касающимся дальнейшей судьбы Российской Империи. Как настоящий поэт, Анненский оказался провидцем. В четвертой строфе — ключевой для всего произведения — он говорит о том, что двуглавый орел в скором времени станет забавой для детей. Речь идет о падении старого строя через уничтожение одного из основных его символов. В данном случае Иннокентий Федорович наглядно демонстрирует, что произойдет немногим позже — в 1917 году, когда к власти придут большевики, впоследствии постаравшиеся максимум сил приложить для уничтожения следов царизма. Описывая падение многовекового режима, Анненский использует оксюморон — гиганта на скале свергают дети, словно Гулливер оказывается игрушкой в руках лилипутов.
Иннокентий Федорович скоропостижно скончался в конце ноября 1909 года на ступенях петербургского Царскосельский вокзала. Он не успел вырваться из зловещей Северной столицы в столь дорогое его сердцу Царское село, которое поэт считал миром чудес и гармонии.
Анализы других стихотворений
- Анализ стихотворения Сергея Есенина «Простись со мною, мать моя»
- Анализ стихотворения Сергея Есенина «Каждый труд благослови, удача. »
- Анализ стихотворения Сергея Есенина «Какая ночь! Я не могу»
- Анализ стихотворения Сергея Есенина «Капли»
- Анализ стихотворения Сергея Есенина «Русь Советская»
Жёлтый пар петербургской зимы,
Жёлтый снег, облипающий плиты.
Я не знаю, где вы и где мы ,
Только знаю, что крепко мы слиты.
Сочинил ли нас царский указ?
Потопить ли нас шведы забыли?
Послушать стихотворение Анненского Две любви
Темы соседних сочинений
Картинка к сочинению анализ стихотворения Две любви
Настроение произведения Две любви
